К. Медведевич - Ястреб халифа
И Омар сжалился над чувствами Халафа и оставил ему Нуштегина.
Меж тем, над склонами Аль-Шухайда уже садилось солнце. Ущелье справа от дороги обрывалось крутыми скалами — внизу журчал между камнями мелкий и прозрачный Ваданас. Зажатая между двумя отвесными каменными стенами — казалось, что ущелье Саиф-аль-Малик воистину прорубили мечами ангелы Всевышнего — река мирно качала на перекатах темные спины форелей. Скалы с другой стороны головокружительного провала громоздились друг на друга и уходили в высоту. А слева от идущей по краю обрыва дороги горы отступали — там в полукруглом кольце каменистых осыпей и выветрившихся колонн песчаника лежала долина Лива ар-Рамля. Когда-то в ней ютился крохотный вилаят, но сейчас от него остались лишь руины, постепенно сливающиеся очертаниями с диким первозданным камнем этого пустынного места. В окружающих долину скалах чернели входы в пещеры: некоторые располагались у самой земли, а к некоторым пришлось бы карабкаться по иззубренным скальным тропкам.
Сама же долина пользовалась плохой славой: рассказывали, что с наступлением ночи в источенных непогодой скалах начинают слышаться жалобные голоса и стоны, и ветер тут, мол, вовсе не причем: перепуганные путники свидетельствовали о скорбных возгласах и завываниях в совершенно тихие безветренные ночи. Пока в вилаяте еще жили люди — рыбаки и охотники, которые давали кров и ночлег идущим из Мерва и Фейсалы купцам, и тем и жили, — так вот, раньше, когда селение Ливы еще было многолюдным и с минарета крохотной мечети каждый день звал ашшаритов на молитву муаззин, голоса в скалах не бесчинствовали настолько открыто. Но в прошлом веке караванные тропы, ведущие из хань через степь, заглохли окончательно, а мервские купцы предпочли возить товар через долины Насих и аль-Укаба у восточных склонов Биналуда, селение захирело и жители Лива ар-Рамля разбежались кто куда. Так что теперь путники предпочитали миновать захваченную призраками долину как можно быстрее и при дневном свете.
Однако пятерых дервишей и астролога, похоже, совершенно не беспокоила близость ночи. И если бы кто-то дал себе труд присмотреться к их седьмому товарищу — а тот сидел на камнях чуть в стороне от остальных — то быстро бы отыскал источник их храбрости: седьмой человек лишь издали мог сойти за человека. Подойдя поближе, любой ашшарит притронулся бы к харранскому амулету — или пожалел, что не обладает таковым. Седьмой путник уже не был человеком: голова его была непокрыта, длинные волосы он носил связанными в узел на затылке, а открытые любому взгляду уши незнакомца остренько торчали и шевелились, когда он задумывался или, напротив, улыбался. Глаза седьмого спутника ибн Бадиса еще оставались человеческими — их разрез не поменялся, да и очерк лица его оставался еще вполне ашшаритским. Оно было узким и худощавым, но скулы не казались такими высокими и вздернутыми, как на лицах самийа. Но вот глаза уже светились призрачным светом Сумерек, и улыбка узких бледноватых губ уже стала вполне кошачьей — обманчиво любезной, а на самом деле небезобидной и недоброй.
Кассим аль-Джунайд — а это был, конечно же, он — неспешно встал, отбросил в сторону рукава простой белой джуббы и поклонился прибывшим.
Книгяня Тамийа-хима, двое ее спутников-самийа, Зу-н-Нун и Тарик приблизились и поклонились в ответ. Нерегиль сказал:
— Приветствую тебя, Джунайд. Я благодарен твоей благородной супруге за то, что она призвала меня на помощь. Это была честь для меня.
В его голосе не слышалось насмешки. Джунайд еще раз поклонился и так же серьезно отвечал:
— Приветствую светлейшего князя Тарега Полдореа. Ты слишком добр ко мне, сейид, — это ты оказал мне честь, придя ко мне на выручку. Теперь же, когда ты нашел то, что так долго искала и не находила моя благородная супруга, мой долг благодарности перед тобой стал безмерным.
— Нет никакого долга, — покачал головой самийа. — Любой на моем месте поступил бы также. Я искренне надеюсь, что теперь вы с благородной госпожой сможете жить, ничего не опасаясь и не тревожась… ни за кого.
Тут он перевел взгляд на Тамийа-хима: пока мужчины обменивались церемонными приветствиями, она ушла в себя — к своей единственной подлинной заботе в эти бурные дни. Женщина положила руку на живот под широким полотняным поясом-платком, придерживавшим ее грубый хиджаб. Узкая ладонь с единственным перстнем — редкостным зеленым рубином — странно смотрелась на толстой некрашеной ткани. Оборванный грязный рукав маскарадного рубища сполз, обнажая кожаный с золотым тиснением наруч: одной рукой Тамийа-хима слушала шевеления у себя под сердцем, а другой придерживала спрятанные под широким балахоном ножны с тикка.
Джунайд посмотрел на ее тонкие бледные пальцы, бережно обнимающие крохотную жизнь — настолько крохотную еще, что даже в облагающем энтери Тамийа-хима казалась бы как всегда стройной, — и улыбнулся. Женщина подняла голову и встретила его взгляд. На губах выступила смущенная благодарная улыбка.
Меж тем старый дервиш громко сказал:
— Нам пора, о почтеннейшие. Судя по чертежу, надгробие благороднейшей Амайа-хима не так-то легко будет отыскать.
Встрепенувшись, словно ото сна, Тамийа-хима вскинула лицо и всмотрелась в уже затопленную синеватыми сумерками долину. На ее западном склоне темнела высокая скала с пятью длинными выступами на вершине — Ладонь Джинна, называли ее местные жители. Она нависала над каменистым обрывистым спуском к развалинам домов Лива ар-Рамля. Между жидкими кустиками и огромными валунами в склоне чернелась расселина. Добытый из ларца с завещанием Сахля аль-Аттаби клочок пергамента говорил, что пленницу Факельной башни предали земле в этом проклятом Всевышним месте.
…Вход в расселину перегораживали веками ссыпавшиеся сверху камни и наплывы весенних оползней — их довольно долго пришлось разгребать руками, помогая себе ножнами джамбий. Внутри все оказалось заплетено корнями свесившихся над провалом кустов — самийа рубили их взблескивающими в свете факелов мечами. В конце концов, их глазам открылся узкий каменный коридор в глубь скалы. Пройдя между неровными каменными стенами, они оказались в низкой пещере, видимо, намытой в основании скалы весенними ручьями. Пол ее покрывали вековые отложения земли, веток и мелких камней, занесенных сюда паводком и дождями. Впрочем, последнюю сотню лет пещера явно оставалась сухой — стена земли и камней перед входом уже не пропускала сюда воду.
Среди сучьев, песка и обломков они не сразу заметили холм земли у дальней стены пещеры.
Судя по чертежу, именно там, в скальном основании каменной норы, вырубили надежную, в семь зира глубиной, могилу для Амайа-хима. Рабы трудились три месяца, долбя дно пещеры и постепенно углубляя могильную яму. Когда все было готово, тело сумеречницы опустили в узкую щель в камне, а сверху положили каменную плиту в поллоктя толщиной. Рабов убили прямо в пещере: их подводили к плите и перерезали горло. Кровь текла на надгробие — Сахль хотел верить в то, что двадцать четыре человеческие жертвы сумеют хоть немного утишить гнев покойной. Все невольники были язычниками — их купили только для этой работы и сразу же отвезли в горы. Их никто не должен был хватиться. У восточной стены пещеры из красноватой рыхлой почвы еще торчали кости. Обвалившиеся комки земли обнажили оскаленную челюсть черепа, из провалов глазниц проросли какие-то белесые корни умирающего в темноте растения.
Они долго очищали надгробие от вековых пластов грязи и сора. Наконец, серый прямоугольник тяжелой каменной плиты полностью вышел наружу. Триста лет назад на нем выбили круг, а в кругу — пентакль Дауда. Сигила смотрела на пришедших поклониться могиле Амайа-хима как недремлющий страшный глаз.
Зу-н-Нун молитвенно сложил руки перед грудью и сказал:
— Сахль аль-Аттаби, да будет ему Судьей Всевышний, попросил благословить эту печать Рабийу из Газны. Ей сказали, что внук Али желает обезопасить гробницу от гул и кутрубов. Потом, узнав, что ее обманули, святая предприняла три паломничества в долину Муарраф в пустыне Али. Но даже перед смертью она молилась Всевышнему о прощении. Орден Халветийа хранит завещание Рабийа аль-Газни: раз уж мне пришлось послужить неправедному делу, сказала святая перед смертью, пусть мои последователи молятся за упокой души девы Сумерек. Если она ушла к своим предкам, молитвы ашшаритов послужат ей утешением. Если она предпочла остаться под печатью Дауда и ждать часа мести, молитвы суфиев помогут избавить край от страшного бедствия. Сигила должна оставаться нетронутой — иначе гнев покойной вырвется из-под надгробия подобно урагану и сметет праведных и виноватых. Мстительные духи мертвых не ищут виновных — они убивают всех, кого встретят на своем пути.
— Сигила должна оставаться нетронутой, — прошелестел в ответ голос Тамийа-хима. — О сестра, я молю тебя: если ты еще здесь — оставь свои замыслы и перейди на Ту Сторону. О сестра, молю тебя — перейди в Чертоги Мертвых и упокойся среди теней предков! О сестра, я буду молить богиню Ве Фуи о покрове для тебя, и я буду молить милосердную Ве Ниэн, чтобы она сжалилась на тобой — а ты бы сжалилась над нами, о Амайа-хима, сестра моя по матери и по отцу!
