Воин-Врач III (СИ) - Дмитриев Олег

— Это он так говорит? Или и впрямь весь люд киевский? Или только некоторые, да с его слов и за его деньги? — к концу фразы-уточнения сошлись брови и у Чародея

Всеслав, пользуясь вполне явными и наглядными примерами из моей старой памяти, совершенно точно представлял важность работы с «общественным мнением». Пусть и спотыкаясь о понятия вроде «имиджа» и «политтехнологий». Да и его собственная память знала массу примеров того, как правильно замотивированные люди творили чудеса, что на поле боя, что в мирной жизни. То, как он поднялся на киевский престол великого князя в прямом смысле слова из-под земли, было, пожалуй, одним из самых ярких. Долгая, кропотливая работа Гната и Яра-Юрия в связке с Буривоем показала всю силу и мощь «правильно нацеленных народных масс». И то, что кому-то ещё могло прийти в голову использовать их в собственных целях, удивления не вызывало. Вызывало желание мысли такие исключить. Вместе с той хитрой головой, если понадобится.

— Пару раз приносили сплетни, мол, бабы на торгу да на реке за стиркой судачили, — Рысь заметно напрягся и только что уши не прижал, почуяв перемену настроения друга. — К вечеру буду точно знать, какие именно бабы, да откуда у них ноги растут.

— Откуда у них ноги растут — мне без надобности, я пару раз видал, ничего нового, — без улыбки ответил Чародей, — а вот кто в моём пруду воду баламутить взялся — узнай наверняка. Мы последнее время кому только ног не отдавили, по рукам да по ушам не нахлопали. Многие отыграться захотят. А тут дело серьёзное. Город, в котором дерьмо бродит, как в нужнике летом, куда опару слили, я сыну не оставлю!

— Сделаю, Слав! — кивнул Рысь.

После этой первой «летучки-планёрки» потянулись следующие. До обеда пришлось решать вопросы от торговых до административных, много. Вырвавшись впервые за день на двор, на воздух, князь снова увидел сидевших на приступочке гончара с плотником, по-прежнему что-то увлечённо обсуждавших.

Всплыли вдруг в памяти помянутые Гнатом «бабы на реке за стиркой». Я только поёжился внутри. Помню, маленьким видел, как мама полоскала в проруби на том самом озере Ханка тряпки. И как мы катили их потом до гарнизона на саночках. Я всё смеялся над тем, как смешно стояли потом в сугробе снятые с верёвок замёрзшие кальсоны. А потом притих, глядя на красные, в кровавых трещинах, мамины руки.

— Домну кликни мне, — попросил Всеслав пробегавшую мимо девку.

Та едва не свалилась на настил крыльца, остановившись, как вкопанная, но поскользнувшись на налипшем к подмёткам снегу. Пришлось ловить.

— Да что ж такое-то, Лесь, ты глянь на него? На миг отвернёшься — уже девок мнёт!

Надо же было именно в это время выйти на гульбище и Дарёне со спасённой сиротой! Смотрелись они забавно: Леська не отходила от жены ни на шаг, ловя каждое слово, копируя, уже почти похоже, кстати, жесты, тон и походку. И умудрялась смотреть на матушку-княгиню снизу вверх, хоть и была выше на голову.

— Оскользнулась она, вон полоска на полу осталась! — сориентировалась мигом внучка ведуньи. Не заметив, в отличие от князя, ни задорных искорок в глазах Дарёны, ни скрытого смеха в её голосе.

Девка же висела у князя в руках, как пойманный за шкирку кот, будто отнялась сразу вся, с ног до головы.

— Матушка-княгиня шутит. А я — нет. Домну кликни мне. Брысь! — рыкнул Чародей на «зависшую» в прямом смысле девушку. Та взвизгнула и метнулась в терем, сперва дважды треснувшись в дверь. Пока Леся не потянула створку перед ней на себя.

— Ещё и Домну ему подавай, нет, ты глянь, каков ходо́к-то у нас князь-батюшка! — продолжала потешаться жена. А древлянка только глазами большими хлопала, переводя взгляд с неё на Всеслава и обратно.

— Ну-ка, прекращай, радость моя, детей плохому учить! — шутливо нахмурился князь, насупив правую бровь и изогнув левую, став похожим, наверное, на злодеев из старых советских фильмов.

Дарёнка тут же приняла смиренно-ангельский вид, сложив ручки и потупив глазки, где за ресницами продолжали плясать чертенята.

— Тебе — шуточки, а она, упаси Боги, решит, что с мужем так и надо себя вести. Вожжами потом не тебя, её пороть станут! — тоном строгого наставника продолжал выговаривать князь, незаметно подступая к жене. А потом неуловимо очутился рядом, обнял бережно и звонко чмокнул в румяную щёку.

На общий смех, счастливый Дарёнин и явно облегчённый Леськин вышла запыхавшаяся Домна.

— Звал ли, князь-батюшка?

— Звал. Да с этими бабами всё из головы вон, — князь снова потёр шрам над правой бровью ногтем большого пальца, вспоминая, что за мысль прогнал этот спектакль, — А! Точно! Ну-ка все трое за мной, так даже лучше будет.

И он шагнул по ступенькам вниз, держа под локоть жену. Которая, не удержавшись, шепнула-таки Домне и Лесе, семенившим следом:

— Видали? Трое! Говорю же — ходо́к!

Мастера вскочили на ноги после того, как Всеслав кашлянул. Второй раз, погромче первого, на который отрешённые научно-практические деятели не обратили ни малейшего внимания.

— Значит так, орёлики. Как и раньше всё: я задумку говорю, а вы её потом до ума доводите. Ничего нового. Готовы внимать с почтением? — собрал внимание Чародей.

— Обожди ради Христа, батюшка-князь! — взмолился Фенька-Ферапонт, подорвавшись с приступки обратно в погреб, едва не потеряв валенок. Кондрат только брови поднял и рот разинул, глядя на неожиданно ускорившегося коллегу.

Но гончар вынырнул обратно буквально через несколько секунд, сунув в руки плотнику несколько листов бересты, скреплённых железными колечками с прорезью на тонкой тёсанной дощечке. Таких «блокнотов», именных, кстати, Кондрат наделал по пять штук для каждого из их «шарашки». Свен, Фома, они с Фенькой да волхв с патриархом Всея Руси удобство придумки оценили сразу.

Усевшись, хотя скорее даже упав на приступочку рядом с другом, Ферапонт положил недоежедневник-планинг на колени, открыв на чистом листе, взял поудобнее свинцовый стерженёк в «рубашке» из разделённой вдоль и склеенной заново веточки с выбранной сердцевиной, и замер, распахнув глаза. Рядом совершенно синхронно то же самое проделал и Кондрат. Выглядели они точь-в-точь как первоклассники, глядевшие во все глаза на первую учительницу. Эдакие сорокалетние бородатые первоклашки с сединой и мозолями, твёрдыми, как лошадиное копыто.

— Так. Про подъёмник помните? Почти то же самое, — начал князь, внутренне усмехнувшись над картинкой с лопоухими бритыми мальчишками из школы в Марьиной Роще. В далёком, тяжёлом и голодном 1943 году.

Сложного не было ровным счётом ничего, но плотник с гончаром смотрели на меня во все глаза, будто я рассказывал, как ловить Жар-Птицу или добывать философский камень. Сперва это удивляло, потом смущало, а потом я, вроде, и привык уже как-то. Главное — понимали и делали, с азартом и огоньком, добавляя что-то от себя, от чего задумка только выигрывала.

Уходили мы с Дарёнкой, оставив за спиной группу из изобретателей и будущих испытателей очередной прорывной новинки, которую решили, не выпендриваясь, назвать «стиралкой». Бочка, ручка, ось и пара шестерёнок, чтоб крутить было полегче. Женщины, особенно древлянские, наверняка справились бы и так, но мы решили следовать старому правилу: «делать надо хорошо, плохо само получится». Фенька озадачился тем, как сделать «богатую» версию, с резьбой и прочей красотой. Кондрат начал накидывать варианты про ременную петлю к педали, как у новомодного токарного станка, над которым он трясся, как наседка. Приятно всё-таки иметь дело с увлечёнными людьми. И очень приятно было чувствовать спиной восхищённые взгляды Леси и Домны, а щекой — Дарёнин. Всеслав даже плечи ещё шире расправил, выставив вперёд бороду: ляхи, конечно, ляхами, но придумать, как облегчить жизнь русским бабам — это дорогого стоило. В духовном плане. В материальном — Глеб посчитает, он в таких делах уже стал признанным экспертом.