Дмитрий Дашко - Лейб-гвардии майор
Я так увлекся, что незаметно перешел границы приличий и стал слишком пристально рассматривать будущую императрицу. Вот она, та, чьим планам мне предстоит помешать. Красавицей ее не назовешь, скорее милашка, куколка с фарфоровым личиком, с чуточку приподнятым горделивым носиком, большими и умными глазками. Пока еще стройная, но со склонностью к полноте.
У нее добродушная улыбка, ласковая, обвивающая, опутывающая. От цесаревны веет истомой, негой и сладострастием. Что-то тонко-порочное вперемешку с детской невинностью — страшное, убийственное сочетание. Сладчайший яд в женском обличье. Ничего удивительного, что мужики вьются вокруг Елизаветы как мартовские коты.
Она почувствовала, что стала объектом чужого интереса. Увидела измайловскую форму, плотоядно усмехнулась и пошла мне навстречу. От удивления я застыл на месте.
— Могу я узнать ваше имя, поручик?
— А… э… — попытался заговорить я и с ужасом обнаружил, что во рту пересохло, а язык прилип к гортани.
Ничего не понимаю, даже в Тайной канцелярии я чувствовал себя свободней, а тут окаменел как провинившийся школьник. Да что же это такое! Тело перестало меня слушаться, оно ведет себя так, словно кто-то другой управляет им, будто неведомый кукловод дергает за ниточки, заставляет вытворять любые прихоти. Надо взять себя в руки. Но как? Я ничего не могу поделать с собой. Ядрен-батон, что за наваждение такое?!
— Ну же, поручик, не стесняйтесь. Я вас не съем, обещаю, — засмеялась цесаревна. — Назовите ваше имя.
— Поручик фон Гофен, ваше высочество, — смог наконец произнести я.
Стоило только сказать эти слова, как колдовское наваждение прошло. Ноги перестали быть ватными, в голове разом прояснилось.
— Издалека вы выглядели гораздо храбрей. Почему не танцуете, поручик?
— Простите, ваше высочество, не умею.
— Тогда пойдемте, я научу.
Она взяла меня за руку, повела за собой. Я вновь почувствовал, что теряю самообладание. Все вокруг закрутилось, завертелось. Лица окружающих исказились, вытянулись. Я покорно следовал за цесаревной, перед глазами встала стена тумана. Ничего не вижу, ничего не понимаю. Мистика какая-то, вуду, честное слово!
Не помню, как закончился танец, как вновь оказался возле Манштейна. Щека горела от поцелуя, которым наградила цесаревна перед тем, как, загадочно улыбнувшись, оставила меня и ушла к кружку гвардейских офицеров. Те разом уставились на меня с такой ненавистью, что, не будь они связаны этикетом, убили бы на месте.
— Похоже, принцессе вы понравились, — рассудительно произнес Манштейн. — Добром это не кончится.
Я снова очнулся:
— Что? Вы что-то сказали, мой друг?
— Только то, что вы накликали на свою голову много бед. И первая из них не заставила себя ждать.
Ко мне приблизился багрово-красный от злости подполковник Бирон:
— Фон Гофен, что вы себе позволяете?
— Извините, господин подполковник, чем вызван ваш гнев?
— Вы еще спрашиваете! Ваш фривольный танец наблюдала сама императрица. Ей показалось, что вы слишком вольно себя ведете с принцессой. Наверное, вы забыли, с кем имеете дело.
— Виноват, господин подполковник. Поверьте, инициатива исходила не от меня.
— Тише, — вдруг перешел на шепот Бирон. — О таком нельзя говорить громко. Поберегите честь императорской фамилии. Кстати, раз вы столь озаботились женским обществом, императрица повелела отвести вас к той, кто вам предназначен. Ступайте за мной, фон Гофен, и не вздумайте снова бросать похотливые взгляды на принцессу. Это я вам как солдат солдату говорю.
— Да не бросал я никаких взглядов. — завозмущался я, но подполковнику не было дела до моих оправданий.
Он подвел меня к одной из статуй, установленных в зале, и удалился. Я вздохнул, уперся головой в бедро изваяния и прикрыл глаза. Из головы никак не выходил пленительно-смеющийся образ Елизаветы.
Нет, ерунда какая-то! Что я, смазливых бабенок не видел? Да всяких насмотрелся. С чего бы это моей челюсти с таким лязганьем на пол падать? И тем не менее.
— Вам еще не надоело оставаться таким невежей? — раздалось откуда-то снизу.
Я склонил голову и увидел свою невесту. Настя смотрела на меня, как лилипут на Гулливера. Во взгляде ее читались и злость, и обида.
— Мужчины! — фыркнула она, как сиамская кошка. — Я уже битый час стою возле вас, а вы даже не соблаговолили поздороваться.
— Прошу меня извинить покорно, задумался, — повинился я.
— Задумались?! Наверное, о цесаревне, этой драной кошке, этой… — тут моя суженая запальчиво произнесла слово, которое ей не полагалось произносить ни по возрасту, ни по месту нашего нахождения.
Я быстро закрыл ее рот ладонью и утащил как раз к тем кустикам, куда до нас бегала уйма народа.
— Ты чего говоришь, Настя?! В Сибирь захотела?
— А что, донесете на меня? — Невеста вскинулась на меня, как жена декабриста на портрет царя Николая.
— С ума сошла?! — вопросом на вопрос ответил я. — Тут и без меня доброхоты найдутся.
— А что, ее величеству можно так говорить, а мне нельзя?
— Ее величеству можно делать все, что угодно, а тебе и впрямь нельзя.
— Ну вот, — всхлипнула Настя. — Значит, вам захотелось меня обидеть, да? Как узнали, что матушка-императрица меня в невесты ваши прочит, так сразу всю деликатность обхождения позабыли.
Я растерянно открыл рот.
Настя, вытерев слезы, продолжила:
— А я, может, не хочу идти к вам в жены. Я, может, другого люблю или даже других. Вот!
— Че-е-его? — протянул я, услышав такие новости.
— А вот чего! Что слышали! — Девушка капризно топнула ножкой. — Мне сразу двое нравятся. Один из них — сочинитель господин Гусаров (я его, правда, никогда не видела), но уверена, он прекрасной души человек.
— А вдруг Гусаров — толстый и лысый скряга, вдобавок женатый? — потешаясь, спросил я.
— Это невозможно, — разозлилась Настя. — Иначе ему бы не удалось написать столь прекрасную и возвышенную книгу. Уверена, он красив и душой, и телом. В отличие от некоторых, — многозначительно добавила она.
«Некоторые» чуть не падали в обморок от хохота.
— Ладно, с первым объектом вашей любви мы разобрались. Кто ж тогда будет вторым?
— А второй — тоже гвардеец, вроде вас, но только вы, барон, ему и в подметки не годитесь. Он высокий, красивый и храбрый.
— Получается, что со вторым, в отличие от сочинителя Гусарова, вы встречались?
— Да, всего один раз, но этого хватило, чтобы полюбить на всю жизнь. Он действительно отважный, не побоялся войти в горящий дом и спасти моего Митяя.
Я вздрогнул, вспомнилась прошлая зима, пожар, погорельцы, среди которых была девушка, которая показалась в тот момент гораздо моложе своих лет…
Она увидела во мне спасителя, ринулась ко мне и с мольбой, кинулась в ноги:
— Спасите Митяя, добрый человек, век за вас молиться буду. Он же маленький, несмышленый, месяц всего исполнилось.
— Где он? — подняв ее с колен, произнес я.
— В моей комнате, — стуча зубами от страха, заговорила она, — на втором этаже. У него колыбелька маленькая с ручкой. Я там его оставила, забыла, когда все началось.
— Ты его забыла?! — вскричал я.
Она снова бухнулась на колени, обхватила мои ноги и заголосила:
— Спасите Митяя, дяденька. Христом умоляю!
— Цыц, девка, потом ныть будешь.
Последнюю фразу я незаметно для себя произнес вслух.
— Вы?! — Настя отпрянула от меня, захлопала большими ресницами. — Так это были вы?
— Это был я, — сказал я и чмокнул невесту в хорошенький носик.
Потом… потом были поцелуи, невинные и страстные одновременно, объятия и слезы (куда же без них). Я возвращался с бала окрыленным, подхваченный неведомой силой, но спроси меня кто, люблю я Настю или нет, боюсь, мне бы не удалось дать ему точный ответ.
На следующий день я заглянул в редакцию, принес последние листки, которыми заканчивался мой роман. Все точки были расставлены, все ружья выстрелили. Убийца найден и наказан, главный герой получил заслуженный приз. «Хеппи-энд», как сказали бы в Голливуде.
Но редактору концовка не понравилась.
— И что, это все? — недоуменно спросил он.
— Да, финита ля комедия, — отвечал я.
— Простите, молодой человек, но как же так?! — заволновался редактор. — Вы приучили читателя к вашим героям, их приключениям, тайнам, загадкам, интригам и вдруг обрываете на самом интересном месте.
— Почему на самом интересном месте? — не понял я.
По логике вещей книга получилась вполне завершенной, все сюжетные линии пришли к логичному исходу, я выдоил историю, как корову, досуха. И вдруг такое заявление редактора.
— Да потому, что читателю интересно узнать, что было дальше! Это как наваждение. Вы же бросили ему косточку с барского стола, приоткрыли чуток завесу и тут же ее прикрыли. Непорядок, господин сочинитель. Вернетесь к себе на квартеру и пишите снова. Пишите, что вашей душе угодно, но только чтобы герои были те же да чтоб приключений у них было поболе. Иначе не поймет вас читатель, ой как не поймет! Так что, господин Гусаров, ступайте и без продолжения не возвращайтесь, а мы позаботимся, чтобы как можно больше людей узнали, что история ваших гномов и эльфов будет иметь продолжение. На том и порешим.
