Андрей Валентинов - Ангел Спартака
Ладно!
Подошла, рядом села, плеснула из кувшина в пустую чашу. Отхлебнула. Дрянь винцо!
— Привет!
Даже головы не повернула костлявая, глазом не повела. Поглядела я на нее, уже со всем вниманием. Меня старше — и намного, бледная какая-то, да не просто бледная, с желтизной. Под туникой — ровно, словно и вправду всего мяса лишилась, один скелет остался.
— Новенькая, что ли? Хозяин прислал — вместо меня стараться? Или от себя работаешь?
На такое по-всякому ответить можно. Потому задумалась я. Рубануть, что ли, сразу: «Плюнь на них всех, пошли со мной на Везувий»?
Пока думала, костлявая и сама отозвалась. .
— Мною любуешься? Не бойся, такое нечасто у нас. Обычно спокойно работаешь. Главное, глаза закрыть, ни о чем не думать. Пусть себе ерзают, срам тешат! Пятерых-шестерых спокойно за ночь перетерпеть можно, если, конечно, гадости какой-нибудь не захотят. Вот захотел один вчера, я сдуру не сразу согласилась. Как бил, сволочь!
Сплюнула прямо на пол, вина отхлебнула.
— Ничего, в «волчатнике» еще хуже. Там в ночь до двух десятков приходят, а еще днем, не поспать даже. Если тут удержишься, радуйся! Ты красивая, как погляжу, поначалу многие к тебе в очередь выстроятся. Не будешь дурой, сразу условия ставь: это делаю, а это — нет, даже когда вдвое заплатите. Если красивая, согласятся. Пороть себя не давай, много тут любителей, разве что если хозяин прикажет. И не спейся, легко тут в рабы к Вакху попасть! Чего морщишься, не привыкла еще?
Вдохнула я, потом выдохнула. И тут, значит, своя мудрость?
— В последнее время плохо стало. Похудела, как видишь, ничего не помогает, видать, хворь внутри сидит. Худой на спине больно лежать, когда всю ночь работаешь. А если по-собачьи, руки устают.
Оглянулась она, на толстуху поглядела, снова сплюнула.
— Везет этой! Сотню пропустит — не почувствует. А ты, новенькая, привыкла, поди, одних богатеньких тешить? По одному за ночь, чтобы пощебетать сперва?
Встала я, чашу в сторону отставила.
— На Везувии вольные люди собрались. Слыхала? Там нет хозяев, там — свобода. Свобода, понимаешь?
Повернула голову костлявая, поглядела. Усмехнулась губами разбитыми.
— К разбойникам зовешь? Всю шайку под кустом тешить, ног не сводя? Или коз пасти, шерсть стричь, сыр вонючий делать? Нет, новенькая, от добра добра не ищут. Я тут, в Помпеях, при хозяине, при работе хорошей — и в тепле. Разве что кто богатый замуж бы взял, чтоб не делать ничего, спать да жрать днями целыми. Только скучно станет, привыкла уже мужчин каждую ночь нюхать. Свобода! Распугают твои разбойники всех гостей, оголодаем, за пол-acca станем стараться — и будет тебе свобода. Поняла?
Вновь задуматься пришлось. Поняла ли?
— Угу.
АнтифонОшиблись мы? Иногда тоска черная накатывает чаще всего ночами осенними, когда не спится, когда волны штормовые о берег близкий бьют. Прав был дядюшка Огогонус, у каждого из нас струны имеются — и каждой свое требуется. Учителю был нужен мятеж. Увидел Он маленькую затравленную обезьянку, что от ненависти бессильной умирала, улыбнулся, тронул пальцем струну.
А мой Эномай? Крикс? Ганник, Каст, все остальные?
А Спартак?
Выходит, у каждого из нас — своя свобода? И не дашь ее всем, не подаришь, даже зубами не выгрызешь?
Трудно дождаться утра в такую ночь.
* * *...Так точно. Понимаю. Терций. Разреши доложить, Папия?
— Докладывай, Терций.
* * *«Моему хозяину — здравствовать и радоваться!
Торговые дела наши идут, но без особой спешки. Товар вчера прибыл в Капую, пять повозок. Нарочный, что меня известил, человек бывалый, много лет торговал. Товар он видел, подсчитал и оценил. Кажется, купцы, что с нами дела ведут, и вправду нас не считают себе равными и к сделке нашей всерьез не относятся. Повозки недогруженные, каждую лишь на четыре пятых наполнили. Товар наскоро набрали, какой поблизости был, тот же, что со склада взят, тоже не из лучших. Все говорят, иного не было, весь за море послан.
Так, кажется, мой хозяин! Но шестой повозки нет, хотя нарочный точно знает: велено ей быть. Те, что повозки везут, уверены, что ее просто забыли, не стали грузить, потому как и без нее сторгуемся. Говорят и другое: назнач над повозкой этой старшой и товар набирать отправлен. А вот куда, никто не знает...»
* * *— Квинтилий Басс, Квинтилий Басс... Узнать бы, кто это.
— Не наше это дело, госпожа Папия. Сама говорила: глаза — мы с тобой. Глаза да уши. Чего видим, то и рассказываем, а наши на Везувии пусть сами головы ломают. Ты девка, конечно, боевая, и я тоже жизнь повидать успел, но чего мы в делах военных понимаем? Что есть, то есть: пять неполных когорт, не спешат, народец так себе. А если шестая появится, ее парни лохматого нашего, Публипора Апулийца, враз приметят. Прав Спартак, и ты права: римляне нас не то что за вояк, за людей не считают. Какие уж тут хитрости?
— Нет-нет, Аякс. Мы — глаза, но глаза должны не только смотреть, но и видеть. А мы пока не видим. Ну представь, что ты претор Клавдий Глабр...
— Ага, уже.
— Я не шучу, мой Аякс. Зачем мы ему нужны?
— Не зачем, а где, Папия? На кресте мы ему нужны. Нас на крест, его — в консулы на следующих выборах.
— Да! Ему нужно не просто разогнать толпу разбойников у Везувия, ему нужна победа — настоящая, чтобы и пленные, и кресты. Но он знает: разбойники — люди легкие. Дунет ветер — ищи их по всей Италии. Значит, он постарается, должен постараться. И кроме того... Вообрази, Что ты на арене.
— Катись ты, госпожа Папия, извини на добром слове! То претором себя представь, то на арене... Это ты к чему? А, понял! Заставляют меня драться со слабаком, «ячменником» паршивым? А я...
— Если ты сам «ячменник», то станешь драться с ним в полсилы, одной рукой. Но ты не «ячменник», ты опытный боец.
— А то! Хм-м... Верно, опаска у меня будет. Слабак-то он слабак, а вдруг?
— Претор Клавдий Глабр — тоже опытный боец, пусть Юпитера за бороду не держал. Он просто не сможет воевать одной рукой. Найди мне шестую когорту, Аякс! Найди, это очень важно!
— Ага, найди. В этих паршивых Помпеях только уд глиняный найти легко — и девок срамных... Я тебя еще огорчу — парня того, декуриона Феликса, я тоже не нашел, не вернулся еще, говорят. Эх, мне б два глаза!
— Феликс Помпеян собирает войска, Феликса Помпеяна нет в городе... Найди мне шестую когорту, Аякс. Найди!
* * *«Моему хозяину — здравствовать и радоваться!
Знакомец мой, что торговлей издавна занимается, прислан из-за моря набрать свежего товара. Сейчас его нет в городе, говорят, очень занят. Сообщаю тебе об этом, поскольку ты меня сам учил: в важном деле совпадений не бывает. Известно также, что купец, который к нам товары везет, послал помощника своего по делу, а вот по какому и куда, не знаю...»
* * *Закат над помпейскими крышами, закат. Блики солнца на старой желтой черепице, блики солнца в глазах, ласточки в темнеющем небе.
Закат.
Еще один день позади, еще один день моей войны. Кажется, и он прошел зря. Уходит солнце, прячется за близкие холмы, а черная тень растет, она все ближе, ближе.
Пять когорт претора Клавдия Глабра вышли из Капуи. Пять — шестой нет. А может, и есть, просто мы с не можем найти ее, и парни Публипора, быстроногие пастухи, знающие в этих местах каждую тропинку, не могут.
Закат, закат...
Везувий отсюда не виден, окна выходят на другую сторону, и это к лучшему. Трудно было бы смотреть на него сейчас, смотреть, зная, что я бессильна, что я ничем не могу помочь. Где-то там мой белокурый бог, где-то там Крикс, Спартак, все наши ребята. Они верят мне, они ждут.
Ласточки еще здесь, еще кружат, мелькают еле различили пятнышками, но скоро ночь прогонит их, затянет небо черным покрывалом. Ласточки улетят, останется паук — бессильный паук возле открытого окна, паук, который не смог сплести паутину. На войне каждый день — бой. Сегодня ты проиграла свой бой, Папия Муцила!
АнтифонДевчонка в мятой синей тунике, простоволосая, босая. Девчонка сидит у окна, глядя на темнеющее, предзакатное небо. Рядом столик, на нем чашка с козьим молоком, нетронутый кусок хлеба.
Тогда, в Помпеях... Я казалась себе взрослой, очень взрослой, ведь я была на войне, и не просто на войне. Многим ли женщинам приходится думать не о свежей тунике для своего парня, не об остывшем ужине, а о римских когортах, подбирающихся к Везувию черной, ночной тенью?
Взрослая девочка в синей тунике сидит у открытого окна. Смотрит — не видит. Слепая взрослая девочка. Она не видит самого важного — того, что светом дальней звезды до сих пор горит в небе моего Шеола, моей черной пропасти.
Как я счастлива была тогда! Как счастлива! Почему я не могла оглянуться, понять, почувствовать?
Свобода, любимый, борьба — то, о чем она долгие годы могла лишь мечтать. У нее было все, у этой девочки в синей тунике, а она не понимала, не пыталась понять. Ей было некогда, ей надо было думать о войске претора Глабра, о пропавшей шестой когорте...
