Сергей Лапшин - Последний довод побежденных
Зол. Ох, как зол он был на них. Себя не оправдывая и на обстоятельства не кивая, немцев сейчас ненавидел. Кто бы предложил размен — его жизнь на егеря, — согласился бы, не раздумывая. И боялся одного — не умереть, а получить пулю до того, как еще одного подстрелит. Хотя бы еще одного.
Ученые ведь, псы. Двух потеряли и притихли. Не видно движения. Звуков не слышно. И команд нет. Словно бы растворились в лесу или ушли. Плохо, если ушли. Не трусость это никакая, конечно. Преследователям нельзя терять Терехова. Ну вот никак нельзя. И потому могут они обойти заслон, и даже раненых своих могут бросить, коли уж на то дело пошло.
Глухо ударилась граната по вершине холма и, подпрыгивая, покатилась прямо на Свиридова. Лейтенант, не медля ни секунды, подхватился, прямо с земли стартуя, и ровно два шага сделал, прежде чем скупая, меткая очередь перебила ему ноги.
— В бога душу мать! — заорал во весь голос, заходясь от захлестывающей боли. И больше того, от обиды. Что так запросто купили его, гранатой, не снаряженной для взрыва! Он повернулся на бок, стараясь упереть в плечо автомат, но кто-то быстрый одним движением выбил оружие из рук. И тут же выкрутили ладони, не давая добраться до гранат, заламывая их безо всякой жалости.
— Сколько вас было, «иван»?
Свиридов плавал в тумане, состоящем из двух субстанций — боли и ненависти. И пока второе не уступало первому, все было достаточно неплохо.
— Сколько вас было, «иван»?
А у него, кажется, уже крошились зубы. И язык был прокушен, потому что кровь точно заливала рот. Он даже кашлял, когда она попадала в горло, и его переворачивали, старательно, вовремя, чтобы не задохнулся.
Потому что он нужен был им. Нужен, чтобы ответить на один, ну может быть, на два вопроса. И для того чтобы он это сделал, они готовы были пойти на все. Абсолютно на все.
Нож впивался в плоть, резал мышцы, сухожилия, упирался в нервы. Боль была не просто сильна. Она была нетерпима, но он терпел. Каждая миллисекунда, каждое мгновение, пока он корчился, пока его в буквальном смысле резали на куски, спасало других. И они уходили все дальше и дальше от преследования.
— Abart![56] — последнее, что он услышал в своей жизни. Следом за тем нож пронзил сердце.
Нельсон
— Ну и чего это все стоило? — скепсис в голосе моего товарища был вполне уместен. Ну и плюс, конечно, в силу своей жертвенности он имел право знать результаты моего культпохода. Или, если говорить геройски, разведки.
— Сейчас идет шестнадцатый год. Не тысяча девятьсот шестнадцатый, и не две тысячи шестнадцатый, а именно шестнадцатый. Вот такая новость! — постарался я сразу внести ясность, поразить своего товарища самым весомым своим достижением.
— И с какого же момента ведется летоисчисление? — правильным путем пошли измышления Бона.
Я и сам, как вы помните, собирался выяснить тот же самый момент, однако мне помешали.
— Без понятия. Этого мне узнать не удалось по причине появления твоих друзей. Которые обошлись со мной неласково. И с тобой, — добавил я справедливости ради.
Бон нахмурился. То ли демонстрируя мне работу своей глубокой мысли, то ли действительно задумался. Первый вариант, на мой взгляд, был более жизнеспособен.
— И это все, что ты умудрился узнать? — наконец-таки прижал меня в угол собеседник.
— Бон, слушай… ты не думай, что они тут пипец какие разговорчивые. Мне там как клещами пришлось вытягивать из этой дамочки слова. И она мне вообще влегкую сказала, всего пару слов. Забычила, что про войну ничего не знает, мол, не было вообще ничего. И все, на том наша познавательная беседа закончилась. Надо было тебе попозже подойти, ты слишком поспешил, — не удержался я от очередной язвительности.
Бон скривился. Недовольно так, прям как лимон съел.
— Ты думаешь, это я за тобой погнался? Лейтенанту доложили, что ты свалил, с поста внизу. Он поднял всех, и меня заодно.
Я кивнул. Понятно, что ж тут непонятного? На том наша беседа и окончилась. Мой товарищ в принципе не был разговорчивым, а я, напротив, говорил слишком много. Не исключено, что в дурном настроении я способен был сейчас создать конфликт, который был бы лишним в нашей ситуации.
Фигово, конечно, что моя тяга к знаниям стоила мне располосованной спины. Бон опять же получил. Кстати, скажу вам серьезно, я удивлен, что он вписался за меня. Я бы вообще деньги поставил, что он в такой ситуации выполнит приказ, неважно, я там на перекладине или Зоя Космодемьянская. Ан нет. Ну что ж, пять баллов.
Впрочем, все это отнюдь не отменяло моего беспокойства за нашу дальнейшую жизнь. Я покосился на Бона, но спрашивать у него ничего не стал. Ни совета, ни его мнения. Не хватало мне еще выслушивать убежденного фашиста.
Забрали нас через два дня. Ровным счетом. К тому времени моя спина, будем откровенны, не зажила. Кожа покрылась болячками, которые при любом неудобном движении лопались, причиняя мне боль. Плюс ко всему у меня поднялась температура, я натурально «горел» и с трудом воспринимал происходящее. Ну что поделать, вполне естественная заживляющая реакция организма.
Лечить меня никто даже не собирался. Как, собственно, и Бона. Впрочем, мой товарищ чрезвычайно легко выдержал всю эту экзекуцию, да и процесс заживления у него шел лучше, чем у меня.
Следует отдать должное, Бон со всей возможной старательностью за мной ухаживал. Кормил, поил, старался обмывать спину и класть холодные компрессы на голову. Я поначалу возражал, но очень быстро перестал. Просто не было уже ни сил, ни желания. В дерьмовом самочувствии растворился мой скепсис и желание впрыснуть яд ближнему своему. Поэтому я больше молчал, молча пил, молча хлебал поданную еду, совершенно не чувствуя вкуса, и молча спал. Молча справлял естественные нужды, и с Боном особо разговоров не заводил. Впрочем, и он не был феерично общительным.
Кроме моего самочувствия нашему общению препятствовали и другие факторы. Ну, к примеру, нам тривиально не о чем было поговорить. Я всю жизнь считал подобных Бону не более чем узколобыми фашистами и мнения своего даже сейчас не изменил. То есть поймите меня правильно, я очень был благодарен ему за заботу обо мне, но, тем не менее, говорить мне с ним было не о чем.
Ну, положим, он заступился за меня. Однако не было ли это инерцией, порожденной нашими совместными пристрастиями в пользу одного и того же клуба? Или своеобразной благодарностью за то, что я его не бросил в махаче, в котором нас подрезали? Не стану скрывать — я просто не верил Бону. Это был совершенно чужой для меня человек, чуждый моей среде обитания.
Идеи фашизма в России — удел ограниченных людей. Тех, кому проще спихнуть вину за разруху в стране, воровство и бюрократизм на иммигрантов. Не спорю, многие из «правых» пропагандируют здоровый образ жизни, чистоту крови, и эти вещи я готов признать и принять. Однако, сосредотачиваясь на следствии проблемы, а отнюдь не на самой ее фабуле, игнорируя предпосылки, приведшие к ее возникновению, ни к чему не придешь. Глупо громить рынки и лупить дворников. Иди и убей чиновника, разрешающего въезд иммигрантам, милицейского начальника, закрывающего глаза на беспредел на улицах, вот это будет польза. Реальная, видимая польза. Все остальное — баннеры на трибунах, погромы, охота за чернозадой мелочью, все это шлак. Все эти действия никогда не затронут тех, кто вправе решать в России. «Россия — для русских» говорят либо придурки, либо провокаторы. Помните, чьи это слова? Так что, фашизм в России как метод борьбы с засильем иностранцев и системой власти — химера.
На третий день нашего заключения в сарае нас наконец выпустили. Открыли ворота, внимательно осмотрели и связали руки за спиной. Пока мы промаргивались, пытаясь заново привыкнуть к яркому солнцу, нас, подгоняя пинками, загрузили в тентованный грузовик, заставив там лечь на пол. Приятного, я вам должен сказать, мало. Даже если учитывать, что пол был более-менее чистый, по крайней мере, подметенный, лежать нам с Бонном предстояло на пузе, и ловить в него все встречные-поперечные занозы. По бокам, у стенок каркаса разместились уже знакомые нам «вооруженные хиви» в своем оливковом обмундировании, которые зорко следили за тем, чтобы мы с места своего не могли ни встать, ни сесть, ни даже шевельнуться.
Честно говоря, такая позиция — исключительно на животе — унижала. Мало того, за закрытым бортом она еще и не позволяла ничего увидеть. Так что куда нас везут и с какой целью, можно было только предполагать. По крайней мере, из поселка мы выехали. Данный вывод я делал на основе нескольких поворотов, которые были исполнены в населенном пункте, а затем я основывался на длительном прямом участке — явно грунтовой дороге.
Так вот, именно в процессе перемещения по этой дороге и произошло то, что в моем словаре именуется просто «экшн». Нет, изначально вообще ничего не предвещало. Всего лишь Бон, уложенный ко мне голова к голове, повернулся, и прошептал на ухо:
