Валерий Большаков - Дорога войны
— Никого?
Молодой новобранец ответил:
— Никого. Они его сбросили неподалеку, мы нашли кучу листвы, всю в крови. Он полз всю ночь.
Командир мрачно покивал. «Что делать? — думал он. — Как поступить? Спешить в Сармизегетузу? А толку? Кому докладывать о похищении наместника? Этому… как его… Цивике Цериалу? И что он может? Да и как ему, простому вексиллатиону, попробовать доказать то, что он слышал от умирающего?»
— Веджес, — буркнул он, подзывая новобранца, — дуй в город. Никого ни о чем не расспрашивай, но узнай, правда ли, что наместник исчез.
Веджес вытаращил глаза:
— Правда, что ли?!
— Тот, кто при смерти, не обманывает. И быстро, быстро давай! Догонишь и доложишь!
— Слушаюсь!
Проводив глазами Веджеса, понукавшего скакуна, Верзон сказал:
— Похороним Дазия. Пока здесь пусть побудет.
Работая в восемь рук, могилу отрыли быстро. Уложили Марка Ульпия, бережно покрыв плащом, и забросали холодной сырой землей.
Постояв над последним прибежищем ветерана, декан вернулся к коню, обронив:
— В Апул!
На другой день, едва не загнав лошадей, десяток добрался до каструма. Отослав бойцов, Верзон поспешил в город — по дороге у него созрел готовый план. Быстрым шагом он прошел по Кардо Максимус и выбрался к апульской курии, где заседал местный сенат. Тит Флавий Лонгин, выбранный гражданами муниципия в декурионы, был на месте.
— Сальве, Тит, — поздоровался Верзон и сразу, без долгих церемоний, спросил: — Это правда, что сенат поручил тебе собрать стадо для передачи сарматам?
Тит Флавий, сухощавый мужчина в римской тоге и в дакийских штанах, с вывернутыми ноздрями мясистого носа, ответил с удивлением:
— Ну да. Наместник прислал деньги, мы закупили скот, сгуртовали. На днях погоним к стойбищу Сусага, заплатим ему коровами, чтобы не лез к нам.
— Много голов?
— Тысячи полторы. Да в чем дело, Верзон?!
— Наместника похитили! — бухнул вексиллатион. Выслушав последние известия, декурион сморщил лицо и сказал с чувством:
— Эх, такого человека сгубили! — нахмурившись, он спросил: — Так я не понял — презида думают спасать?
— Думают, — кивнул дак. — Я думаю! Презида спасем мы — я и ты. Ну и еще кое-кого позовем.
— Ты так шутишь?
— Мне не до шуток! — отрезал Верзон. — Презида надо срочно вытаскивать из залога, пока этот пес смердящий. Публий Апулей… не передумал оставлять его в живых. О войсках и не думай, Тит. Даже если нам удастся поднять легион, что проку? Язиги просто откочуют дальше в степь!
— Или останутся на месте, а презида убьют и закопают.
— Вот именно! А перегонщиков они примут с радостью.
— И что дальше?
— Не знаю, — признался декан. — Дальше будет видно.
— Вот незадача… — проворчал декурион. — Едем! Стадо милях в десяти отсюда, на старой стоянке.
2В день победы жителям Бендисдавы привалило работенки. Надо было захоронить сотни трупов, починить Декуманские ворота и заделать брешь в стене, через которую бежали латрункулы. Почти сотня разбойников попала в плен, им вручили заступы и ломы и приказали копать большую могилу. Разбойнички старались: чуяли, что могут и сами под землю уйти.
Кентурия легионеров Плосурния сторожила пленников, а вот ауксилларии дружными усилиями приводили Бендисдаву в порядок — и бревна в порушенный частокол втесали, и новую воротную башенку сложили, так что на долю ветеранов-поселенцев осталось одно лишь руководство.
Сергий Роксолан от работы тоже не отлынивал, поучаствовал во всех делах. И к вечеру почти ничто в Бендисдаве не напоминало об утреннем сражении.
После ужина сарматы-гости засобирались домой, и Тзана решила не отставать от соплеменников.
— А не страшно одной? — сумрачно спросил Лобанов, следя за тем, как разбирается юрта.
Девушка важно ответила:
— Я — дочь скептуха! Никто во всей степи не посмеет обидеть меня.
— Так ты у нас еще и знатная особа?
— А ты думал? Не абы как!
— И как зовут твоего отца?
— Сусаг сын Тизия, великий вождь язигов! Сергий вздохнул, и Тзана подошла к нему, улыбаясь ласково и чуть виновато.
— Ты расстроен тем, — спросила она прямо, — что не обладал мною?
— Степь велика, Тзана, — снова вздохнул Роксолан. — Когда я теперь увижу тебя? И увижу ли вообще?
— Для того, кто любит и желает, — проворковала дочь вождя, — степь ужимается до размеров попоны. Ты перейдешь нашу степь, как несжатое поле, и мы свидимся, вот посмотришь!
— Буду ждать и надеяться, — улыбнулся Сергий.
Он подставил руки, и с его помощью Тзана взлетела в седло.
— Вале!
— Вале…
В ночь после сражения жители Бендисдавы долго не ложились спать. Сергий же залег пораньше. Погано ему было, муторно. Тоскливо. Не хватало Тзаны. Недоступной, неукротимой — и такой желанной. Никто не мог так, как она, сочетать детскую непосредственность с искушенностью опытной любовницы. Одним видом своим эта девушка обещала больше, чем могло объять самое горячее воображение.
Извертевшись, Сергий все же заснул. А ранним утром, распрощавшись с Плосурнием, Авлом и другими ранними пташками, преторианцы порысили в сторону Апула.
— Ну вот, — сказал Эдик довольно, — одно дело сделали, отрыли «крота»! Эй, босс, когда за золотом двинем?
— Какой пролетарий наглый пошел, — вздохнул Искандер. — «Эй, босс!» Это так он обращается к старшему по званию! Мало ты его угнетал, Сергей.
— Ничего, — улыбнулся Роксолан, — сейчас я его так притесню, что живо обучится любезному обхождению.
— Притесняй, притесняй, — зловеще проговорил Чанба. — Допритесняешься, морда буржуйская! Устрою революцию, будешь знать.
— А по сопатке? — воинственно вопросил Гефестай.
— Молчи, контра!
Продолжая мило беседовать, маленький отряд добрался почти до самого Апула. Миль десять оставалось одолеть преторианцам, когда впереди заклубилось реденькое облачко пыли.
— Наши друзья тарны? — стал вглядываться в пыльную пелену Эдик.
— Да там всего человек пять или шесть, — пригляделся Гефестай.
Поравнявшись с неизвестными всадниками, Сергий осадил коня — в одном из проезжих он узнал старого вексиллатиона.
— Верзон! А ты куда? Нас встречаешь?
— Сальве, Сергий, — вскинул руку вексиллатион. — Беда приключилась!
Кратко посвятив преторианцев в суть ЧП, Верзон представил своего спутника, сухощавого и жилистого, в теплой дакийской одежде и в легионерской пенуле:
— Это Тит Флавий Лонгин, он декурион в Сармизегетузе и в Напоке, и в канабе Тринадцатого Сдвоенного в Апуле. Мы с ним решили перегнать большое стадо в зимник к Сусагу. А там посмотрим!
— Мы посмотрим с вами! — моментально сориентировался Сергий.
Два эскадрона перемешались, и пыль, поднятая копытами коней, заклубилась одним большим облаком.
Стадо, предназначенное для ежегодной выплаты кочевникам, паслось под охраной легионеров-пекуариев, откомандированных из лагеря Тринадцатого Сдвоенного. Когда Сергий увидел это огромное количество мычащего мяса, его поневоле взяло сомнение: а хватит ли у них сил и умения укротить тысячу с чем-то парнокопытных?
— Думаешь, у нас получится? — спросил он. Верзон кивнул, поняв его по-своему.
— Можно двинуть против Сусага силы двух легионов, — сказал он, — и пользы не будет, а вот десяток пастухов сарматы пропустят без разговоров.
— Да я не о том. Справимся ли мы со стадом? — Лобанов крякнул и шибко почесал в затылке. — Когда я был маленьким, — припомнил он, — я гостил у бабушки в деревне и один раз даже забирал корову Марту из общего стада. Прутиком ее погонял.
— У-у, босс, — восхитился Эдик, — я и не знал, что ты у нас знатный пастух! Скотовод!
— Цыц!
— Я парфян гонял, — хмыкнул вексиллатион, — а уж с коровами как-нибудь слажу! И еще со мной три «доителя кобылиц» — эти с младенчества знают, где у коровы хвост, а где рога.
Трое пастухов-сарматов из племени торрекадов, нанятые Верзоном, были похожи, как горошины в стручке. Смуглые, скуластые лица даже симпатичные. Длинные волосы, черные с синеватым отливом, у каждого разделялись прямым пробором на два хвоста, переброшенных на грудь, кожаные налобные повязки были расшиты кусочками перламутра, бирюзы или сердолика. Обувь торрекадов не отличалась от той, какую носили Эдик или сам Сергий — мягкие полусапожки без каблуков. Одеты варвары были в прямые кожаные штаны и мешковатые куртки.
Верзон протянул руку и представил пастухов:
— Это Мадий, Скила и Атей.
Торрекады заулыбались, кивая. Меховые куртки они надели прямо на голое тело, у Скилы с Мадием они завязывались на шнурки, а Атей ходил — душа нараспашку, словно похваляясь ожерельем на шее — веревочкой, на которую были нанизаны когти и клыки медведя.
