Александр Старшинов - Смерть императора
Когда Тиресий постучал к нему в дом, Аттий принял его как друга – прежде всего потому, что Тиресий привез кошелек со звонкой монетой, а во-вторых – письмо от бывшего военного трибуна, под началом которого служил когда-то сам Аттий. В римском мире дружеские связи – почти как римские дороги – решали всё. Тиресий прибыл в сопровождении всего лишь одного слуги – вольноотпущенника Тита, и девушки, которую он называл Ари. Девушка была милой, на рабыню не походила, но была очень худенькой и молчаливой.
Для гостей Аттий отвел две комнаты во флигеле своего большого дома, построенного без особого плана и, похоже, впитавшего в себя по мере роста кое-какие постройки по соседству. Поутру, после того как путники посетили бани и перекусили, Аттий повел гостей осматривать свои мастерские.
У Аттия работали три очень недурных живописца – сидели они на открытом воздухе, под навесом. В отличие от Рима здесь, в Александрии, многие предпочитали захоронение в земле, а египтяне еще и мечтали о бессмертии тела. Не имея денег на бальзамирование, они заказывали прижизненные портреты на дереве, веря, что именно такими они и восстанут из мертвых для новой жизни. Так что троица живописцев с утра до вечера писала на досках будущие лики для будущей жизни.
Тиресий пожалел, что вместе с ними не было Прииска, – он бы оценил работу этих троих рабов, что трудились на бывшего торговца финиками. Хотя и без оценки друга он решил, что живописцы недурны, и тут же заказал у одного из троицы двойной портрет на дереве – чтобы изобразили его и Ари вместе, как изображают счастливых супругов. Изображение это он намеревался взять с собой и украсить им дом…
О будущем доме с некоторых пор он задумывался все чаще и чаще.
* * *Однако не из праздного любопытства прибыл Тиресий в Александрию и не для того, чтобы заказывать портреты.
Посему тем же утром, распрощавшись с Аттием, отправился он в лагерь Двадцать Второго Дейторатова легиона. Преторий и казармы располагались на окраине города. Но центурии легиона каждодневно и каждовечерне отправлялись на патрулирование улиц беспокойной Александрии. Особенно внимание уделялось пограничью между еврейскими и греческими кварталами. Здесь многие дома почитались как крепости, а сами улицы вполне могли называться границей.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы служба легионерам была в тягость, многие из них обзавелись нелегальными семьями и ночевать уходили в город.
Легата в расположении лагеря не было – вместе с вексиляцией легиона он отправился в Сирию – для участия в новом походе Траяна. Легионерам грезились сокровища парфянского царя и участие в разделе добычи. Командовал оставшимися в Александрии войсками военный трибун. В отличие от Приска он мало походил на вояку – тонконогий и тонкорукий, с заметно обозначившимся животиком, он расположился в претории за столом с письмами, но сами послания его мало интересовали. Читал он не письма, а свиток папируса и корчился от смеха. Как показалось Тиресию, рассмешившая трибуна книга никакого отношения к военному делу не имела.
Когда, войдя, центурион обратился к военному трибуну, тот поднял руку, давая понять, что командиру не следует пока мешать. Лишь дочитав столбец до конца, трибун вложил в книгу полосу пергамента в качестве закладки, позволил свитку свернуться и наконец поднял глаза на прибывшего.
Глаза у него были красивые и темные, как спелые маслины. И сам он был красив лицом и молод. И – Тиресий был в этом уверен – никакого военного опыта не имел.
Тиресий рассказал о цели своего прибытия. Мол, есть сведения, что в городе иудеи готовят восстание, и грядущий бунт – часть замысленного парфянами плана. Возглавляет все эти тайные движения в Александрии некто Андрей. Его надобно найти и обезвредить, прежде чем начнется буча.
– Да чушь все это, – перебил центуриона трибун, которого звали Турбоном, и с Марцием Турбоном, что командовал одной из армий Траяна, он состоял в каком-то дальнем и сомнительном родстве. Но этого было достаточно для получения диплома военного трибуна сюда, в Александрию. – В этом городе постоянно идет грызня между греками и иудеями. Тут была настоящая войнушка четыре года назад, и прошлым летом, пока Траян завоевывал Эдессу, я тут устраивал рейды в город. Какой именно Андрей, скажи, будь добр! Этих Андреев в иудейских кварталах – тысячи. Ты что же, хочешь каждого найти и допросить? Да только стоит тебе заикнуться о том, что ищешь Андрея, как все Андреи тут же исчезнут.
– Мне нужно два контуберния для организации регулярных поисков. Из тех солдат, кто хорошо знает кварталы у побережья.
– Ну контуберний, может, я тебе и дам… Только завтра. Да, приходи завтра… сегодня – никак. У меня есть такой контуберний – ловкие ребята и знают, где искать бунтовщиков. Но смотри, не попадись в засаду – я бы не стал шастать там особенно часто и мозолить глаза. Если начнется резня, ни один, ни два контуберния тебя не спасут. Так что советую: если почуешь, что пахнет бунтом, живо с легионерами в греческий квартал вали. Усвоил?
Тиресий кивнул.
– Вот и славненько. Тогда приходи завтра, центурион. Получишь контуберний.
И трибун вновь развернул свиток…
* * *День прошел, как и должен проходить день в Александрии: бани, обеды, сладкие объятия ночью…
Только к утру Тиресий заснул. И сон ему приснился такой, каких он давно не видывал – вернее, не видывал никогда прежде.
Приснился ему город. Нет, не Рим, не Александрия и не Антиохия. Куда меньше. Но город римский, здесь, на Востоке. Толпы людей разрушали храмы, базилики и термы. Вода из разбитого водопровода смешивалась с текущей по мостовой кровью. Осколки мраморных статуй – Аполлона и Дианы – валялись рядом с трупами, и казалось, что каменные тела богов тоже кровоточат. В кошмарном сне десятки людей, все в крови с головы до ног, будто они стояли под помостом, а над ними жрецы Великой Матери богов только что прикончили жертвенного быка, носились по улицам. Волосы их были красны и стояли дыбом, красны и лица – все в крови, будто выкрашенные киноварью лица триумфаторов. С мокрых от крови туник капало на мостовую. Кровь текла. Собиралась в лужи. Тем страшнее казалась белая плоть – кусками на мостовой. И какой-то вконец обезумевший парень, что дергал пилу туда сюда, распиливая вдоль уже мертвое тело. Трое ломали бревном прочную дверь, она стонала, гудела, а где-то в доме истошно – пока от страха – орали женщины и плакали дети. Дверь высадили наконец. Тогда внутрь рванул здоровяк, держа кривой кинжал наготове, и тут же вылетел с раскроенной головой – в двери непрошеных гостей встретил грек, с длинными светлыми волосами до плеч, с прищуренными голубыми глазами, широкоплечий крепконогий красавец. Он был со щитом и мечом – и как будто шагнул в этот черный проем из Илиады – Ахиллес или Гектор, – с усмешкой глядел на отступивших на миг мародеров. Но замешательство длилось лишь мгновение – а в следующий миг в хозяина дома роем полетел град камней. Грек успел прикрыться щитом. Но недостаточно быстро – и – кажется – один из камней рассадил ему голову. Щит был короток – он оставлял открытыми ноги, и один из нападавших скользнул вперед и всадил нож греку в лодыжку. Тот качнулся, приоткрыл голову – и новый камень, ударив в висок, заставил его встать на одно колено. Грек еще успел достать ближайшего из нападавших мечом. Но в следующий миг, взмыв в воздух, один из покрытых кровью бойцов обрушился на защитника дома, всаживая тому в шею меч и не давая подняться. Уже из мертвого выдернул клинок. Вцепился зубами в шею, вырывая кусок мяса… Потом нападавшие, хохоча, труп выволокли на мостовую. Сразу трое рванулись в дом, когда преграда исчезла. Победитель вспорол убитому живот, намотал на руку кишки, рванул серый шмат, похожий на моток веревок. Вокруг хохотали, а он стал обматываться этими кишками, пытаясь склизкие жгуты завязать в узел. Двое погромщиков уже волокли из дома мальчишку лет шестнадцати и девушку чуть помладше. Если бы Тиресий мог проснуться… он хотел проснуться. Он мечтал открыть глаза – но не мог. Около дома, как возле издыхающего оленя стая волков, собралась толпа, каждый заскакивал внутрь и утаскивал что-то свое – кто-то вещи, кто-то волочил за волосы старика или старуху, кто-то за ноги – младенца. С парнишки, которого захватили первым, мучители живьем сдирали кожу. Да так искусно, что получалось прозрачное полотнище. Девочку насиловали. Кончив, насильник становился в очередь и ждал, возбуждая себя, чтобы по новой наполнить семенем уже не вагину – а кровоточащую рану между ног распластанной на мостовой девчонки.
А потом кто-то вдруг обернулся, и Тиресий встретился взглядом с мародером и насильником – безумные глаза – ослепительные, будто серебряные у медной статуи, белки на забрызганном кровью лице.
Человек развернулся и кинулся на Тиресия – как будто увидел его там – в этом городе. Стоящим. Свидетелем безумия. Занес меч… Тиресий стоял и не мог пошевелиться. Человек ударил…
