Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Таки что же делать? — первым нарушил молчание Изя.

Глава 20

— Может, привлечем московских купцов, про которых вы говорили, Василий Александрович? Староверов?

Кокорев досадливо махнул рукой.

— Эх, душа твоя бесхитростная! Пока я каждому суть дела растолкую, пока они свои бороды почешут, пока с батюшкой посоветуются, пока из кубышек свою копейку достанут! Тут быстрота нужна, натиск! Нужен один, но крупный игрок. И самое главное, чтобы быстро деньги нашел!

Он замолчал, и было видно, как в его голове тяжелыми кулями ворочаются мысли. Внезапно его лицо прояснилось.

— Штиглиц! — почти выкрикнул он, ударив ладонью по столу так, что графины снова подпрыгнули. — Барон Штиглиц!

Услышав это имя, я задумался. Александр Людвигович Штиглиц, придворный банкир, главный финансист империи, человек, через чьи руки проходили все значимые сделки. Если и был в России кто-то, способный в одиночку пободаться с Перейра и Берингами, то это он.

— Ты думаешь, он согласится? — с сомнением спросил я, вспоминая свой недавний и не слишком удачный визит к барону. — Я с ним знаком, да и пытался говорить о воровстве в обществе, он мне не поверил, правда, и доказательств у меня тогда не было, как и сенатской ревизии.

— Я тебе больше скажу, Штиглиц один из тех, кто это общество и создавал. Да только он делал это не так, как французы! — горячо возразил Кокорев. — Он вкладывается в дело в надежде получить выгоду от эксплуатации. А эти мошенники прибыль кладут себе прямо в карман со строительства! Я знаю барона, мы с ним не раз дела имели. Он близок ко двору, и для него долг перед государем не пустой звук. Если барон чего-то обещал, он это исполняет. Пять лет назад обещал построить дорогу на Петергоф — и устроил все в лучшем виде, государь был доволен. К тому же это жесткий человек, немецкого склада — не терпит, когда его обманывают. И тут, — Кокорев побагровел от досады, — эти наглецы нас всех дурачат в открытую! К тому же он патриот России, хоть и лютеранин, и ему претит, как тут последние годы хозяйничают иноземцы. Уж поверь мне, если правильно ему все преподнести, он войдет с нами в долю.

Кокорев встал и начал мерить шагами тесную комнату.

— С ним надо обстоятельно потолковать с глазу на глаз. Показать ему отчет Лаврова, письмо сенатора Глебова, объяснить, что дело пахнет не просто воровством, а государственной изменой. Неплохо бы и намекнуть, что у нас есть поддержка в верхах. — Он многозначительно посмотрел на меня. — И предложить ему взять все дело в свои руки, не просто наказать мошенников, а сделать ГОРЖД по-настоящему русским предприятием, с честным управлением. Уж он-то порядок наведет! У него нюх на такие дела. Ну, что скажешь, Антоныч?

Нда… Что тут сказать? Конечно, в таком деле «финансовая подушка» нам не помешает. Капитализация ГОРЖД на сегодняшний день — около ста миллионов. Даже если Кокорев решится пустить в дело половину своего восьмимиллионного состояния, а курс акций в результате нашей диверсии упадет ниже, чем мы предполагаем, все равно мы выкупим лишь несколько жалких процентов. А вот если барон решит финансировать нашу аферу — тут все изменится. Конечно, наша доля в будущем успехе тоже соразмерно уменьшится, но, черт побери, лучше съесть половину большого пирога, чем получить сущие крохи!

— Хорошо, — решил я. — Действуем, Василий Александрович. Но надо с ним осторожно — как бы не произошло утечки. Ни слова о нашем плане с биржевой атакой, ни слова о Герцене или о подставных брокерах. Для него наша цель — навести порядок, твердой рукой очистить Общество от жуликов. Представим это как деятельность по оздоровлению ГОРЖД. А как именно мы будем проводить «лечение» — это наша с вами тайна. Самому достаточно знать, что в данный момент нужно будет очень много и очень быстро покупать. Он банкир, он поймет. Чем меньше людей знает детали, тем надежнее план!

Кокорев остановился и посмотрел на меня с нескрываемым уважением.

— Хитер ты, Антоныч. Ох, хитер! Что ж, будь по-твоему. Скажу, что мы будем ждать удобного момента, когда акции просядут на дурных новостях. А уж как мы эти новости создаем — это наше с тобой дело. По рукам?

— По рукам, — сказал я.

Изя еще немного с нами посидел и ушел, а через полчаса и я покинул кабинет.

Кокорев, воодушевленный открывшимися перспективами, отправился составлять записку Штиглицу с просьбой о срочной встрече, а я вернулся в номер. Где Изя уже вовсю занимался делом, что-то выводил на листе отменной веленевой бумаги, видимо, для лучшего обзора разложенном на подоконнике. Рядом стояли пузырьки с разноцветными чернилами и прислоненная к оконному стеклу потрепанная книжица с готическим шрифтом.

— Что, Изя, осваиваешь искусство каллиграфии? — заинтересовался я, заглядывая ему через плечо.

— Тише, Курила, не мешай! — прошипел он, не отрываясь от своих занятий. — Искусству каллиграфии меня обучили раньше, чем я вылез из коротких штанишек! Ой-вэй, это будет не паспорт, это будет песня! Ода австрийской бюрократии! Смотри, какой орел! А какой вензель! Сам кронпринц Рудольф обзавидуется!

Я присмотрелся. На листе красовалась искусно выполненная копия герба Австрийской империи.

— Где ты этому научился? — не удержался я от вопроса.

— Ой, где-где… В Одессе! — небрежно махнул он рукой. — У нас на Малой Арнаутской любой мальчишка может нарисовать тебе диплом об окончании Сорбонны или купчую на половину Молдаванки. Невежественный люди называют это мастырить липу, а на самом деле это высокое искусство! Так, теперь подпись… Главное, чтобы она была неразборчивой и с росчерком, как будто ее ставил очень важный, но вечно пьяный чиновник. Вот так! Вуаля!

Он с гордостью откинулся на спинку стула, любуясь своим творчеством.

— Теперь осталось состарить бумагу чайной заваркой, положить для достоверности пару клякс — и можно поехать хоть к английской королеве. Она еще таки спасибо скажет за оказанную честь!

— Справишься за два дня? — спросил я.

— За два дня я тебе могу сделать паспорт на любое имя, с личной рекомендацией от герцога Веллингтона! — фыркнула Изя. — Ой-вэй, не мешай уже, дай человеку творить!

Оставив художника наедине со своими музами, я завалился спать.

И поутру после завтра отправился с Кокоревым на Английскую набережную, в особняк барона Штиглица. В отличие от первого моего визита, на этот раз мы были приняты почти без промедления. Имя Кокорева в деловых кругах действовало как волшебный ключ, отпирающий любые двери.

Барон встретил нас в своем неизменном строгом сюртуке, сухой и подтянутый, как старый прусский генерал. Он обратился ко мне как к старому знакомому и дружески пожал руку Кокореву.

— Чем обязаны, Василий Александрович? — спросил он без лишних предисловий, указывая нам на кресла. — Ваша записка была весьма интригующей!

Кокорев не стал ходить вокруг да около. Он грузно, как медведь, уселся в жалобно скрипнувшее под ним кресло и начал пламенную речь о бесчинствах иноземцев и о том, что пора наводить порядок.

— Бесчестно они поступают, Александр Людвигович, воистину бесчестно! — гудел он, энергично рубя воздух ребром ладони. — Казну грабят, народ обманывают, а главное — дело губят! Мы с вами, как промышленники, вложились в дорогу, чтобы она получила прибыль, грузы возила. А они прибыль себе в карман кладут еще до того, как поедет первый паровоз по рельсам!

Он выложил на стол отчет профессора Лаврова.

— Вот, извольте поглядеть. Ученый муж, не какой-нибудь кляузник, все по науке расписал. Мосты из сырого леса, вместо щебня-песок, рельсы недовешивают, шпалы скоро превратятся в труху… Не дорога, а одно посмешище! Не дай-то бог беда случится, так на кого пенять будем? На французов? А их уж и след простынет!

Штиглиц молча листал страницы, его сухие бескровные губы были плотно сжаты, а на лбу залегла жесткая складка. Видно было, что отчет производит на него впечатление. Но, как истинный банкир, он не спешил с выводами.