Александр Старшинов - Смерть императора
И тогда сновидец наконец закричал и открыл глаза.
– Что с тобой? – Ари тоже проснулась от его крика и принялась жалостливо гладить плечо. – Дурной сон?
– Очень дурной… надеюсь, что просто сон.
Но предсказатель знал – нет, не просто сон – все это случилось этой ночью на самом деле. Он только еще не ведал – где именно.
* * *Два дня контуберний под началом Тиресия прочесывал указанный мелким Турбоном подозрительный квартал. Дом за домом. Какие-то грязные тесные комнатенки. И еще более тесные и грязные мастерские. Тиресию казалось, что он видит все тех же людей из сна – только лица их еще не окрашены кровью. И они еще подпоясаны обычными ремнями, а не кольцами человеческих кишок. Еще суетливы, а не безумны, боязливы, а не яростны, но где-то на дне зрачков уже тлеют огоньки неприязни, да что там неприязни – самой настоящей ненависти. Искали скорее наобум, чем планомерно. На вопрос, не слышал ли кто о человеке по имени Андрей из Александрии, одни делали большие глаза и с жаром клялись, что ведать не ведают ни о каком Андрее. Другие угрюмо молчали, делая вид, что не понимают, о чем их спрашивают.
А на третий день заглянули они в кожевенную мастерскую. Вонь тут стояла жуткая – потому как для дубления использовали человеческую мочу, собранную по ночам в инсулах.
– Покорность тут всегда только внешняя, – заметил один из легионеров – темнокожий полноватый мужчина лет тридцати. Однако под слоем жира угадывалось крепкое и сильное тело – парень, видимо, любил не только покушать, но и о тренировках не забывал. Звали его Марк Антоний и – кто знает – быть может, в жилах его в самом деле текла кровь того самого Марка Антония, бунтаря и рубаки, авантюриста и полководца, возлюбленного Клеопатры. Тем более что в Александрии Марк Антоний бывал… – Если власть снисходительна – все и вся тут же выходит из подчинения. Если слишком жестока – того и гляди вспыхнет бунт. Мы никогда не станем им друзьями. А они – нам.
– Почему? – спросил Тиресий скорее автоматически.
– Мы признаем всех богов на свете – своих и чужих. Они – только своего… Мы обожествляем императоров, но они не признают их…
– А нельзя просто работать в мастерских и торговать и не говорить друг с другом о богах?
– Можно. Но до поры до времени… А потом кто-то непременно издаст дурацкий эдикт, чтобы осматривать иудеям их причиндалы в суде, внесет изображение императора в Храм… И понеслось.
– Ты как будто им сочувствуешь, – заметил Тиресий.
– Я их понимаю. Нам никогда с ними не сговориться: то, что для нас сакральный символ, для них – оскорбительно… И я бы проверил, что вон там, за этой дверкой… – внезапно сказал он, указывая на кривобокую и низенькую дверь, ведущую, скорее всего, в кладовку.
Один из легионеров даже не стал спрашивать разрешения – ударил ногой, выбивая хлипкий засов.
Мастеровой – худой человек лет сорока – кинулся к Тиресию, но Марк Антоний перехватил его и отшвырнул – да так, что на миг вышиб воздух из груди. Пока человек по-рыбьи хватал ртом воздух и пытался прийти в себя, Тиресий заглянул в кладовку. Внутри очень тихо, боясь дышать, сидели три девочки-подростка. Та, что постарше, глянула огромными темными глазами. Будто стрелы метнула.
– А ну-ка… – осклабился любитель вышибать двери. И протянул руку к милашке.
Тиресий оттолкнул парня.
– Остынь! А вы трое – вон отсюда! – приказал малявкам.
Девчонки с тихим писком, согнувшись, выползли из закутка и потрусили прочь. Парень, чьи начинания пресекли так бесцеремонно, проводил их плотоядным взглядом.
– А вот теперь ну-ка… – Тиресий рванул дверь с крюков, чтобы было в кладовой больше света, отставил, оглядел пол – не впечатлило – стены… Прищурился, рассматривая, – на грязной стене светлело прямоугольное пятно. Подумав мгновение, Тиресий грохнул по этому пятну кулаком. Часть кладки тут же осыпалась.
Блеснул металл, хищно ощерились кривые клинки и наконечники копий…
Тиресий успел левой рукой ухватить за рукоять один из клинков, правой вырывая из ножен свой гладиус. Поблагодарил богов, что именно гладиус, а не спату имел при себе в этот день, – клинок спаты в такой тесноте оказался бы ненужно длинен.
Дальше пошла резня. В тесноте – римляне мгновенно встали друг с другом плечом к плечу – из боковой комнатухи лезли на них плохо вооруженные, без защиты – кольчуг или лорик – люди. Их было много, но не так чтобы слишком, и подобраться к легионерам могли зараз трое, максимум четверо. Потому они умирали прежде, чем наносили удары. Хуже было другое – жуткий ор несся по улицам – и Тиресий отлично понимал, что призыв к бунту распространяется жаром ненависти по всему кварталу, еще несколько мгновений – и их просто задавят числом – принесут оружие, закидают горящими снарядами. Казалось, сама ненависть была готова воспламенить стены.
– На прорыв! – заорал Тиресий.
На улицу они вырвались легко. Тут их встретил град камней – загрохотали, застонали под ударами щиты, но все уцелели.
– Налево! – гаркнул Марк Антоний, сообразив, что Тиресий не может хорошо разбираться в лабиринте здешних улиц.
До угла они добрались без потерь – еще два десятка камней даже не повредили щиты.
– Куда? – прохрипел Тиресий.
Он был без щита – с двумя клинками – и его прикрывали легионеры, потому приходилось держаться в центре, и он мало что видел.
– Теперь снова налево! – отозвался Антоний.
– Налево! – приказал Тиресий.
Легионеры выполнили команду. Но сверху из окон полетели горшки со всем содержимым: и цветочные, и ночные, – следом камни, рухнула чья-то кровать, но, на счастье, – упала впереди, а не на головы бегущим – тогда бы и щиты не спасли. А потом – посыпалась градом черепица.
Прикрывавший отступавшим спины легионер вдруг не выдержал и рванул не налево, а прямо, надеясь побыстрее вырваться из ловушки, не ведая, что впереди тупик. Но защиту маленького отряда сломал…
– Сомкнуть строй! – Тиресий не успел удержать бегуна. Да и как удержать – разве что полоснуть вдогонку мечом.
Но сомкнуться легионеры не успели. Новый град камней обрушился сзади, сверху по-прежнему летела черепица, непрерывно грохотало по лорикам и шлемам, щит справа опустился. Сразу два куска черепицы ударили Тиресия по шлему. Центурион пошатнулся, идущий рядом с ним легионер упал.
А дальше началось самое страшное – бегство.
Миновать два перекреста, чтобы очутиться в греческом квартале, казалось делом почти невозможным. Там, наверху, на крышах, метатели черепицы устремились вперед – чтобы вести обстрел, пока римляне бегут внизу по улице, как в ущелье.
– Поднять щиты!
В узкой улочке бежать со щитом – тяжело и медленно. Но бросить?… Это верная смерть. Один Тиресий был без щита, но и он не мог опередить остальных – держался вдоль правой стены – потому как эта сторона улицы была безопаснее – черепицу кидали именно справа – но глиняные куски срывались из-под ног бегущих наверху, и это тоже было опасно. И все же римляне чуток опередили преследователей наверху – а потом из-под ног бегущих по крышам черепица обрушилась лавиной, увлекая несколько человек за собой – они упали за спинами римлян – и это была удача.
Над крышами в двух или трех местах уже столбом поднимался дым.
* * *Вместе со своими людьми (осталось от контуберния шестеро, один из них был легко ранен) Тиресий добрался до лагеря. Ворота были открыты, и им навстречу в полном порядке выходили построенные когорты Двадцать Второго легиона.
У Тиберия стало нехорошо на душе…
Пропустив когорты, центурион со своими людьми вошел внутрь.
В претории легиона царил кавардак – слуги военного трибуна паковали вещи, на повозки грузили какие-то лари, кожаные палатки, продовольствие. Двое рабов вынимали из шкафа стеклянные кубки и с превеликим тщанием, обернув соломой, укладывали в деревянные ларцы.
Трибун метался между преторием и своим домом, отдавая приказы, что выносить и грузить на повозки в первую очередь. И, кажется, был в отчаянии от мысли, что многое придется оставить.
– Что случилось? – спросил Тиресий.
– В Кирене восстание, я еще в прошлом месяце отправил туда пять центурий… – Мелкий Турбон на миг замер, будто позабыл, о чем вообще речь. – И вот… этих пяти центурий больше нет. Они погибли. Как и двести тысяч жителей Кирены. Какой-то счастливец спасся во время резни и примчался в Александрию, чтобы сообщить мне об этой беде. Восставшие из Кирены уже топают сюда. Ив иудейских кварталах об этом знают. Недаром они запалили несколько греческих храмов и термы – как символ римской оккупации.
– Термы – символ оккупации? – Тиресий отер пот со лба. О том, что восстание в Александрии началось, он и сам догадался – кто ж не догадается, получив камнем по голове.
– Угу. Термы они ненавидят. Вечно что-нибудь покурочат тайком.
– Что ты собираешься сделать? Поставить центурии по границе кварталов? Подготовить город к обороне?
