Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

А вот я его пока не интересовал — совершенно.

В понедельник шестого августа тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года мы с Надей поехали покупать швейную машину.

Глава 14

Комиссионный магазин, где начальствовала Зоина мама, находился в Рудном районе Великозаводска — в самом его сердце. Я представлял его местоположение: не раз в прошлом (точнее, в будущем) бывал в тех местах (по тем или иным причинам). Добирались мы с Надеждой Сергеевной до магазина больше часа. Ехали в заполненном людьми троллейбусе (конец рабочего дня), который совершал остановки едва ли не около каждого столба. Советский общественный транспорт мне совершенно не понравился. Впрочем, мне не полюбился и российский — ни врёмён перестройки, ни «новый».

Человек, привыкший к езде в комфортабельном салоне автомобиля, вряд ли пересядет в троллейбус по собственному желанию. И уж точно он от подобного обстоятельства не придёт в восторг. Я мужественно простоял всю поездку около блестящего поручня. «Не скулил, не ныл», «был хмур и зол» — «терпел». Нецензурную брань произносил только мысленно. Выбрался из троллейбуса — с наслаждением вдохнул пыльный уличный воздух. Схватил растеряно завертевшую головой Надю за руку, потащил её мимо высаженных вдоль тротуара тощих тополей к видневшимся вдали витринам магазинов.

Комиссионка располагалась на первом этаже пятиэтажного жилого здания, по соседству с тремя другими магазинами. Она не выделялась яркой вывеской, не зазывала покупателей уличными штендерами или пёстрыми рекламными баннерами. Выглядела «обычным» советским пунктом торговли. Вот только рядом с её витринами стояла группа мальчишек; дети тыкали в стекло руками, о чём-то бурно спорили. Предмет их спора я не распознал, когда прошёл за их спинами к двери магазина. На мой искушённый взгляд витрины смотрелись убого и уныло, совершенно не «завлекательно».

Прогулялся по торговым залам, пробежался взглядом по ассортименту. Надя молча следовала за мной, будто отыгрывала мою тень. Со стороны я выглядел капризным ребёнком, который «сел на шею» слабохарактерной родительнице. Вот только обычно такие детишки спешили в отдел игрушек или хватали с полок всё, на что падал взгляд. Я же вёл себя относительно прилично: не прикасался к товарам, не нарушал тишину криками «купи» и «хочу». Без особого интереса посматривал на товары, невольно сравнивал эту «лавку старьёвщика» с супермаркетами будущего.

Заметил, как печально вздохнула Надежда Сергеевна, проходя мимо цветных телевизоров. Но около техники я не остановился. Равнодушно посмотрел на устаревшую в моём представлении технику — прошагал в следующий зал. Увёл за собой Мишину маму. Отыскал одиноко висевшую в углу отдела с хозтоварами подвеску для кашпо (мы привезли в магазин ещё двадцать штук). Отметил, что ей выделили не самое плохое место. Поправил внутри подвески покосившийся пустой горшок. И только после этого направился к упорно не замечавшим наше присутствие продавцам.

Упоминание «тёти Лизы» Каховской сразу же повысило наш с Надей статус — нас одарили улыбками. Одна из милых женщин (при нашем появлении на пороге магазина она выглядела гранитной статуей) резво сбегала к начальству — сообщила о приходе «племянника». Елизавета Павловна не заставила нас томиться в ожидании — вышла поприветствовать («тёплой» улыбкой и «холодным» взглядом). Она осыпала и меня, и Надю комплиментами. Провела в свой кабинет, о чём-то шепнув по ходу краснощёкой продавщице (та закивала головой и юркнула в неприметную дверь подсобного помещения).

Директорский кабинет походил на… директорский кабинет. Никакой привычной для меня экономии дорогостоящей торговой площади я не увидел. Очутился в просторной комнате с массивным столом, громоздкими стеллажами, диваном и креслами. Невольно представил, какой торговый отдел смог бы развернуть на этом пространстве — покачал головой. Приветливая «тётя Лиза» угостила меня лимонадом (холодным!) и шоколадными конфетами. Ну а потом та самая краснощёкая работница внесла в директорский кабинет швейную машину — уже почти «нашу».

Обратный путь запомнился мне обрывочно, будто ночной кошмар. Мы возвращались домой на троллейбусе, который вопреки моим ожиданиям не порадовал нас безлюдным салоном. Я вновь около часа «провисел» на поручне. Придерживал громоздкую покупку (проходившие мимо машинки пассажиры то и дело задевали её ногами), вдыхал ароматы потных тел. И злился на себя за то, что не расщедрился на оплату услуг такси. Потому что ощущал себя не полным сил взрослым мужчиной, а тем самым десятилетним «задохликом», которого теперь ежедневно видел в зеркале. Держался на ногах из последних сил — только лишь потому, что не желал взвалить на Надины плечи ещё и своё тельце (вдобавок к швейной машинке).

Надежда Сергеевна заставила себя восторгаться моим подарком ещё в магазине. Хотя в её глазах особой радости не читалось: Мишина мама по-прежнему не считала швейную машину «необходимой» нам в быту вещью. То и дело напоминала мне, что и на работе мне пошьёт «что угодно» (предлагала отложить «мои» пятьдесят рублей на первый взнос за цветной телевизор или потратить их на «что-то полезное»). Но я упорно «гнул свою линию»: заявлял, что швейная машина — это инвестиция в наше будущее благосостояние, а новый телевизор — ненужное мотовство. Радовался, что Надежде Сергеевне не пришло в голову «топнуть ногой» и настоять на своём: всё же официально — это она была «взрослым» человеком.

Домой мы ввалились, как рабы с плантации — уставшие и голодные. В прошлый раз я так выматывался, когда вышагивал по больничным коридорам. Надин подарок отправился в угол (в этот вечер мы его так и не расчехлили: заставил Мишину маму проверить работу швейной машины ещё в магазине). Вместе заглянули в почти пустой холодильник — от этого грустного зрелища даже у меня в голове промелькнула мысль о том, что деньги можно было потратить на пополнение пищевых запасов (тут же прогнал её — «не дал слабину»). Разогрели остатки супа; обжигая языки, опустошили тарелки. И лишь за чаем Надежда Сергеевна поинтересовалась, какие надежды я возлагал на нашу сегодняшнюю покупку.

Заявил Наде, что хочу новую тенниску — белую и обязательно с тремя чёрными полосками на плечах.

— Это как на адидасах? — спросила Надя. — Ладно. А раньше почему мне об этом не сказал? Там работы — на час-полтора. Сделаю. Но ради этого не стоило тратить столько денег на швейную машину.

Она вздохнула. Улыбнулась.

— И всё равно: спасибо тебе, сынок. Спасибо тебе огромное за подарок. И за то, что ты у меня есть.

Надежда Сергеевна привстала и поцеловала меня в макушку.

— Я тебя очень сильно люблю! — сообщила она.

— Я тоже тебя люблю, мама, — сказал я.

А перед сном я снова долго всматривался в висевшую над кроватью фотографию.

И признал идею со свадьбой — гениальной.

Утром проснулся с мыслью о введении запрета на макароны и мучные изделия для своей новой маленькой семьи (точнее — для Нади). Столь радикальный тезис я родил не только из-за того, что сладкие макароны мне опротивели (раньше они были любимым Мишиным блюдом — так заявила Надежда Сергеевна). Но и потому, что я отчаянно захотел снова стать не Ивановым, а Солнцевым (взять фамилию отца, пусть теперь тот мог мне стать только приёмным). Для этого «всего лишь» и нужно было: выдать Надежду Сергеевну замуж — за Виктора Егоровича Солнцева, разумеется (иные кандидатуры не рассматривал).

Решил: свести вместе моего прошлого отца с моей нынешней мамой — неплохая идея (вполне осуществимая, если подойти к этому делу с умом и без спешки). Прикинул, что Наде не помешала бы мужская поддержка (да и не только поддержка). А Витя Солнцев от моей затеи получил бы свой кусочек счастья: женился бы на той, о ком грезил ещё в школьные годы. Отхватил бы свой бонус от этого союза и я. Свёл бы пару из бывших-нынешних родителей под одной крышей (да ещё и Павлика Солнцева к ним до кучи) — так мне будет проще за ними присматривать в уже маячившие на горизонте сложные времена.