Художник из 50х (СИ) - Симович Сим

Четвёртая иллюстрация — встреча с жар-птицей. Гоги изобразил её не птицей, а живым огнём в птичьем обличье. Крылья — языки пламени, хвост — снопы искр, голова увенчана короной из солнечных лучей. Она сидит на ветке яблони, плоды которой светятся, как фонарики.

Сад вокруг — сказочный рай. Деревья усыпаны золотыми и серебряными яблоками, цветы переливаются всеми цветами спектра. В воздухе порхают светлячки размером с воробьёв.

Иван подкрадывается к жар-птице с мешком в руках. Но даже в этой сцене нет напряжения — всё пронизано сказочной лёгкостью, как в лучших мультфильмах Диснея.

Пятая иллюстрация — Царь-девица. Гоги представил её не надменной красавицей, а живой девушкой с характером. Волосы золотые, заплетённые в косу до пят. Платье цвета морской волны, расшитое жемчугом и кораллами. В глазах — огонёк, говорящий о том, что с этой девицей шутки плохи.

Она стоит у моря на серебряном песке. Позади — корабль с алыми парусами, украшенными золотыми узорами. Волны играют бирюзой и изумрудом, чайки кружат белоснежными точками.

Иван протягивает ей перстень — простое золотое колечко, но сияющее внутренним светом. Его лицо серьёзно — он понимает, что просит руки не обычной девушки, а царицы.

К вечеру на столе лежали первые пять иллюстраций — яркие, сочные, полные жизни. Каждая рассказывала свою часть истории, но все вместе складывались в единую симфонию цвета и света.

Гоги отложил кисти и улыбнулся. Получалось именно то, что нужно — сказка, способная ожить на экране. Берии должно понравиться.

К вечеру руки устали от кистей и красок, но душа требовала продолжения творчества. Гоги отложил иллюстрации сохнуть и достал из сундука нож-бабочку. На полке лежала заготовка — кусок липы, мягкий и податливый, идеальный для тонкой работы.

Устроился на завалинке, как всегда. Солнце клонилось к закату, окрашивая двор тёплым золотистым светом. Где-то вдалеке играли дети, кто-то из соседей колол дрова — обычные звуки вечера, создающие ощущение покоя.

Взял заготовку в левую руку, нож — в правую. Первый срез снял верхний слой коры, обнажив светлую, почти белую древесину. Липа пахла мёдом и летом, напоминая о далёких лесах и детстве.

Руки начали работать почти сами собой, без участия сознания. Образ Конька-Горбунка, только что нарисованный, ещё жил в пальцах. Нож скользил по дереву, снимая стружку за стружкой, постепенно освобождая фигурку из деревянного плена.

Сначала общий силуэт — маленькая лошадка с непропорционально большой головой и длинными ушами. Но не уродливая, как в классической сказке, а изящная, полная особенного очарования. Такая, какой её видел художник — волшебной, мудрой, доброй.

— Вот это да, — услышал он голос за спиной.

Обернулся — Василий Иванович стоял рядом, опираясь на свой деревянный протез.

— Красиво получается, — добавил старик, присаживаясь на завалинку рядом. — Это что будет?

— Конёк-Горбунок, — ответил Гоги, не прекращая работы. — Из сказки.

— А-а, знаю. Про Ивана-дурака и волшебного коня. Внучка моя эту сказку любит.

Нож продолжал работать, вырезая ноги коня. Тонкие, изящные, но крепкие. Каждое копытце получало индивидуальные черты — не машинная точность, а живая неровность настоящего творчества.

— А зачем вырезаешь? — поинтересовался Василий Иванович. — Продавать будешь?

— Нет, — Гоги покачал головой. — Просто так. Руки хотят.

Старик кивнул с пониманием:

— Знаю такое. У меня тоже бывало — сидишь вечером, а руки сами к делу тянутся.

Грива коня рождалась под ножом прядь за прядью. Каждый волосок — отдельная линия, выбранная из дерева тончайшими срезами. Работа кропотливая, требующая терпения, но приносящая особенное удовольствие.

— Живой какой-то получается, — заметил Василий Иванович, наблюдая за процессом.

— Дерево само подсказывает, — объяснил художник. — Нужно только слушать его.

Хвост Горбунка он решил сделать пышным, развевающимся. Нож скользил по липе, создавая иллюзию движения. Казалось, ещё мгновение — и маленький конь взмахнёт хвостом, фыркнет, поскачет прочь.

Самой сложной частью была голова. Здесь нужно было передать характер персонажа — мудрость, доброту, лукавство. Гоги работал особенно осторожно, снимая тончайшие стружки.

Глаза получились большими, выразительными. В них угадывалась та же древняя мудрость, что он рисовал на иллюстрациях. Уши — длинные, чуть смешные, но придающие облику особое очарование.

— Как живой, — повторил Василий Иванович, когда основная работа была закончена.

Солнце уже село, но в свете фонаря Гоги продолжал добавлять последние детали. Ноздри, складки на шее, рисунок на копытах. Каждая мелочь имела значение — от неё зависело, оживёт ли фигурка или останется просто куском дерева.

— Готово, — наконец сказал он, отложив нож.

В руках лежал Конёк-Горбунок — маленький, тёплый от прикосновений пальцев, пахнущий свежей древесиной. Точная копия того, что он рисовал днём, только объёмная, осязаемая.

— Красота, — оценил старик. — Внучке моей показать можно?

— Конечно, — Гоги протянул фигурку.

Василий Иванович осторожно взял коня, повертел в руках:

— Мастер ты, Георгий Валерьевич. Руки золотые.

Художник улыбнулся. В этих простых словах была большая правда — руки действительно были золотыми. Они помнили навыки Георгия Гогенцоллера, его любовь к дереву, его умение видеть живое в неживом.

И сейчас, в этот тихий вечер на завалинке, он чувствовал особенное счастье. Не от похвалы, не от успеха — от простого факта создания красоты своими руками.

Конёк-Горбунок смотрел на него деревянными глазами, словно благодаря за новую жизнь.

Гоги посидел ещё немного на завалинке, любуясь только что вырезанным Коньком-Горбунком в руках Василия Ивановича. Старик бережно поворачивал фигурку, разглядывая каждую деталь при свете фонаря.

— Дедушка, что это у вас? — донёсся детский голос.

К завалинке подбежала маленькая Машенька из соседнего барака — внучка слесаря Петрова. Девочка лет семи, с любопытными глазами и косичками.

— Это коник, Машенька, — показал ей Василий Иванович. — Дядя Гоги вырезал.

Девочка затаила дыхание, глядя на деревянную лошадку. В её взгляде было столько восхищения, что Гоги почувствовал тепло в груди.

— Можно потрогать? — робко спросила Машенька.

— Конечно, — разрешил художник.

Маленькие пальчики осторожно погладили гриву коня, провели по спинке. Девочка улыбнулась так широко, словно получила самый дорогой подарок на свете.

И тут Гоги подумал о другой девочке — дочери Берии. Светлане, для которой он рисовал иллюстрации. Она тоже ребёнок, тоже, наверное, любит игрушки. Только её отец — один из самых влиятельных людей в стране, а значит, у неё есть всё — дорогие куклы, игрушки из Германии, заводные механизмы.

«А вот такую простую деревяшку вряд ли кто дарил», — подумал он с усмешкой.

— Василий Иванович, присмотрите за Машенькой, — сказал Гоги, поднимаясь. — Я сейчас вернусь.

Зашёл в дом, взял ещё один кусок липы — поменьше, нежнее. Если делать игрушку для девочки, она должна быть изящной, женственной. Вернулся на завалинку с заготовкой и ножом.

— Что ещё мастерить будешь? — поинтересовался старик.

— Птичку, — ответил Гоги, делая первый срез. — Для одной девочки.

Руки снова начали работать сами собой. Но теперь из дерева рождалась не лошадка, а жар-птица — та самая, что он рисовал днём на иллюстрации. Только маленькая, помещающаяся на детской ладошке.

Машенька села рядом, не сводя глаз с ножа. Ей было интересно наблюдать, как из бесформенного куска дерева появляется нечто прекрасное.

— А это кто будет? — спросила она.

— Жар-птица из сказки, — объяснил художник. — Красивая, волшебная птичка.

Крылья он сделал распростёртыми, словно птица готовилась взлететь. Каждое пёрышко — отдельная линия, вырезанная с ювелирной точностью. Хвост получился пышным, веером, как у настоящего павлина.