Борис Толчинский - Боги выбирают сильных
Однако этой ночью разумные решения мой разум избегал. Я представила себе, как буду заходить на посадку среди серых скал Пифона, затем объясняться с местными властями, — а у них будет много вопросов! — затем убеждать их помочь мне поскорее отбыть в Темисию… собственно, они вовсе не обязаны мне помогать, ибо я уже не министр; скорее наоборот, они должны будут задержать меня за незаконный полет… на стимфалийской птице! Итак, я убедила себя в том, что следует лететь прямо в Темисию.
О, храбрая, самоуверенная, наивная Гелла, не София! Ты не представляла, какие муки ждут тебя в полете!..
Стимфалийские птицы — одни из самых быстрых среди пернатых. Их скорость в горизонтальном полете — более ста герм в час. Но это в четыре раза меньше, чем у моноплана. На моноплане я долетела бы до Темисии за два часа — стимфалийской птице требовалось семь-восемь часов.
Так я рассчитывала — и снова обманулась. Живая тварь не могла лететь на «автопилоте», как машина. Подчинив птицу своей воле, я обязана была постоянно присутствовать в ее сознании: если отпущу ментальные вожжи хотя бы на миг, птица выйдет из-под контроля, а смогу ли я его вернуть и какой ценой — большой вопрос! И мне приходилось жить ощущениями злобной нечеловеческой твари… это может сравнимо лишь с глотанием смрадной и слизкой массы… и это глотание должно было продолжаться до тех пор, пока моя жизнь, в прямом смысле слова, находилась в когтях стимфалийской птицы.
Но и то было не все! Чудовище сотворил Эфир, однако эфир не питал его, как наши машины. Измученная ураганом тварь нуждалась в материальной пище. Слившись с сознанием чудовищной птицы, я ощущала ее голод, он становился моим голодом, ее усталость — моей усталостью. Это был заколдованный круг: чтобы утолить голод и отдохнуть, она должна была опуститься на землю и найти себе пропитание — нужно ли говорить, что сталось бы со мной в таком случае?!
Полет был невозможной пыткой для меня, и я мучительно искала выход. Пифон остался в стороне, он уже не был выходом. Мне казалось, что впереди встает Аврора, и это означало, солнцеликий Гелиос уже пришел в имперскую столицу; чем старше новый день, тем меньше мои шансы остановить Корнелия. Я неисправима: в те страшные минуты все еще думала, как мне остановить Корнелия!
Я катастрофически опаздывала. Хуже того, стимфалийская птица летела все медленнее, каждый новый взмах гигантских крыльев давался ей труднее предыдущего… отчаяние подкрадывалось ко мне, и я знала: когда оно отпразднует победу, закончится мой фантастический полет…
Не знаю, как мне это удалось, но разум мой словно распался на две части. Одна осталась со стимфалийской птицей, другая ринулась вовне, на поиски спасения. Я металась между небом и землей… и я обнаружила выход! Высоко-высоко, там, куда никогда не залетают стимфалийские птицы, струился воздушный поток, струился в направлении Темисии… Я совершила новый подвиг, заставив тварь вознестись к этому потоку. Нам стало легче: отныне птица лишь парила посреди воздушного течения, оно само несло нас к цели.
Минула вечность, прежде чем вдали блеснуло зеркало озера Феб. Я сориентировалась по нему и уточнила курс для птицы. Нам пришлось покинуть спасительный поток — но радость наполнила меня, когда по курсу появилось сияние Сафайроса. Это была победа — я долетела, долетела!
Однако прежде необходимо было обмануть локатор Имперского Эфиритового Центра. Наверное, там уже переполох: ну как же, неопознанный объект летит к дворцу Фортунатов! Мой бортовой видикон скончался во время бури, но даже если бы он был исправен, я не ответила бы им. Никто не должен знать, что же в действительности со мной случилось: во-первых, не поверят в стимфалийскую птицу, во-вторых, когда увидят ее собственными глазами, поймут, что я скрывавшийся ментат, в-третьих, когда поймут, что я скрывавшийся ментат… меня вернут не в Квиринал, а в «Обитель Обреченных»; равнодушные риши не станут спасать слабую!
Итак, мой разум разделился вновь: не отпуская умирающую птицу, я в то же время создавала ментальные помехи для локатора. Представляю, какая несуразица творится на экранах Эфиритового Центра!.. Их следующий шаг был очевиден: с Сафайроса навстречу мне поднялись военные монопланы. У них мог быть лишь один приказ: уничтожение таинственного гостя.
Я их опередила на несколько минут. Мои умения, интуиция и просто милость Фаты позволили мне в критический момент очутиться поблизости от виллы мужа. Последним ментальным импульсом я возродила к жизни механизм катапультирования. Кабина отделилась от останков моноплана и погрузилась в воду…
Глава тридцать девятая,
в которой княгиня разбирается со своими друзьями
148-й Год Симплициссимуса (1787), 12 января, вилла Юния Лонгина в предместье Темиси.
— …Кто ты, прекрасная наяда, и отчего ты хочешь, чтоб я назвал тебя своей женой? Ты вышла из воды; должно быть, прогневила Посейдона, раз он тебя изгнать решился. И почему, позволь спросить, ты носишь мокрый калазирис логофета? Развей мои сомнения: ужели вы, наяды, подобно жалким смертным, распознаете консулов и логофетов?!
— Я не настроена смеяться, Юний. Если в тебе осталась хотя бы капля сострадания, прогони своих любопытных рабов и помоги мне.
— Ну, я не знаю…
— Я мчалась в столицу, ежесекундно рискуя жизнью, и что же? Ты, Менелай[70] злосчастный, смеешь…
— Постой, постой, о громомощная! С меня довольно. Чего ж ты сразу не сказала мне: «Злосчастный Менелай!»? Так в самом деле именует меня моя жена; теперь я вижу, ты она и есть. Приветствую тебя, прекрасная Елена!
— Помоги мне, Юний. Мне холодно.
— Эй, вы, бездельники, подите вон! Ну, живо! Не видите: дщерь громовержца возвратилась в Спарту!
…
— Софи, меня терзает любопытство…
— Умолкни, Юний. Сосредоточиться должна я.
— Ужасно выглядишь.
— Благодарю!
— Таргол клянется, что полтора часа тому назад сам видел, как в озеро упало нечто. И это нечто, по словам Таргола, сильно смахивало на стимфалийскую птицу.
— Продай немедля сего безумного раба! Когда это чудовищные птицы на озеро Феб залетали?
— А когда из озера Феб, словно наяды, выходили…
— Господи!.. Уже полдень.
— Над виллой кружили военные монопланы. Не тебя ли, лакедемонянка, искали они?
— Одолжи мне свою амфибию, ту самую, которую я подарила тебе к тридцатилетию.
— Зачем?
— Не испытывай мое терпение, Юний: тебе известно, какова я в гневе.
— Ну что ты, о великая владычица свирепых птиц! Я всего лишь хочу знать, как ты собираешься вести мобиль, если едва стоишь на ногах.
— Какое тебе дело до меня? Я справлюсь.
— Сомневаюсь!.. Тебе нужно в Темисию?
— Ты прозорлив, как Мопс.
— Я отвезу тебя в Темисию, Софи.
— Мне нужен только мобиль.
— Не глупи. Побереги силы. Они тебе потребуются на Корнелия.
— Потрясена и польщена твоим участием. Откуда вдруг такая забота, Юний?
— Мечтаю, чтобы ты стала первым министром.
— В самом деле? То есть мечтаешь мужем быть у первого министра?
— Откровенно?
— Как всегда!
— Мечтаю сохранить детей. Когда ты сделаешься первым министром, у тебя совсем не останется на них времени.
— Ты прав, хитрец. В противном случае я заберу детей к себе.
— Да. Ты всегда забираешь у других то, что тебе не принадлежит.
— Я мать!
— Да неужели?
— Не гневи меня, Юний.
— Ты здесь уже почти час и ни разу не справилась о детях.
— О, боги!.. я так устала… ты не представишь, через что мне пришлось пройти!
— Оно и видно. Давай-ка я отвезу тебя в Темисию. Иначе опоздаешь.
— Нет, прежде я должна увидеть детей!
— Не выйдет. Палладия и Платона здесь нет.
— Что?! А где же они?
— С дедом.
— С каким дедом?.. С твоим отцом?
— С твоим отцом. Утром Тит Юстин отбыл в горы Киферона, на отдых, и забрал с собой внуков. Ты, вероятно, разминулась с ним…
— О-о! Мало того, что он предал меня, — он забрал моих детей!
— Он их вернет, не бойся. Мне вернет. Дети мечтали отдохнуть в горах Киферона.
— И ты отдал ему наших детей, Юний!
— Я отговаривал его. И более того: ему напомнил я об участи Виктора, родного брата моего, тобою закланного варварам. Но Тит сказал, что больше не боится твоих угроз.
— Напрасно!
— Вот-вот, я тоже думаю, он пожалеет, твой собственный отец. Всякий, имеющий несчастье повстречать тебя, когда-нибудь жалеет об этом…
***
148-й Год Симплициссимуса (1787), 12 января, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов
Внезапное возвращение молодой хозяйки вызвало переполох в фамильном дворце Юстинов, больший, нежели известие об отставке старого хозяина и торжестве давнего врага юстиновского рода. София тотчас приказала всем слугам и рабам собраться вместе.
