Учитель. Назад в СССР 4 (СИ) - Буров Дмитрий

Оксана растерянно посмотрела на Митрича, сжимая в пальцах пузырек со снадобьем, перевела взгляд на меня, снова глянула на дядь Васю. Губы Гриневой дрогнули и фельдшерица звонко рассмеялась, одновременно пытаясь закрыть флакон.

Я осторожно вынул бутылек из девичьих пальцев, отобрал крышку, крепко закрутил, улыбнулся, глядя на веселящуюся Гриневу.

Но тут Оксана выдавила из себя:

— Ну, что-о… Егор Александрови-ич, будем пыта-а-ать? Для… науки… надо-о-о… — девчонка всхлипнула от смеха. Тут мы с Митричем не выдержали и тоже заржали в голос.

Дядь Вася стянул с головы картуз, хлопал себя по бедру, приседал крякал и хохотал, поглядывая то на меня, то на фельдшерицу. Оксана утирала слезы, но они брызгали из глаз с каждым новым приступом смеха.

Гринева смеялась задорно и искренне, от всей души. Заливистый женский смех рассыпался мелодичными колокольчиками в ночи, отзывался чем-то непонятным в моем сердце и улетал в темноту ночного небо, чтобы затеряться среди звезд.

Я одновременно любовался девушкой, наслаждался милым смехом и пытался перестать хохотать. Но стоило кинуть взгляд на Митрича или на Оксану, или на Штырьку, который радостно скакал вокруг нас и заливисто лаял, норовя лизнуть хоть кого-нибудь, накатывала новая волна веселья, я снова принимался смеяться. Более сюрреалистичной картины я на своем веку, наверное, не встречала.

Ночь. Сельская улица. Никакой тебе аптеки и фонаря, зато в наличие трое вполне адекватных людей, хохочущишь непонятно на чем практически в полночь.

— Вот я щаз милицию-то позову! А ну, пошли вон отсюда, алкашня! — рявкнул из темноты недовольный женский голос.

Поддерживая суровую хозяйку, залаял крупный пес, судя по басовитому гавканью.

— Ты того, не ругайся, Ивановна, чего тебе не спится-то? — вмиг ответил Митрич.

— Митрич, ты что ли?

— Ну а кто жеж, — заверил дядь Вася.

— Чего по ночам шарахаешься, людям спать не дашь? Мане скажу, — пригрозила невидимая Ивановна.

— Злыдня ты, Ивановна, злыдней и помрешь! Добрее к людям надо, точно тебе говорю! — выдал дядь Вася.

Оксана охнула едва слышно и зажала рот ладошкой, чтобы снова не рассмеяться. Я стиснул зубы, покачал головой, сделал страшные глаза, глядя на Митрича. Беспалов понятливо кивнул.

— Как есть обормот, — довольно протянула из темноты собеседница. — Все Машке доложу, попомнишь у меня. Кто там с тобой?

— Так эта… собака приблудилася… вот… домой веду… — выкрутился Митрич. Штырька радостно залаял, поддерживая легенду.

— Ступай себе, окаянный, спать пора. А Мане я все одну скажу, — заверила Ивановна, стукнула дверь и все стихло.

— Ух, ушла, — прошептала Оксана, отнимая ладошку от губ.

— Принесла нелегкая, — закивал Митрич, утирая слезы. — Ух, молодёжь, ну насмешили так насмешили, ух…

Штырька, совершенно не понимая, что происходит, тем не менее, продолжал радостно тявкать, не желая воспринимать команду: «Цыц! Тихо!» Щенок метался от одного к другому, подскакивал на задние лапы, упирался передними то в меня, то в Оксану, то в Митрича, не оставляя надежды облизать кому-нибудь из нас лицо. Пришлось наклониться и ухватить собаку за ошейник, иначе неожиданная минутка смеха продолжилась новым взрывом хохота.

— От жеж, карга старая, — хохотнув в последний раз, припечатал Митрич. — Доложит жеж Машке, — дядь Вася сплюнул, но ни в голосе соседа, ни в позе не чувствовалась боязни.

— Товарищи… надо…тише… — шепнула Оксана, приводя в порядок дыхание. — Люди спят.

— Согласен, надо заканчивать, — поддержал я, мы переглянулись и разразились очередным приступом смеха, на это раз куда более сдержанным.

Отсмеявшись, минут пять приходили в себя. я пытался понять, что такого смешного приключилось? Не иначе, смешинка в рот попала, как говаривала старая нянечка в нашем детском доме. Ну, или смехом выходил стресс от сегодняшнего невероятно длинного, местами чудесного, частями сумасшедшего, дурацкого и опасного дня.

— Василий Дмитриевич, может, всё-таки без барсучьего жира обойдёмся? Как-нибудь само до утра рассосется.

— Не пойдет, Ляксандрыч. Маня сказала надо, значит, надо, и все дела. Уж она-то получше нас с тобой знает, — хитро прищурился Митрич, убирая злополучный флакон в карман. — До утра оно, эт самое, не рассосется, помяни мое слово. А то еще это… обострение приключится… Тут такое дело, Ляксандрыч, невеста твоя…- дядь Вася запнулся, покосился на Оксану. — Эт самое… гостья твоя столичная… ну, бывшая… — Митрич чертыхнулся, окончательно запутавшись в показаниях. — Девка эта хитрованка, у Манюни на таких глаз наметан, верно тебе говорю. Да и я врать не буду, — Беспалов подбоченился. — Я их, хитрых этих, носом чую. И не надейся, и ночью и утром намаешься, погоняет она тебя, вот те крест! — Митрич перекрестился, смутился, спрятал руки за спину.

Но ни я, ни Оксана не отреагировали на этот жест.

— Ты вот чего… — продолжил дядь Вася. — Мы ейную ногу намажем, тряпицей обмотаем, а утречком Оксаночка Игоревна подбежит и скажет: так, мол, и так, в барсучьем-то жире здоровый дух, все верно вы, уважаемый Егор Александрович сделали. Здорова-то нога, пожалуйте на автобус и домой, в белокаменную! — довольным тоном расписал дядь Вася план на утро.

— Что дух — это точно, — хихикнула Оксана. — Но если нога действительно повреждена, надо осмотреть. Боюсь в таком случае барсучий жир если и поможет, то не сразу.

— Да врет она, — выдал я. — Видел как по комнате скачет, покуда я на улице находился. Поймать только не успел.

— Так эта… говорил жеж, надо докторшу звать… ох ты ж… Вот, фельдшер-то уже туточки, пускай эт самое… поглядит, пощупает, да и выдаст девке-то на орехи — предложил Митрич.

— В самом деле, Егор Александрович, — весело заявила Гринева. — Доктор уже на месте, пройдемте к больной, освидетельствуем, осмотрим, пропишем лечение.

— Ремня бы ей, быстро на ноги ставит, — хмыкнул я. — Да, боюсь, уже бесполезно, в детстве пороть надо было, теперь поздно.

— С ремнем, ты погоди, Ляксандрыч, — серьезно заявил Митрич. — Барсучий жир попробуем, а там, ежели чего, так и ремнем можно, — на полном серьезе поддержал мою идею дядь Вася.

Я пригляделся, заметил усмешку, понял, что Василий Дмитриевич шутить изволят.

— Что же, товарищ Зверев, сопроводите меня к больной, — строго потребовала Оксана, пряча улыбку в уголках губ.

— Тяв-тяв-тяв! — поддержал идею Штырька.

— И не таких подымали, Ляксандрыч, не боись, — солидно выдал дядя Вася.

— Не в этом дело, Василий Дмитриевич, — отмахнулся я, прикидывая, как лучше поступить.- Там такая… язва… барсучий жир против нее, что аромат ромашки.

— Егор, я — фельдшер. Определить ушиб умею. В конце концов, мое дело засвидетельствовать повреждение или не обнаружить такового. А дальше тебе решать, — спокойно пояснила Гринева.

— Оксана, в твоей компетенции я нисколько не сомневаюсь, — заверил девушку. — Я сомневаюсь в адекватности своей гостьи. Ты же видела у калитки… слышала…

— Егор, за это можешь не переживать. Опыт у меня пусть и небольшой, зато разнообразный. Как говорил Михаил Игнатьевич: капризный пациент что малый ребенок, разговаривать с ним надобно соответственно.

— Батюшка ваш? Мудрый человек, — закивал Митрич.

— Нет, Михаил Игнатьевич Городецкий — это мой учитель, — объяснила Оксана Игоревна. — Ну, так что же, Егор, идем осматривать вашу гостью? Или так и будем стоять на дороге? — поинтересовалась Гринева.

Ежели что я за систента сгожусь! — выпятил грудь дядь Вася.

— За ассистентка, — машинально исправил я.

— Ну, так, а я чего и говорю, — заверил Митрич.

— Тяф, тяф, тяф, — подтвердил Штырька решение общего собрания, для пущей убедительности поставил передние лапы на мои колени и завилял хвостом.

— Убедили, товарищи, — усмехнулся я. — Доктор сказал в морг, значит, в морг, -пошутил себе под нос.

— Почему сразу в морг? — в голосе Оксаны послышалась легкая обида.

— Это анекдот такой, потом расскажу, — успокоил я фельдшерицу. — Идемте?