Художник из 50х (СИ) - Симович Сим

Восьмая иллюстрация — свадьба. Гоги изобразил её не пышной церемонией, а народным праздником. Царь-девица в белом платье, расшитом золотом и серебром, но простого покроя. Иван в красной рубахе с золотыми пуговицами — наряден, но без излишеств.

Вокруг них — весь народ: крестьяне, ремесленники, купцы. Все радуются, танцуют, поют. На столах — не изысканные яства, а простая русская еда: каравай, пироги, мёд. Праздник для всех, а не только для знати.

Девятая иллюстрация — новый царь за работой. Иван сидит не на троне, а за простым столом, разбирает жалобы и просьбы подданных. Корона лежит рядом — символ власти, который можно снять, когда он мешает делу.

Конёк-Горбунок стоит у стола, как верный советник. В его больших умных глазах читается мудрость веков. Он помогает новому царю принимать справедливые решения.

Десятая иллюстрация — счастливое царство. Широкая панорама: поля золотятся хлебом, города процветают, люди улыбаются. Над всем этим — ясное небо с белыми облаками. Мир, где справедливость победила, а власть служит народу.

Одиннадцатая иллюстрация — Иван и Царь-девица у окна дворца, смотрят на своё царство. Она положила голову ему на плечо, он обнимает её за талию. Простое человеческое счастье на фоне государственных забот.

Двенадцатая, финальная иллюстрация — Конёк-Горбунок скачет по радуге. Его миссия выполнена, простой парень стал мудрым царём. Теперь волшебный конь отправляется помогать другим героям других сказок.

Радуга переливается всеми цветами, ведёт в бесконечность. Конёк-Горбунок обернулся на прощание — в его взгляде благодарность и обещание: когда понадобится, он вернётся.

Гоги отложил кисть и посмотрел на законченную работу. Двенадцать иллюстраций лежали перед ним — яркие, динамичные, полные жизни. Каждая могла стать кадром мультфильма, каждая рассказывала свою часть истории.

Стиль получился именно таким, каким задумывался — советская анимационная школа с её чистыми линиями, выразительными типажами и глубоким содержанием. Сказка о том, как простой человек может стать правителем, если у него доброе сердце и верные друзья.

Взял деревянную жар-птицу, которую вырезал для дочери Берии, положил её рядом с иллюстрациями.

Гоги убрал последние иллюстрации в папку, бережно переложив их листами чистой бумаги. Работа была закончена, и теперь можно было позволить себе передышку.

Поставил чайник на плиту, достал из шкафа заветный кусок тростникового сахара — тот самый, кубинский, что берёг как сокровище. Отколол маленький кусочек ножом, положил в рот и заварил крепкий чай в привычном глиняном чайнике.

Налил в блюдце, включил радио. Динамик потрескивал, настраиваясь на волну, затем зазвучал знакомый голос диктора:

— Слушайте последние известия. Передаёт Москва.

Гоги устроился в кресле, отхлебнул из блюдца. Сладость кубинского сахара медленно растворялась на языке, смешиваясь с терпкостью чая. Особенное удовольствие — неспешное, вдумчивое.

— В Магнитогорске досрочно выполнен план по выплавке стали, — сообщал диктор. — Металлурги города превысили годовое задание на двенадцать процентов.

За окном сгущались сумерки. Гоги слушал новости и думал о большой стране, частью которой он стал. Заводы, фабрики, колхозы — всё работает, строится, растёт. Где-то в Магнитогорске люди плавят сталь, где-то на Украине убирают хлеб, где-то в Сибири добывают уголь.

— На Кубе завершается уборка сахарного тростника, — продолжал диктор. — Урожай превышает прошлогодний на восемь процентов.

Гоги усмехнулся, отколов ещё кусочек сахара. Вот она, связь времён — кубинский тростник в его московской комнате. Где-то там, за океаном, под жарким солнцем, рабочие срезают стебли, из которых получается этот янтарный кристалл сладости.

— В столице открылась выставка молодых советских художников, — неожиданно привлекло его внимание сообщение. — Экспозиция демонстрирует достижения социалистического реализма в живописи.

«Интересно, — подумал художник, — попали бы мои работы на такую выставку?»

Наверное, нет. Слишком необычные, слишком далёкие от канонов соцреализма. Его Иван-царевич больше походил на героя японской манги, чем на советского богатыря. А Снежная королева и вовсе была северной богиней из скандинавской мифологии.

— Советские учёные достигли новых успехов в изучении космического пространства, — сообщал диктор. — Запуск искусственных спутников Земли планируется в ближайшие годы.

Гоги отхлебнул чаю, представляя себе будущее. В его времени, в 2024 году, люди уже давно летали в космос, высаживались на Луну, отправляли аппараты к другим планетам. А здесь, в 1950-м, это всё ещё мечта, но мечта осуществимая.

— В Ленинграде состоялась премьера нового балета «Медный всадник», — продолжались новости. — Постановка получила высокую оценку критиков и зрителей.

Культура, наука, промышленность — страна жила полной жизнью, несмотря на недавно закончившуюся войну. Люди работали, творили, мечтали о будущем. И он был частью этого процесса — маленькой, но важной частью.

Сахар растаял окончательно, оставив во рту сладкое послевкусие. Гоги допил чай, выключил радио. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.

Завтра снова поедет к Берии, покажет новые иллюстрации. Получит, возможно, следующее задание. И снова будет творить, создавать красоту в этом сложном, противоречивом, но удивительно живом мире.

А пока просто сидел в тишине, ощущая сладость кубинского тростника и тепло московского вечера.

Тишина в комнате была особенной — не пустой, а наполненной. За окном мерцали первые звёзды, напоминая о той ночной встрече неделю назад. Гоги допил чай и невольно улыбнулся, вспоминая столкновение с девушкой в берете и больших очках.

Какой же она была? Попытался восстановить в памяти её облик. Светлые волосы, выбивающиеся из-под берета. Серые глаза за стёклами очков — умные, живые. Тонкие черты лица, чуть вздёрнутый носик. И эта особенная интонация, когда она называла созвездия — Кассиопею, Лиру…

Неожиданно для себя он поднялся, подошёл к столу и взял чистый лист. Рука сама потянулась к карандашу. В голове всплывал образ — не придуманный, а реальный, запечатлённый памятью в тот короткий момент встречи.

Первые линии легли на бумагу робко, неуверенно. Овал лица — правильный, но не кукольный. Чуть заострённый подбородок, высокие скулы. Лоб открытый, интеллигентный — лоб человека, который много думает, изучает, познаёт мир.

Гоги работал медленно, вдумчиво. Это был не заказ, не иллюстрация к сказке — это была попытка удержать мгновение, зафиксировать красоту, мелькнувшую в его жизни.

Глаза получались особенно сложными. Они должны были быть живыми, выразительными, но не терять той особенной серой глубины, которую он запомнил. Карандаш скользил по бумаге, создавая лёгкие тени вокруг глазниц, прорисовывая тонкие линии ресниц.

За стёклами очков глаза казались чуть больше, чем на самом деле. Эффект линз, который нужно было передать точно — не утрировать, но и не упустить. Очки были частью её образа, делали лицо более интеллектуальным, серьёзным.

Брови — тонкие, изящно изогнутые, не выщипанные в нитку, а естественные. Над ними — гладкий лоб, слегка отражающий свет фонаря в той ночной сцене. Волосы выбивались из-под берета небрежными прядками — светлые, мягкие, живые.

Гоги остановился, отложил карандаш. Что-то было не так. Рисунок получался технически правильным, но безжизненным. Не хватало того особенного света, который он увидел в её глазах. Той искорки любопытства, когда она смотрела на звёзды.

Взял более мягкий карандаш, начал работать с тенями. Лёгкие штрихи под скулами, чуть заметная тень от ресниц, игра света и тени на стёклах очков. Лицо постепенно обретало объём, становилось живым.

Нос — прямой, с чуть заметной горбинкой, которая придавала лицу характер. Не идеальный нос с обложки журнала, а настоящий, принадлежащий конкретному человеку. Ноздри чуть расширены — она дышала прохладным ночным воздухом, когда они столкнулись.