Александр Афанасьев - Исток зла
— Ваше…
Николай приложил палец к губам.
— Тс… Мы хотим сохранить инкогнито, уважаемая. Сие возможно?
— Конечно, конечно…
— Завтра об этом будет трепаться вся Одесса.
— Еще сегодня, знаешь же…
— Наверное, ты прав.
Мороженое и впрямь было вкусным — таким, каким только может быть сделанное по старомодной технологии мороженое, которое продают на набережной Одессы в жаркую летнюю ночь. Точно такое же мы ели в детстве и так же покупали его у мороженщиков.
— Ты говорил про отчеты.
— Да, отчеты. Papa очень обеспокоен. Признаться, он не ожидал такого.
— Увы, я пишу то, что и в самом деле есть.
— Это наш вассал.
— Пока. Если произойдет взрыв, а он обязательно произойдет, у нас не будет вассала. У нас будет разорванная на части страна.
Николай немного помолчал.
— Сколько у нас времени?
— Несколько лет. Не больше.
Ни один человек, в том числе и я, не мог в те дни предположить, сколько времени осталось на самом деле.
— Несколько лет…
— Не больше. Если не спускать пар, рано или поздно всё взорвется.
— Но прогресс…
— Прогресс — это не волшебная палочка. Он сам по себе неспособен вылечить больное общество и уродливую систему власти. То, что там происходит, — это легитимное насилие вооруженного меньшинства над большинством. Такие государства не могут держаться на длинных отрезках времени, рано или поздно наступает конец. Пока мы еще можем провести управляемый кризис и не допустить взрыва.
— Каким образом? Ты не написал.
— Я опасаюсь, что эти письма попадут не в те руки. Не все мысли следует доверять бумаге. По моему мнению, единственный выход — включить Персию непосредственно в состав Империи. Всю систему власти надо строить заново.
— Вот как?
— Да. Это единственный выход, другого нет. Тамошнее общество очень больно, потребуется не одно поколение, чтобы загладить нанесенные раны.
— А принц Хусейн? Насколько известно papa, вы с ним даже друзья.
— Друзья. Но истина дороже. Он вырос в этом же обществе, с совершенно изуродованной системой моральных ориентиров. Там все настолько привыкли к своим ролям — мучеников, жертв, палачей, — что просто не знают, как жить по-другому. Исполнение законов зиждется не на уважении к ним, а на страхе. Отправление власти зиждется на еще большем страхе. Ты должен лучше меня понимать, что страх не вечен…
— Понимаю…
Николай надолго ушел в себя, о чем-то размышляя. Впереди светилась огнями Графская пристань.
— А как быть с твоим последним посланием? Ты предлагаешь провести операцию в Афганистане против противников шахиншаха.
— Я не отказываюсь от этого. Противники шахиншаха ничем не лучше его самого, даже хуже. Это фанатики и террористы самого худшего пошиба, они поддерживаются известными силами за рубежом. Их цель — дестабилизировать весь регион, используя Персию как первую цель для удара, как наиболее уязвимое звено. Мы не можем позволить им сделать это, нельзя считать волков своими друзьями, даже если они разорвали твоего врага.
Николай снова надолго ушел в себя.
— Papa дал мне карт-бланш на применение силы в отношении Афганистана, — произнес наконец он, — он сказал, что я волен делать всё, что подскажет мне моя совесть. Ты видел наркоманов?
— Ну…
— А я видел. Не далее как вчера я посетил страстоприимный дом, чтобы понять. Владыка Петр сопровождал меня… они там помогают. Это жутко. Это наши, это мои, чёрт побери, подданные — и их убивают этой дрянью. Там был пацан четырнадцати лет, Саша, там был пацан четырнадцати лет от роду!
— Кое-кто считает, что благотворительного бала со сбором средств будет достаточно для решения этой проблемы.
— Кое-кто, но не я. Я принял решение выжечь эту дрянь каленым железом. Мне наплевать на границы… наших предков они никогда не останавливали. Когда рыцари шли в свои Крестовые походы, им было наплевать на границы.
— Сейчас не одиннадцатый век.
— Ты прав. Сейчас намного хуже. Тогда, по крайней мере, вызывали на поединок, в семнадцатом веке проблему решали кинжалом или шпагой, в двадцатом веке стреляли в спину, а сейчас… они даже стрелять боятся, они травят нас этой дрянью и считают, что их спасут граница, суверенитет и покровительство. Ты знаешь, сколько пропало детей?
— В смысле?
— В прямом. Я заказал справку. В Туркестане процент исчезновения детей выше, чем в среднем, примерно наполовину.
Я пожал плечами.
— Туркестан всегда жил своей особенной жизнью. Ты служил там и лучше меня знаешь, что наша власть там — иллюзия.
— Дело не в этом. Пропадают дети, приехавшие туда на отдых или на экскурсию. Только за последний год — тридцать семь случаев. Я уверен, что их переправили в Афганистан и продали там как рабов! Будь я проклят, если позволю кому-то воровать детей и торговать ими.
— Для чего ты это мне говоришь? Тебе нужна помощь?
Николай выбросил палочку от эскимо в море одним яростным движением. Если бы это увидел городовой, не миновать бы нам штрафа и наставительной беседы.
— Нет… Просто это разрывает меня изнутри, не выговорюсь — сдохну. Это очень сложно — держать всю эту грязь в себе.
— Понимаю.
— Скажи, то, что ты предложил, — это действительно необходимо?
Вот так вот, дорогой мой друг с детства Николай. Становишься настоящим царедворцем. Теперь, ответив, я должен буду отвечать за свои слова своей честью и добрым именем. А честь — она одна.
— Необходимо. Увы, это необходимо, я так считаю. Удар по оппозиционерам позволит нам выиграть время. Их альтернатива ничуть не лучше, она много хуже. Но это решит только одну проблему из множества. Надо готовиться к передаче власти.
— Нужна она кому-то… эта власть, — горько произнес Николай. — А что происходит в Багдаде?
— На этот вопрос сейчас я тебе не смогу ответить. Пока не смогу, я сам не понял до конца. Но уверен в одном — ничего хорошего…
Господи… как не хочется возвращаться туда… в Тегеран, в Багдад… Это только будучи только что выпустившимся из учебки лейтенантом, ты мечтаешь о войне… а став старшим офицером, ты ее просто ненавидишь.
Но если ты не идешь на войну — война придет к тебе. Сюда, в Одессу, на Графскую пристань, на Набережную. А этого допустить нельзя. Пусть в Империи будет как можно больше мест, куда никогда не дотянется война.
24 июня 2002 года
Варшава, Нова Прага
Авеню Ягеллонов
Еще раз проверить револьвер. Черт, как мальчишка….
Куда тебя несет, дурака?.. Вызови полициянтов!
Нет! Надо разобраться самому.
Конечно же, он не выдержал… Не сдержался. Не смогла гордая польская кровь не вскипеть. Такова уж польская натура — когда поляки перестанут быть вспыльчивыми, они перестанут быть поляками.
Спалился он глупо, на пустяке. Она пошла в ванную, а он, польский шляхтич из рода Комаровских, залез в ее сумочку. Может быть, специально, а может — и нет, но она появилась в комнате совершенно бесшумно, когда он этого никак не ожидал.
— Что ты делаешь?
В голосе пока не было гнева — только удивление. Можно было бы, конечно, отбрехаться, сказать, что ищу что-то — от маникюрных ножниц до упаковки презервативов. Но пальцы именно в этот момент наткнулись на предательский маленький пакетик. И тут кровь вскипела…
— Ищу кое-что.
— Вот как? В моей сумочке? И что же ты ищешь?
— А вот это!
Проклятая дрянь упала на ковер между ними, будто разделяя. Разрушая то, что было между ними, то, что связывало их двоих. Это построить — сложно. Разрушить — да в одно мгновение.
— Зачем тебе это надо?! Ответь, зачем тебе это надо?!
Когда он приехал сюда, он ведь целую речь приготовил. Гневную. Обвинительную. Назидательную. Наркотики — это вред, как бы банально это ни звучало. Наркотики убивают людей. Но сейчас, когда она стояла напротив, а между ними лежал этот проклятый пакетик — вся патетика вылетела из головы, остались только обрывки фраз. Гневные. Злые. Отрывистые.
Елена постарела. В одно мгновение. Глаза стали узкими и какими-то злыми, на лице прорезались морщины. Словно прекрасная девушка, которую он обнимал несколько минут назад, разом превратилась в злую ведьму-старуху. Он никогда не видел ее такой.
— Пшел вон!
— Не уйду! Не уйду, пока не ответишь, где ты это берешь! Ты понимаешь, что это — смерть! Это убьет тебя, матка боска, как ты этого не понимаешь?!
— А кто ты такой, чтобы меня учить?! Отец? Муж? Пшел вон! Не желаю тебя видеть!
— Где ты это взяла?!
