Сделай сам 3 (СИ) - Буланов Константин Николаевич

Понятное дело, отчалил как раз на борту «Надежды Яковлевой».

А всё для чего?

А всё для того, чтобы Александр Евгеньевич Яковлев, временно затерявшийся где-то на просторах Соединённых Штатов Америки, смог вполне официально покинуть эти самые Штаты, заодно создавая себе какое-никакое, а алиби. Ведь, где США и где Германия? Ау! На разных континентах так-то!

Нет, нет, господа, я никакого отношения к убийству кайзера со спутниками не имею. Я в тот момент вообще находился на другом континенте, о чём у меня имеются официальные бумаги, заверенные всеми потребными печатями при прохождении таможен. Так что ищите где-нибудь в другом месте и совершенно другого человека! Как-то так я размышлял, пока телепался на нашем лайнере сперва в одну сторону, а спустя четыре дня, ушедших на погрузку в Америке и попытку дозаправки топливом, уже в обратную.

Короче говоря, не смог я сильно блеснуть перед аудиторией, лишь рассказав собравшимся, что эксплуатация теплохода по первому впечатлению выходит делом экономически целесообразным, особенно учитывая наличие у нас собственного нефтеперерабатывающего завода. Ну и пожаловался на необходимость содержать собственные небольшие рейдовые танкеры в портах швартовок, поскольку заправляться столь новым для моряков топливом, как мазут — это капец как долго и муторно. Теплоход-то наш мог принять на борт до 800 тонн мазута, что было эквивалентно почти двум полным железнодорожным составам с цистернами. Ведрами уж точно не наносишься!

Хорошо, что полной заправки нам хватило на путь туда и обратно, отчего экипажу судна, да и мне тоже, не пришлось страдать по данному поводу в Штатах. Хватило лишь попытки дозаправиться из бочек, чтобы понять всю глубину проблемы.

Это, кстати, тоже был не только минус, но и неслабый такой плюс. Денежка за топливо шла опять же в наш карман, и не терялось время на дозаправку. Да и груза в обратный путь мы могли брать на несколько сот тонн побольше — по количеству истраченного топлива, лишь бы только он влезал в наши трюмы.

Правда, неожиданно часто с нами повсеместно случались предаварийные ситуации.

Капитаны прочих судов, видя, что от нас не идёт дым, полагали, что лайнер стоит без хода, отчего и отталкивались при собственном маневрировании. Тогда как мы-то ход имели ещё как! В общем, только при входе в порт Нью-Йорка чудом избежали трех столкновений. И ещё два едва не случились в Датских проливах.

Так что надолго моя речь народ не задержала и вскоре профессор вновь занял своё законное место за кафедрой, приступив к дальнейшему обучению нас — лоботрясов, искусству проектирования судов.

Глава 17

А что я все сам да сам?

— Сын! Ты это читал? Нет, ты ЭТО читал? — выделил папа́ одно конкретное слово, потрясая прямо перед моим носом свежей газетой. Он, находясь в изрядно перевозбуждённом состоянии, буквально ворвался к нам с Надей в квартиру, когда мы только-только принялись за завтрак.

— Нет, отец. ЭТО, — зажатый в моей руке серебряный столовый нож указал своим кончиком на принесённое тем периодическое издание, — я ещё не читал.

По случаю воскресного дня мы с супругой позволили себе подольше понежиться в кроватке, отчего я сам ещё не притронулся к доставленной мне на квартиру свежей прессе и, видимо, пропустил нечто действительно интересное. Иначе отец не стал бы врываться к нам с такими выкриками, да ещё и выряженный в домашний халат с тапочками на босу ногу.

— Зря! — принялся папа́ разглаживать помятую в переизбытке чувств газету.

— И что же там пишут такого, интересного? — уточнил я, возвращаясь к разделке столовыми приборами великолепной яичницы с беконом.

— Стало известно, кто убил германского кайзера Вильгельма! — ошарашил нас сногсшибательной новостью родитель. Хотя, говоря за себя, должен признаться что я, скорее, просто сделал вид, будто оказался ошарашен.

— Кха! Кха! Кха! — для большей убедительности мне даже пришлось показательно подавиться не вовремя отправленным в рот кусочком бекона. — Однако! — прохрипел я, и жестом попросил отца постучать мне по спине. — И кто же именно оказался коварным убивцем?

Почему пришлось делать вид, что подавился от удивления, а не, к примеру, от неожиданности или же испуга?

Так очень просто! Я ведь точно знал, что со дня на день эта информация обязана была взорвать новостное пространство всего мира. Зря, что ли, сам в подробностях сливал всё это одному голодному до сенсаций одиозному журналисту, когда с месяц назад вынужденно торчал 4 дня в США, ожидая завершения погрузки «Надежды Яковлевой» в обратный рейс до родных берегов?

— Это осталось неизвестно, — противореча своим же собственным словам, сказанным вот буквально только что, развёл руками папа́.

Конечно, имя исполнителя осталось неизвестно! Как говорится — «Я, может, и псих, но не сумасшедший!». Стал бы я сам себя сдавать со всеми потрохами!

Не-е-е-ет! Шалишь! Я всё это дело с прессой затеял по другому поводу. Пришла вот мне в голову идея, переложить часть забот по сохранению мира во всём мире на чужие плечи. А то, что я, в самом деле, всё сам да сам! Пусть и другие поработают на всеобщее благо, однако!

Именно с такими мыслями я отложил в сторону столовые приборы и, молча, но требовательно протянул руку в сторону папа́, в которую парой секунд спустя оказались вложены «Санкт-Петербургские ведомости» за 3 января 1910 года. И уже самого первого взгляда на передовицу оказалось достаточно, чтобы понять — мистер Брисбен меня не подвёл и опубликовал в «Нью-Йорк Американ», между прочим расходящейся ежедневно аж миллионным тиражом, всё то, что я ему поведал.

Постепенно вчитываясь в перевод моего с ним интервью, я мыслями перенёсся на месяц назад, в тот самый день, когда мне вышло заинтересовать своей историей аж цельного главного редактора «Нью-Йорк Американ».

Хорошо, что действительно уважающие себя американские журналисты ныне знают немало иностранных языков и потому мы с ним смогли неплохо пообщаться на французском. Понятное дело, что также предлагаемые им английский, немецкий и греческий я отмёл, как мне совершенно недоступные.

Кстати, с удивлением узнал, что до 15% всей периодики в «Большом яблоке»[1] выпускали на немецком языке. Что так-то говорило о солидном засилье в крупнейшем и богатейшем городе США выходцев из Германии.

— Итак, как мне следует к вам обращаться? — с интересом изучая мою карнавальную маску, полностью скрывающую лицо, поинтересовался Артур Брисбен.

В погоне за сенсацией он не убоялся выехать в одиночку загород в указанное мною место, где я поджидал его на свежеугнанном автомобиле. Вот, кое-как расположившись на капоте своей машины с ручкой и блокнотом, он и принялся за интервью.

— Месье Фантомас или просто Фантомас. Как вам будет удобней, — стараясь максимально возможно придать своему голосу хрипоты заядлого курильщика, дабы изменить его до неузнаваемости, назвался я псевдонимом киношного злодея, которого так и не смогли раскрыть, как бы ни старались. И лично мне это очень сильно импонировало. В том плане, что я ведь тоже не желал стать мировой знаменитостью. Точнее говоря — именно в подобном амплуа злодея и преступника.

— Допустим, месье Фантомас, — принял правила игры мой интервьюер. — По какой причине вы обратились именно ко мне? Всё же озвученная вами тема беседы, несомненно, вызвала бы жгучий интерес у любого человека связанного с прессой.

— На то имелось два резона, — оторвав правую руку от руля, продемонстрировал я ему два пальца. — Первый — вы неплохо владеете французским языком, чем не могут похвастать абсолютно все, с кем я мог бы пообщаться помимо вас. А я не желал бы вести диалог на родном вам английском, чтобы скрыть свой жуткий акцент. Всё же мне в вашей стране ещё жить и жить. Не хотелось бы давать даже столь слабые наводки на самого себя, дабы потом не оглядываться ежесекундно, опасаясь получить нож или пулю в спину. Второй резон — это популярность возглавляемого вами издания. Если вы выпустите номер с нашей беседой, его никому не выйдет бесследно уничтожить, прежде чем он станет достоянием общественности. Аудитория, месье Брисбен. Меня привлекает ваша огромная читательская аудитория.