Русская Америка. Голливуд (СИ) - Дорохов Михаил Ильич

— А что делать с мисс Рич? Она же говорит в этот момент на камеру.

— Там идёт перечисление эпитетов. Скажите Милошу, чтобы подготовил полотно для декорации. Мы нанесём на него тезисы программы мэра. Большими буквами. Три основных фразы. Не более. Снимем несколько секунд. И вставьте это в финальную пленку. Пусть кажется, будто она хвалит программу, а мы тут же показываем её краткое содержание. Заодно будет видна разница между звуком и немым кино. По-другому — придётся переснимать всё полностью. А я не уверен, что Ирен сможет это сделать также эмоционально хорошо. Тем более, она уже с сегодняшнего дня начала сниматься в новом фильме у Уорнеров…

— Хорошо, — просветлели лицами Лео и Антон.

В этом всем и заключалась сложность нашей работы. Технически что-либо сделать со звуком — было невозможно. Например, чтобы вставить звук их разных дублей, нам пришлось бы физически разрезать и склеить сами граммофонные пластинки. Любая такая попытка означала бы гибель диска — неровный стык привёл бы к бесконечным щелчкам и прыжкам иглы, уничтожая не только вставленный кусок, но и всё, что было до и после. Звук на «Витафоне» был линейным и нередактируемым монолитом.

Получалось, что любая ошибка актёра, любой шум на съёмочной площадке навсегда впечатывались в шеллак, становясь частью канонического текста. Мы могли выбирать только между целыми дублями, как выбирают между отравленными яствами, выискивая то, что ухлопает тебя помедленнее и не так болезненно.

Часы сливались в одну тёмную, кофейную паузу. Мы пили чёрный ароматный напиток, который уже казался бензином. Лео курил, как паровоз. Они с Антоном ругались, почти сходили с ума, но снова садились за монтажный стол.

И вот, через два дня всё подошло к концу. Наша троица смогла относительно синхронизировать всё. Теперь лившаяся из граммофона речь звучала… относительно чисто.

Мы добрались до главного. И тут я услышал финал выступления Ирен.

— Стой, — сказал я, положив руку на плечо Лео. — Проиграй ещё раз последние секунды.

Он послушался. На экране Ирен произнесла: «…и вместе мы построим город нашей мечты!» Камера Грегга Толанда плавно перевела фокус на задник.

Действительно, микрофон уловил сдавленный, исполненный бесконечного облегчения шёпот-вопрос:

— Я справилась?

Пауза. И голос режиссёра Френка Дафни за кадром:

— Да! Стоп. Снято. Мы это сделали!

И сразу после — тот самый, финальный скрежет шестерёнки камеры Толанда, будто поставивший точку во всём этом действе.

Мы сидели и смотрели на экран. Лео не выключал аппаратуру.

— Оставляем? — спросил Мелентьев

Лео повернулся ко мне. Его лицо, измождённое и серое от усталости, озарила странная, почти безумная улыбка. В красных от напряжения, плохого освещения и долгой работы глазах тоже читался аналогичный немой вопрос.

— Оставляем, — ответил я. — Это самый живой момент во всей этой двухминутной пытке. Пусть Уорнеры, да и вообще все, кому будет презентовать результат: слышат. Сделайте копию этого варианта, а затем уже «чистовик» без последних слов Ирен и Френка. С «чистовиком» будете работать для кинотеатров.

Лео кивнул и принялся за дело. А я оставил обоих работников и вышел из монтажной, преодолев «тамбур-перемычку».

Вот так! Если вы думаете, что после съёмок ничего не меняется… То вы ошибаетесь. Если вы думаете, что монтаж — это исключительно улучшение, усиление каких-то моментов и «резка» режиссёрской увеличенной версии на более мелкую, экранную… То вы ошибаетесь вдвойне!

Постпродакшн может уничтожить даже те дубли, которые кажутся шикарными. Просто потому, что по-другому — никак…

Если бы я снимал собственный фильм, то впереди ещё была бы головная боль в плане продвижения кинокартины. Рекламы перед зрителями и масса сломанных копий в боях с прокатчиками из-за того, что у меня пока нет сети собственных кинотеатров.

Но сегодня это не требовалось.

— Мистер Бережной! Вам два письма! — подбежала ко мне молоденькая секретарша и бухгалтер одновременно.

За неимением площадей и лишних средств приходилось вот так вот выходить из ситуации. Но это временно.

На корреспонденции значилось:

«Окружной суд Лос-Анджелеса. Штат Калифорния»

Хм…Я разорвал конверт и достал оттуда вчетверо сложенное извещение. Пробежался по нему глазами.

«…Явиться на допрос по делу об оскорблении и возможном применении физической силы в отношении гражданина Соединённых Штатов Америке Джона Гилберта 14 декабря 1924 года…»

Вот же сволочь! Всё-таки подал в суд на меня. «Метро Голден Майер» не смогли удержать своего звёздного мачо, и он накатал на меня заявление. «Возможное» применение… Это как? В полиции были не уверены, что я реально нанёс или хотел найти какой-то ущерб? Надо будет разобраться…

Второе письмо я открывал уже в плохом настроении. На нём стоял штамп Калифорнийского отделения Антимонопольной комиссии.

«…Явиться на слушания по присвоению технологий создания звукового кино…»

Я шумно выдохнул. Гилберт, конечно, важная птица. Но сподвигнуть монопольщиков взяться за меня, да ещё и так быстро… Здесь замешан кто-то посерьёзнее. И он явно хочет мне помешать с моими планами! Надо бы разобраться — кто это⁈

Глава 12

Все пути переплетены

12 января 1925 года. Киностудия «Будущее», Голливуд, Лос-Анджелес.

Небольшой «павильон» моей киностудии «Будущее» в этот вечер напоминал не столько экспериментальную мастерскую, сколько зал для светских приёмов, в который нагрянули высокие гости.

Всё пространство большого помещения, что служило нам и съёмочной площадкой и кинозалом, было наполнено шумом голосов, запахом шампанского, дорогих сигар и нервным напряжением моей команды.

Я старался не показывать того, что волнуюсь. Нет, не подумайте, в моей жизни было достаточно моментов, когда жизнь висела на волоске, и адреналин захлёстывал с головой. Однако сейчас я испытывал волнение по другой причине. Сегодня был судный день. День, когда могла решиться судьба не только моего ролика, но и, как мне казалось, всего кинематографа и моей роли в нём.

В центре зала, на стульях, принесённых со всех уголков студии, восседали те, от кого зависел исход этого вечера.

Рядом со мной, опираясь на трость, стоял Александр Левин. Его спокойное, невозмутимое лицо было единственным островком стабильности в этой напряжённой атмосфере.

— Нервы, Ваня? — тихо спросил он, не глядя на меня.

— Как у дирижёра! Перед первым выступлением оркестра, с которым он никогда не играл вместе, — признался я.

— Ого! Интересное сравнение, — усмехнулся он, — А что, был такой опыт?

— У знакомого был, — уклончиво ответил я, вспоминая друзей из «прошлой жизни», — В красках мне всё рассказывал…

— Не волнуйся! Твой «оркестр» сыграет как надо, — он успокаивающе похлопал меня по плечу, — Мэр здесь. И с ним Гарри Чендлер. Владелец «Лос-Анджелес Таймс» просто так никуда не ездит. Я слышал, что он имеет огромное влияние в городе… Может, даже больше чем у мэра. Так что ты явно постарался.

Я не стал рассказывать Левину — насколько он был близок к истине, когда говорил про всемогущего медиамагната.

Мои гости были достойны истинно стереотипного голливудского сценария. Прямо перед небольшим экраном, вальяжно развалившись, расположился сам мэр Лос-Анджелеса, Джордж Крайер. Он только что приехал с очередного празднования.

Город до сих пор стоял украшенный после Рождества и Нового года, а январь в Лос-Анджелесе был традиционно месяцем «открытий». Появлялись новые школы, общественные места. Крайер «зарабатывал» себе очки к грядущим выборам.

Рядом с Джорджем, словно редкая тропическая бабочка, в необычном цветастом платье сияла Ирен Рич. Мэр, насколько мне было видно, поглядывал на её ноги, заброшенные одна на одну, и что-то говорил вполголоса. Актриса постоянно поправляла складки своего платья и заливалась краской. М-да, Крайер времени не теряет…