Дмитрий Дашко - Лейб-гвардии майор
Потемкину его реформы давались гораздо трудней, но мы пока не делали коренных изменений. Более глобальные преобразования требовали немыслимых средств, так что от некоторых задумок пришлось отказаться.
Осталось проверить на практике правильность выбранного пути.
Глава 21
Сбылась мечта идиота: перед отправкой на «фронт» я попал на бал, устроенный в Зимнем дворце. Были приглашены офицеры всех гвардейских полков. В числе счастливых обладателей заветного билета оказался и ваш покорный слуга.
Мы решили последний раз облачиться в парадную форму старого образца: зеленый камзол, кафтан, высокие смазные сапоги и треуголки. Это была дань уходящей эпохе, символическое расставание с немецким платьем. Но париков никто не надевал. Офицеры за редким исключением щеголяли короткими брутальными прическами. Даже генералы, когда-то водившие войска под знаменами Петра Алексеевича, не устояли перед стихийно образовавшейся модой. Вообще с этими стрижками получилось довольно забавно. Тут нет телевизоров и глянцевых журналов, поэтому влиять на публику приходится через другие ресурсы. Одним из первых расстался со своей шевелюрой Миних, потом Ласси, Густав Бирон и прочие весьма авторитетные в армии фигуры. Они и определили новую моду. Их примеру последовало сначала среднее звено офицеров, а потом уже и низовое. Рядовых, понятно, стригли по приказу.
Дамы быстро оценили мужественный облик своих патрициев, сравнение вышло не в пользу шаркающих ножками гражданских «пуделей». И тогда начался самый мощный виток, затронувший даже особ исключительно партикулярных. Всем хотелось произвести впечатление на прекрасный пол.
На Дворцовой площади горели смоляные бочки, пламя вздымалось к небу, освещая правительственные учреждения и дома вельмож. Из темноты с веселым звоном вылетали кареты, санки. С высоты птичьего полета могло показаться, что посредине безбрежного океана черноты движется странное светящееся существо, причудливо шевеля щупальцами-поездами.
К парадному подъезду было не подойти, все пространство заняли опустевшие экипажи, на свободных пятачках возле костров грелись лакеи, гайдуки и скороходы. Закутавшиеся в шубы кучера хлопали рукавицами. От лошадей валил пар.
Я впервые увидел великое множество разряженных дам, они бегом устремлялись к дверям, оставляя в каретах теплую одежду.
У входа стояли семеновцы. Очевидно, дворцовой роте хватало забот и внутри дворца, на охрану пришлось привлечь другие гвардейские части. Замерзший капитан-поручик Огольцов, которому не повезло в эту ночь с дежурством, тщательно всматривался в пригласительные билеты.
— Фон Гофен?! — Он с такой яростью вырвал у меня из рук бумагу, что едва не порвал ее на клочки.
Я кисло улыбнулся в ответ. Не скажу, чтобы эта встреча меня обрадовала.
Изучив билет, офицер неохотно констатировал, что все в порядке и мне дозволяется пройти туда, откуда звучит музыка и доносится смех. На лице его отразилась такая сложная гамма из злости и зависти, что я едва не расхохотался.
Огольцов мой враг, ничего не попишешь. Некрасиво злорадствовать, но он заслужил ненависть и презрение. Когда-то по его милости меня едва не убили в казематах Петропавловской крепости. Я человек незлопамятный, но это событие никогда не забудется.
— Мы еще встретимся… поручик. При других обстоятельствах, — прошипел он, разрешая мне пройти. — Тогда вам не поздоровится.
— Спасибо за предупреждение, господин Огольцов. Постараюсь не поворачиваться к вам спиной, — спокойно сказал я и нарочито медленно пошел, придерживая рукой шпагу.
Должно быть, капитан-поручик был наслышан о моих фехтовальных талантах, поэтому на оскорбление не ответил. Лишь злобно посмотрел мне вослед. Я ощутил его невысказанную злость всем позвоночником.
В огромном овальном зале гремела музыка, довольно непривычная для моего медвежьего уха. Грациозно кружились, выделывали непонятные па, сходились и расходились в плавных движениях сотни пар. Мужчины в разукрашенных золотом и серебром костюмах, роскошные женщины в одеяниях, усыпанных бриллиантами. Яркие ленты затягивали пояса дам до такой степени, что бедняжкам впору было помирать от нехватки воздуха, а не порхать вокруг кавалеров, как бабочки на цветочной поляне.
В углах били фонтаны. Брызги разлетались так далеко, что могло показаться, будто бал устроен под открытым небом и моросит холодный освежающий дождь.
Горели тысячи масляных ламп и свечей. В зале было светло как днем.
Оркестр играл не то менуэт, не то мазурку, а может, кадриль. Я понял, что все мелодии для меня на один лад, танцевать под них не обучен и вряд ли когда-нибудь научусь, поискал в толпе знакомых и, не увидев, растерялся.
Мимо проносились распудренные и разодетые дамы. Они улыбались, бросали томные взгляды.
Существуют разного рода ухищрения, особый язык жестов, мушек и прочих атрибутов женской красоты, но в этих вопросах я полный профан, а подходящий консультант под руку не подвернулся. Вот Карл, тот эти штучки-дрючки знает наверняка. Нормальное явление. Для кого-то мушка справа, мушка слева, а для кого-то вспышка в том или ином направлении. Кто служил, тот поймет.
Это другой мир, дотоле мне не известный. Не дискотека в сельском клубе с пьяненькими девчонками и их спутниками — драчливыми комбайнерами и трактористами. Не городская кислотная тусовка с обдолбанными подростками, бритыми качками, тощими моделями, стандартной полуголой девкой у шеста и барменом, толкающим направо и налево «колеса». Там я был как рыба в воде, если надо, мог двинуть в рыло или, наоборот, пожать руку новому корефану, мог завести пустопорожний разговор, взять незнакомую девушку под локоть и отвести в уютное расслабляющее место, угостить коктейлем. А тут я чужой, и никому до меня нет дела.
Сделав это открытие, я снял с подноса протискивавшегося сквозь толпу лакея бокал с длинной ножкой и сделал сильный глоток. Анна Иоанновна пьяных не жалует, так что вино оказалось слабеньким.
Кто-то хлопнул меня по плечу.
— Никак тоску топите, фон Гофен?
Я обернулся, увидел смеющегося Манштейна, высокого, полного, смуглолицего.
— In vino veritas, — продекламировал он, демонстрируя способности полиглота.
Бравый офицер в совершенстве знал несколько языков, в том числе русский. Он был моим ровесником, на службу в русскую армию поступил в начале этого года, но уже успел хорошо себя зарекомендовать, так что Миних с удовольствием взял храброго и расторопного Манштейна к себе в адъютанты.
Хоть я в латыни ни в зуб ногой, но спорную мысль, что «истина в вине», слышал неоднократно.
— «Веритас» я ищу обычно в другом месте. А где фельдмаршал? Неужто оставили его одного?
— Увы, пришлось. Фельдмаршал берет очередную неприступную крепость. — Манштейн осторожно мотнул головой.
Я посмотрел в указанную сторону.
Довольный Миних с потрясающей энергией отплясывал с дородной молодкой, годившейся ему во внучки. Полководец приблизился к ней на расстояние даже по меркам двадцать первого века не очень-то приличное и, пользуясь моментом, что-то шептал на ушко. Пышная красавица с одобрением слушала, растягивала полные красные губы в улыбке, показывала жемчужные зубки.
Потом воркующая парочка скрылась за густыми зелеными насаждениями, где пропадали и другие влюбленные, спешившие скрыться от чужих глаз.
— Как видите, мой начальник блестяще показывает себя не только на поле боя, — не без хвастовства добавил Манштейн, будто амурные успехи Миниха были и его заслугой.
— А где императрица?
— Она редко танцует. Обычно сидит в гостиной, играет в карты и наблюдает за балом. Сегодня не исключение.
— Неужели герцог не составил ей компании?
— Герцог танцует с женой. Вон они, поглядите.
Обер-камергер герцог Бирон горделиво провел свою Бенингну, худощавую, с лицом, изъеденным оспой. Этот изъян не могли скрыть ни толстый слой пудры, ни блеск бриллиантов. Взгляд Бирона остановился на мне, я почтительно склонил голову.
Вспомнились слова Кирилла Романовича о Елизавете, вдруг ужасно захотелось увидеть дщерь Петрову поближе. Манштейн словно прочитал мои мысли.
— А вот и принцесса Елизавета. Она, как всегда, свежа и прекрасна, будто роза из райского сада.
Я проследил за его взглядом.
Принцесса стояла в окружении офицеров-гвардейцев, среди которых не было ни одного измайловца. Ничего удивительного, в моем полку к Елизавете относились со сдержанной настороженностью.
Я так увлекся, что незаметно перешел границы приличий и стал слишком пристально рассматривать будущую императрицу. Вот она, та, чьим планам мне предстоит помешать. Красавицей ее не назовешь, скорее милашка, куколка с фарфоровым личиком, с чуточку приподнятым горделивым носиком, большими и умными глазками. Пока еще стройная, но со склонностью к полноте.
