Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий

На господствующей над городом высоте, на том самом плато, где раньше было «Орлиное гнездо», происходило немыслимое.

По крутому, почти отвесному склону ползли сотни маленьких фигурок. Это были китайские кули. Они тянули канаты, упирались ногами, но упорно, дюйм за дюймом, тащили наверх что-то тяжелое, темное.

Пушки. Две полевые пушки на лафетах. Их снаряды, конечно, не сравнить с мощными «чемоданами» осадной артиллерии, но с этой высоты они могли простреливать весь город насквозь.

— Они сошли с ума! — выдохнул стоявший рядом Левицкий. — Как они их туда затащили⁈ Это же отвесная скала!

— У них много людей, — мрачно ответил я. — И у них есть английские инженеры. Очевидно, они построили полиспасты.

Нда… Это был удар под дых и нокаут.

Как только эти пушки встанут на позицию, оборона потеряет смысл. Стены больше не защитят. Нас будут расстреливать сверху, как в тире. Каждый двор, каждый переход станет смертельной ловушкой. Фанзы станут кучами щебня, и тогда эти пушки обрушат на нас град картечи… А укрыться от нее будет негде.

По рядам защитников прошел ропот. Я видел, как бледнеют лица, как опускаются руки. Паника, липкая и холодная, начала расползаться по стенам быстрее чумы.

— Все кончено… — прошептал кто-то рядом. — Нам конец.

Нужно было действовать. Немедленно.

— Панику отставить! — крикнул я обводя их презрительным взглядом.— Что вы, как бабы, запричитали? Пушки? Ну и что?

Под моим взглядом солдаты опускали глаза, стыдясь своего малодушия.

— Я ждал этого. Это ничего не меняет. Наоборот — это значит, что они торопятся. Они боятся нас. Они знают, что внизу нас не взять, и лезут на скалы, как горные козлы.

Ухмыльнувшись, я шагнул к ближайшему командиру десятка, который стоял с открытым ртом.

— Они просто решили ускорить свою смерть. Они притащили пушки поближе, чтобы нам было удобнее их взорвать. Мы скоро этим займемся… А сейчас — всем вернуться к работе! Немедленно! Каждая минута простоя — это подарок врагу. Каждая стрела, которую вы сейчас сделаете, — это жизнь одного из наших. А ночь близко. Выполнять!

Моя уверенность, пусть и наигранная, подействовала. Люди, привыкшие подчиняться силе, встряхнулись. Паника отступила, загнанная вглубь суровым окриком. Снова застучали молотки, снова завизжали пилы. Город продолжил ковать свою смерть для врага.

Убедившись, что порядок восстановлен, я спустился вниз и направился в укромный двор, огражденный высокими стенами. Там, под руководством Сафара и Лян Фу, шла совсем другая работа.

Здесь царила сосредоточенная, звенящая тишина, нарушаемая лишь сухими, ритмичными щелчками.Пятьдесят отобранных китайцев — тайпинов и факельщиков — стояли в шеренгу. В руках у каждого был «Джугэ Ну».

— Заряжай! — командовал Сафар.

Бойцы слитным движением отводили рычаги. Клац-клац-клац.

— Огонь!

Десятки стрел с шипением впивались в соломенные чучела, расставленные у стены.

— Еще! Быстрее! Рычаг до упора! Не дергать!

Я наблюдал за ними. Их движения становились все более плавными, автоматическими. Они сливались с оружием.

— Хорошо, — кивнул я Лян Фу. — Пусть отдохнут перед выходом.

В соседнем дворе готовилась моя русская группа в тридцать человек. Они проверяли револьверы, смазывали маслом барабаны, чтобы не скрипнули. Точили ножи.

Вдруг над городом снова грохнуло. На этот раз звук был резким, близким, визжащим. Это начался обстрел с новой батареи на горе. Снаряд ударил где-то совсем рядом, осыпав нас каменной крошкой. Но новых выстрелов почему-то не последовало.

— Господин Тарановский! — вдруг услышал я крик. Оглянувшись, увидел одного из казаков, спешивших ко мне.

— Владислав Антович, вас на стену Владимир Сергеевич зовет, — задыхаясь от бега, произнес он.

Спустя десять минут я был уже на стене.

— Вон, — рукой, указал Владимир. — Флаг белый. Хотят говорить.

Вскоре от траншей отделился всадник — гонец. Он проскакал к воротам, оставил пакет и тут же развернулся.

В пакете было короткое послание, написанное по-французски, но чувствуется — китайцем. Текст его гласил:

«Командование армии Великой Цин, движимое милосердием, предлагает обсудить условия почетной сдачи, дабы избежать напрасного кровопролития. Ждем вашего ответа через час».

Левицкий смял бумагу в кулаке.

— Какая сдача⁈ — процедил он сквозь зубы. — Это уловка! Они хотят нас усыпить, чтобы подготовить новый штурм!

— Именно, — спокойно ответил я, глядя на солнце, которое немилосердно жарило землю. — Уловка.

Я повернулся к нему.

— Ну так и нам нужно время, Владимир. Два-три часа тишины явно не помешают! Пока мы болтаем, наши мастера сделают еще пару сотен стрел. Наши люди поедят и немного отдохнут перед ночной работой.

— Ты пойдешь? — серьезно посмотрел он на меня.

— Пойду, — кивнул я в ответ.

— Это опасно. Они могут убить тебя прямо там, — нахмурился он.

— Не убьют. Им нужно показать, что мы сломлены. Что мы готовы ползать на коленях. Я дам им это зрелище. Пусть порадуются… напоследок.

Через час ворота — вернее, то, что от них осталось, — открылись. Я, Левицкий, Сафар и двое казаков вышли на «ничейную землю» перед городом. Мы шли пешком, без оружия на виду, но с гордо поднятыми головами. А навстречу нам от цинских позиций уже двигалась процессия, достойная императорского двора.

Впереди шли знаменосцы с треугольными флагами. За ними четверо дюжих кули несли роскошный, крытый желтым шелком паланкин. Рядом с ним, обмахиваясь веерами, семенили слуги.

За паланкином, верхом на высоком гнедом коне, ехал европеец.

Паланкин опустили на землю, на специально расстеленный ковер. Слуги откинули полог, и с их помощью наружу выбрался тучный, обрюзгший старик в богатом халате мандарина. Его лицо было одутловатым, глаза полузакрыты. Живой символ гниющей империи.

Двое слуг тут же раскрыли над ним огромный зонт, защищая его драгоценную тушу от солнца. Третий, согнувшись в поклоне, вставил ему в рот длинный мундштук курительной трубки.

Выглядело это, мягко говоря, гротескно, а прямо сказать — по идиотски. Среди руин, воронок, трупного запаха и крови — этот разряженный павлин, играющий в имперское величие. Но я смотрел не на него. Мой взгляд был прикован к европейцу, который спешился с лошади и подошел к мандарину.

Высокий, неестественно худой, в белом, но уже пожелтевшем от пыли льняном костюме. На голове — пробковый шлем. Вытянутое, высокомерное лицо, тонкие губы, сложенные в презрительную гримасу.

Что-то в его облике, в его манере держаться, показалось мне до боли знакомым. Словно призрак из прошлой жизни.

Мы подошли к ковру.

Маньчжурский переводчик, стоявший рядом, шагнул вперед.

— Его превосходительство Цзян Цзюнь Ишань, наместник Маньчжурии, приветствует вас, — провозгласил он.

Я кивнул, не кланяясь.

— Владислав Тарановский, статский советник, командующий обороной Силинцзы.

Переводчик перевел. Мандарин лениво выпустил струйку дыма, даже не взглянув на меня.

Но европеец… Услышав мое имя, он вздрогнул. Он медленно повернул голову и впился в меня взглядом своих водянистых, холодных глаз.

В них промелькнуло недоумение, затем — узнавание, и, наконец, — злая, торжествующая радость.

Он шагнул ко мне, игнорируя этикет.

— Тарановский? — произнес он по-английски, растягивая гласные. — Какое звучное, благородное имя!

Левицкий напрягся, его рука дернулась к пустому поясу.

Англичанин снял шлем и начал обмахиваться им, как веером. Его губы растянулись в улыбке, больше похожей на оскал черепа.

— Но я, кажется, знал вас под другой фамилией… — он перешел на ломаный русский, и этот акцент ударил меня, как током. — Ба! Да никак это пан Иван, продавец чудесных серебряных рудников⁈

Тэкклби.

Черт. Это был сукин сын Тэкклби!

Передо мной стоял тот самый человек, которого я «обул» в Монголии несколько лет назад. Тот, кому я продал пустую шахту, подбросив туда серебряные слитки, тщательно переплавленные так, чтобы они выглядели самородками. Похоже, моя тогдашняя афера вернулась бумерангом.