Патриот. Смута. Том 7 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Тяжело вздохнул встретивший меня бывший патриарх воровского, тушинского лагеря. Чуть осунулся даже.

— Знаешь все, господарь. Недаром столько говорят о тебе. Вся Москва гудит. Мудр ты не по годам. Вот и слава такая, что сам Иван великий, а не юноша идет.

— Так что? Где он, где девушка, которую он вез сюда, где все люди эти?

Я знал многое, и это вызывало у него все большее удивление и даже некий ужас, признаки которого я отмечал.

— Утек. — Чудно, но он даже глаза опустил. — И ее увез с собой и письма, и врача.

— Так. — Проговорил я хмуро.

— Ей-богу, Игорь Васильевич, давай внутрь. — Не выдержал Филарет, сорвался.— Коли о делах говорить будем, то лучше в помещении, без лишних ушей. О таком важном и при всем народе-то.

— Да мне уши лишние как-то больше нравятся. — Смотрел я на него как настоящий волк на добычу. Чувствовал, что сила за мной и правда. — При них спокойней.

Что ты мне здесь и сейчас противопоставить-то можешь?

Брат Шуйского далеко. Войска у тебя здесь нет. Хитрость твоя и мудрость — здесь не поспорю, есть они. Но, сейчас-то я диктую условия, а не ты.

— Не доверяешь. — Проговорил он медленно и тихо, чтобы слышали только те, кто вокруг стоял. — Это верно. Это правильно… Скопин. — Он вздохнул тяжело. — Доверился…

У меня возникло сложно поборимое чувство дать ему в зубы и заставить здесь и сейчас выложить все, что знал. Чисто человеческая злость и ярость накатили. Но сдержался. Все же — он человек церковный, в сане. Да еще и бывший, хоть и воровской, но патриарх. При куче монахов бить такого, да при своих бойцах — негоже. Не за что.

Правда, Скопин же действительно доверился не тем людям. Богатырь пал от яда, а не на поле боя. Хорош в бою, плох в интригах оказался.

Да как пал. Я же по письмам знал, что это не Шуйский его отравил, а Мстиславский и его люди.

— Прикажи своим монахам расходиться по делам. Чего стоять-то. — Хмыкнул, глянул на него с прищуром. — Ну и пойдем… Поговорим.

Он лицо хмурил.

Ощущал, что я сдерживаю агрессию по отношению к нему. И теперь уже сам жалел, пожалуй, что пригласил меня на разговор в более узком кругу. Думаю даже жалел, что встречать меня вышел, а не в стенах отсиживаться решил.

Но здесь сыграла, видимо, карта того, что молод я. Думал увидит, обыграет. А даже на стадии притирки понял — у меня не проскочишь.

Пару секунд раздумывал, повернулся вновь к троице, замершей за спиной.

— Игумен, спасибо тебе. Господарь видишь, говорить хочет. Мы обедню вашу займем.

— Все что нужно, владыка, все что нужно.

Ничего себе, как он к нему обращается, он же не патриарх.

На лице Романова я увидел недоброе выражение, ему тоже не нравилось такое. Видимо, он, как это и было указано в исторических источниках, себя патриархом не считал до смерти Гермогена. Лишь потом принял этот сан.

Это я ему в жирный плюс поставил. Чужой сан не присваивает — ценю.

Пузатый человек, сжимавший кропило, и кадило, поклонился глубоко, низко, отскочил от троих, повернулся к собравшимся монахам. Начал приказы им раздавать, требовать, чтобы вернулись они к своей привычной работе.

— Идем, господарь. И люди твои пускай проходят. Сколько вас?

— Момент. А то мои тут потопчут все. Негоже.

Я повернулся к замершей коннице. Выдал приказ, по которому сотня с аркебузами должна была двигаться со мной внутрь стен, еще одна окрест быть, территорию осмотреть. Только без вредительства. Подчеркнул, чтобы не портили ничего. А третью с самим Чершенским отправил к мосту через Нару у Серпухова. Вдруг Якову помощь какая потребуется. Или отсечь каких-то беглецов потребуется.

Наказал, чтобы как Яков там все с городом решит, ко мне вестового прислали.

Отдельно поблагодарил захваченного человека. Он с нашей сотней добрался до монастыря, спешился при виде святыни, стоял в стороне от бойцов, молился, смотря на белокаменные стены. Вида он был совершенно ошарашенного. Крестился и приговаривал, повторял из раза в раз «Отче наш».

Подошел лично. Сунул руку в сумку поясную, у меня там какие-то монеты были. Выбрал серебряную и протянул.

— На, тебе за службу. Спасибо.

Он рухнул на колени, поклонился в землю.

— Господарь, да я… Да я же для тебя… Для милости, не за серебро. Не за деньгу.

— Если служить хочешь, пешие воины к вечеру в Серпухов подойдут. Приходи. Серафим там у них главный, скажи к нему. — Человек верный, почему бы не позвать. Хоть и возраст преклонный, но может и толк какой будет.

Он икнул, слезы потекли из глаз.

— Стар я, чтобы служилым стать. Ох стар, господарь. Силы не те. Я сына, если примешь. Сына пришлю, господарь. — Он волновался, нервничал из глаз слезы лились. — Хоть в посошную рать, хоть куда. Лишь бы при тебе.

Понимал я, что для сына, возможно, сейчас билет в лучшую жизнь выбивается. Возможность выслужиться, стать более значимым человеком. В Средние века с социальными лифтами совсем туго было, а вот во времена смут и революций — они активизируются.

И если человек толковый, чего бы не взять.

— Присылай. Сына приму.

Повернулся на каблуках, вернулся к ждущему вместе с двумя мордоворотами в одеждах священников Филарету. Видно было, что тот малость успокоился. Хотя пот выступал на его лбу. Может быть, оттого, что солнце сильно припекало, а одежд на нем было много. Но могла же быть и иная причина.

— Вот теперь можно.

Он кивнул, и мы двинулись внутрь монастыря. Рядом шли Богдан и Абдулла. Они не отходили от меня ни на шаг. Как и приказал смотрели по сторонам. Бойцы из сотни спешивались с коней, крестились и также заходили на территорию через ворота. Размещались здесь на постой. Мало ли сколько ожидание следующего приказа продлится.

То, что внутри меня сразу удивило, так это трое повешенных. Прямо за воротами и справа.

Я замер на миг, уставился.

Висели они явно недавно. Может, сутки или даже меньше. Присутствовали на них следы порки и жесточайшего избиения. То есть их вначале наказали, а потом только предали смерти.

— Это что? — Холодно обратился я к идущему рядом Филарету

— А это, господарь, те самые, что позволили зятю моему утечь. — Он перекрестился. — Предали. Осудил я их. Зло. А там бог рассудит прав был или нет. Но волю-то мою они не исполнили.

Покачал я головой. Жесток Романов был. Но правда ли это? Может какая-то уловка. Мало ли кого и за что здесь могли убить и повесить.

Прошли через двор.

Еще несколько минут назад молящиеся и встречающие меня коленопреклоненно монахи работали. Кто-то таскал воду из колодца, кто-то занимался лошадьми, стоящими в стойлах. Внутри имелось несколько деревянных строений, а по центру возвышался собор и пристроенная к нему более высокая часовня.

Филарет вел меня в трапезную.

Глава 20

Мы вошли в одну из боковых неприглядных с виду дверей.

В каменном здании, несмотря на летнюю жару и яркое солнце снаружи, оказалось сумрачно и холодно. Глаза не сразу привыкли. Пара узких коридоров словно в бункере и я оказался в достаточно просторном помещении. Окон здесь как таковых не было. Бойницы и световые каналы под потолком. Все, что нужно для тусклого освещения.

Глаза привыкли быстро.

Архитектура того времени и вечный полумрак уже стали для меня обыденностью. Сохранение тепла и защитная функция любого сооружения важнее банального комфорта. А свет? Читают единицы, ложку до рта донести и так можно. А дела делать — на улице или под навесами, или на худой конец в темноте.

Таковы устои жизни эпохи Смуты.

Один длинный стол, собранный из нескольких, поставленных стык в стык. Лавки подле него слева и справа. У изголовья оказался установлен совсем недавно срубленный высокий табурет или стул… Спинка то у него была, но выглядела достаточно топорно, неказисто, но надежно.

Чувствовалась рука, внесшая свои коррективы в жизнь монастыря. Смотрелся этот предмет инородно.

Но окружение меня не так интересовало, как человек, с которым предстояло говорить.