Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Остроту момента добавляло то, что Толстого не пытался никто остановить или даже окрикнуть. Так что Джон Блумфилд невольно шагнул назад. Люди же рядом расступались, благоразумно отступая.

Еще раз шагнул.

А когда Лев практически уперся в него, попытался в третий раз отодвинуться назад, но оступился и припал на одно колено. Так, словно сам рухнул перед графом. Толстой же прихватил посланника за левую руку, словно придерживая. Но… на самом деле просто схватил, крепко сжимая предплечье. До боли. Не давая при этом встать. А потом самым обходительным тоном произнес:

— При оказии, будьте любезны, передайте этому коварному турку, чтобы в течение полугода мне перевели втрое от того, что он назначил за мою голову. В противном случае я приеду к нему домой и отрежу ему эту говорящую подставку под цилиндр.

— Как? — нервно заморгав, переспросил англичанин.

— Я без комплексов. Что будет под рукой тем и отрежу. А потом сделаю из этой черепушки пепельницу. Вы поняли меня, сэр? — последнее слово Толстой произнес, особо выразив.

— Да. — тихо произнес посланник, нервно сглотнув.

— Ну вот и славно. Держите буську! — максимально жизнерадостно завершил граф и послал ему воздушный поцелуй. Сокращенный. Просто чмокнув воздух перед собой. А потом рывком поднял его на ноги. Стряхнул несуществующую пылинку с плеча. И вежливо кивнув, вернулся к своей делегации.

В тронном зале же стояла гробовая тишина.

Поведение графа НАСТОЛЬКО выбивалось из обычаев и этикета, что и не пересказать. При этом, формально, он вроде бы ничего не нарушал. Подошел к собеседнику? Ну и что с того? Придержал вон, чтобы не упал. Попросил передать угрозу некоему коварному турку. И опять — нормально.

Собственно, все претензии только в нарушении протокола.

Но…

Стоит ли говорить, что весь ритуал чествования оказался сорван? Николай Павлович просто не смог в себе найти силы, чтобы действовать дальше по плану.

Принял доклад.

И по сокращенной программе прогнал все задуманное. Например, награждение из долгой и красивой процедуры превратилось в фактически зачитывание приказа. А надо сказать, что на офицеров эскадрона буквально просыпался дождь из наград.

Каждому вручили по Святому Георгию IV степени, а потом дали повышение в звании внеочередное, двухлетний отпуск за счет казны с последующим бессрочным и кабинетные перстни с бриллиантами. Ну и выплаты. Пять тысяч ротмистру и по две тысячи — остальным.

Толстому сверху того Святую Анну III степени за организацию производства селитры. А также трость с позолоченным серебряным набалдашником в виде головы льва в качестве кабинетной награды с вензелями за «изобретение» военно-полевой железной дороги. Хотя, как заметил герольд, формально за это, но фактически — по совокупности, так как граф уже много чего для державы полезного сделал.

Нижним чинам тоже перепало.

Все они получили по знаку Отличия Военного ордена — солдатскому «Егорию»[2] и разовые премии в сто рублей. Кроме того, и солдатам, и унтер-офицерам пожаловали по двадцать лет службы. Они ведь из рекрутов. Вот и тянули свою «лямку». Иногда нижние чины награждали, «жалуя» к уже прошедшим годам службы сколько-то сверху, приближая время возвращения на гражданку. Тут же Николай Павлович закрывал их службу полностью, ну и отправлял в запас, что также рассматривалось как милость.

Так что выходило, что император с одной стороны, осыпал эскадрон наградами. А с другой — удалил из армии «за плохое поведение». Очень уж демонстративно они прыгнули через голову всего начальства. Николай же Павлович слишком сильно ценил субординацию.

Особняком шло награждение и других персон от командира полка до наместника. Однако Льву это было неинтересно.

Он злился.

С одной стороны — он и сам не собирался сидеть годами на Кавказе. Пользы бы принес много, однако, едва ли это все имело смысл в масштабе государства.

С другой стороны — это демонстративное увольнение… он это воспринял словно плевок в душу. Да, немного перегнули. Но победителей не судят… или уже судят?

Джон Блумфилд же, стоя буквально шагах в десяти от графа, очень внимательно наблюдал за ним. И он сумел прочитать эти сдавленные и неплохо контролируемые эмоции. Эмпатии ему было не занимать. Он отчетливо почуял, как тогда аромат смерти, когда Толстой на него надвигался, так и сейчас… настолько яркий гнев, что невольно расплылся в улыбке.

Леонтий Васильевич Дубельт же, стоял с другой стороны от трона и самым небрежным видом поглядывал на посла. Пытаясь прочитать его… его предстоящие поступки. Поэтому эта мерзкая улыбочка не ускользнула от него.

Он проследил за тем, куда Джон смотрит, и едва не чертыхнулся.

Лев внешне был спокоен.

Но что-то неуловимо злое было в этом спокойствии. Словно он сдерживается… с трудом контролируя свое раздражение…

Впрочем, к счастью, остальные офицеры эскадрона вполне радовались.

Их все устраивало.

Награда, деньги, повышения и отпуск. Особенно отпуск. А вернуться на службу они всегда успеют. Имея чин и находясь в запасе, можно было дождаться какой-нибудь войны и отправиться на нее.

Обычная практика…

Прием закончился.

Николай Павлович удалился вместе с Шамилем и переводчиком для беседы. Столичный Свет начал разбредаться и увлеченно обсуждать происшествие. Граф Толстой же, постоял с минуту молча, развернулся и решительным шагом отправился на выход. Как волшебный ледокол — перед ним все расступались.

— Что происходит? — поинтересовался граф Орлов, от которого это не укрылось.

— Не знаю. — покачал головой Леонтий Васильевич. — Он словно в бешенстве. Впервые вижу, чтобы он настолько терял самообладание.

— Разберитесь. И как можно скорее!

— Ну что вы в самом деле как дети, — улыбнулся Чернышов, который стоял совсем рядом и слышал их разговор. — Лев Николаевич расстроился оттого, что им попользовались и вышвырнули. Любой из нас так бы отреагировал. А вообще, он молодец. Хорошо держался. А как он обошелся с нашим милым Джоном⁈ А⁈ У-у-у! Проказник.

— Я боюсь, чтобы он сгоряча дров не наломал. Молодой еще. — тихо буркнул Дубельт.

— Чего вы сегодня такие скучные? — хохотнул военный министр. — Наслаждайтесь моментом.

— Признайтесь, вы снова на него злитесь?

— А вы знаете, нет. Он мне наоборот — нравится. Я в нем вижу себя в дни моей юности. И все это хорошая проверка. Давайте просто подождем и посмотрим, что он будет делать?..

[1] С 1820 года между Москвой и Санкт-Петербургом ходили рейсы дилижансов, пробегая между городами за 4–5 суток. С 1833 года по шоссированной дороге (макадаму), что позволило сократить время в пути до 3 суток.

[2] Кто получил «Егория» за майский бой теперь имел в случае службы прибавку в ⅔ от жалования. В случае продолжения службы.

Часть 3

Глава 1 // Философский бульон

— Кому вы парите мозги, Козюльский⁈ Эти русские… Из-за острова на стрежень, на простор речной волны!

— Не мешайте, не мешайте, пусть поет. Пусть допоет всю песню до конца!

К/ф «Ширли-Мырли»

Глава 1

1847, январь, 1. Санкт-Петербург

Николай Павлович стоял у окна в приподнятом настроении и наблюдал за тем, как идет снег. Большими такими хлопьями, медленно кружась и оседая. Недавно отпраздновали Рождество. Теперь вот — новый год наступил. Его практически не отмечали, но все же ель была наряжена и небольшое семейное торжество накануне грело его душу. Да и погода радовала.

Чистый, белый снег.

Все вокруг было им покрыто…