Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
– Антон, Андрэ, Симон, Марья, Тереза, Франсуаз, Изабель и я…
Воскресенье, 04.12.1977, день
Ленинград, Лермонтовский пр.
Нет, не лезет…
Я озадаченно покрутил в руках пузатый пластиковый мешок. Не лезет во внутренний карман куртки, ни в один, ни в другой.
Значит, мы пойдем другой дорогой. Я уложил два раздувшихся пакета на дно спортивной сумки и прикрыл это безобразие газетой, а сверху положил магнитофон. Не будет же Ясина мама проводить обыск на входе, в самом деле! И не звенит ничего, удобно…
Я даже не стал придумывать отмазку, что у меня там делают две заполненные системы для переливания крови, и почему эта мутная жидкость такого странного желтовато-белесоватого цвета. В крайнем случае, скажу правду – сливочное лимончелло для девочек, не покусают же меня за это!
Поэтому, вжимая кнопку пять положенных раз, я был спокоен.
Прошла примерно минута, прежде чем дверь широко распахнулась, выпуская наружу застоявшиеся запахи коммуналки. Я перешагнул порог и протянул три белые розы:
– Моей лучшей подружке с днем рождения!
Яся мило зарделась, принимая букет.
Достал из сумки чуть потертый, нарытый на букинистической толкучке в Дачном томик Сабатини песочного цвета:
– Надеюсь, тебе понравится.
– Ты же уже сделал подарок? – удивилась она.
– Ну, – подмигнул я, – то для тела, это – для души. А что платье не надела?
– Позже, – она заговорщицки наклонилась к моему уху, хотя в коридоре было пусто, – когда за стол садиться будем. И, что б ты знал, хорошее платье для души девушки значит ничуть не меньше, чем хорошая книга.
– Ты же шахматистка! А я – математик! Мы должны быть сухарями! – запридуривался я.
Яся сделала шаг вперед и быстро ткнулась губами мне в щеку, а потом шепнула:
– Спасибо, – и стремительно развернулась, скрывая вспыхнувший румянец. – Пошли, все уже здесь, ты – последний.
Длинная темная кишка коридора словно задалась целью показать мне всю неприглядность квартирного нутра. Сначала она провела нас мимо кухни с тремя плитами. Пахнуло кислыми щами, жареным луком, пирогами и вывариваемым в большом баке бельем. Затем, не успели мы сделать и трех шагов, как перед нами внезапно распахнулась дверь, ранее в полутьме невидимая, и под грозный рев и хлюпанье воды из общественного помещения с достоинством вышел бритый налысо казах в драном-передранном махровом халате. Проходя мимо приоткрытой двери, я успел рассмотреть здоровенный бачок под потолком и лохматые от пыли трубы. На стене на гвоздях-сотках висели, словно спортивные награды на выставке, сидения от унитазов, вероятно – по сидушке на семью.
– Осторожно, – тронула меня за руку Яся, – здесь ступеньки.
И правда, квартира опустилась на метр вниз, видимо, переходя в соседнее здание. Потом коридор вильнул влево, и в мертвящем свете сороковаттки выступила тумбочка с массивным черным телефоном на ней. Обои вокруг были плотно покрыты рисунками и записями. Мне даже захотелось на миг остановиться и изучить эту удручающую хронику коммунального подсознания, но Яська уверенно шла вперед, маневрируя между выставленными из комнат, словно в наказание за неведомые провинности, драными сундуками, шкафами с перекошенными дверцами и буфетами с отсутствующими стеклами. Я поторопился за ней, боясь затеряться в этом лабиринте.
Казалось, коридор своими извивами обогнул по кругу полквартала, прежде чем мы достигли цели.
– Пришли, – с видимым облегчением констатировала Яська и толкнула дверь.
Комната была большой и чистой, наполнена свежим воздухом и светом и могла бы считаться просторной, если бы не делящая ее пополам перегородка из серванта и двух развернутых в разные стороны шкафов. А так получились большая прихожая на входе и два ведущих к окнам узких отнорка. У входа, вокруг раздвинутого стола и толклись сейчас приглашенные одноклассники.
– Здравствуйте, – я наклоном головы поприветствовал двух мам, наводящих последние штрихи на сервировку, и протянул одной из них оставшийся букет, – тетя Дина, с замечательной дочкой вас: умницей и красавицей.
– Ой, спасибо, Андрюша, – счастливо зарумянилась Ясина мама, – а как ты вытянулся с сентября! Доча, давай вазы быстрей.
– Да, – Томина мама прошлась по мне придирчивым взглядом, – еще пару сантиметров с октября прибавил. Где останавливаться планируешь?
– А Тома уже закончила расти? – деловито осведомился я, опуская сумку на пол, – тогда еще сантиметров десять-пятнадцать – и хватит.
Сбоку раздались негромкие смешки. Я покосился на развеселившихся парней. Хорошо хоть не запели в две глотки «тили-тили-тесто». А еще год назад вполне могли бы…
– А ты ее уже подергал за уши? – с азартом поинтересовалась подлетевшая ко мне Кузя и потыкала пальчиком в сторону Яси.
– Не, – сказал я, – не буду, чай, она не мальчик…
– Ой, – Яся дернулась было прикрыть багровеющие ушки. Потом удивленно округлила глаза, – а почему девочек не надо?
Все посмотрели на меня с интересом, ожидая ответа.
– О, на самом деле это – очень, очень старая традиция. Ее цель – сделать событие запоминающимся. Читал в каком-то журнале… – я, словно извиняясь, развел руками. – Идет со времен Рима, от принятых тогда в деловом обороте процедур. Положено было для важного события иметь двенадцать свидетелей. Вот, кстати, – осенило меня внезапно, – откуда именно двенадцать апостолов пошло. Мда… При продаже земельных участков покупатель и продавец должны были вместе со свидетелями трижды обойти участок. Шестеро свидетелей были взрослыми мужчинами, а вот еще шестеро – мальчиками-подростками, на вырост, так сказать, чтоб было кому и через двадцать-тридцать лет свидетельствовать в случае чего. Так вот, – я ухмыльнулся, – во время этого обхода земельного участка, чтобы это скучное событие лучше врезалось будущим свидетелям в память, мальчишек дергали за уши, щипали и постегивали прутьями.
Яся с показным гневом притопнула ногой и, вытянув руки, рванула к Кузе:
– Давай ухи сюда, должок отдавать буду!
– И-и-и… – запищала та радостно и побежала вокруг стола.
– Стоять, – я схватил беглянку за тонкую талию и притянул к себе, – Ясь, пациент зафиксирован.
Кузя талантливо изобразила мизансцену «барышня и хулиган», а потом, якобы внезапно ослабев, с удовольствием откинулась спиной на меня, надежно придавив к серванту. Так я и держал эту провокаторшу, пока именинница весьма милосердно тянула ее за верхушки ушек. А когда мои руки отпустили ее, Наташа, вроде как по рассеянности не сразу это заметила, и еще какое-то время обтянутые тонким свитерком лопатки покоились на моей груди – ровно до того момента, пока Томины брови не начали угрожающе сходиться.
– Ухожу, ухожу, ухожу, – миролюбиво согласилась Кузя и гордо продефилировала прочь.
– Все, – тетя Дина, улыбаясь, окинула придирчивым взглядом стол и объявила, – готово. Иди, дочь, переодевайся.
Глаза у Яськи радостно сверкнули, и она, задернув шторку, шустро удалилась в правый отнорок.
Я вытащил из сумки магнитофон и три кассеты.
– «Отель Калифорния» есть? – деловито поинтересовалась подкравшаяся со спины Зорька.
– Так точно, мэм! – я вытянулся, оборачиваясь.
Она требовательно постучала пальчиком по моему плечу:
– Объявишь на него белый танец.
Я обреченно уточнил:
– Может быть, я сам?
Она прищурилась с иронией:
– Это – само собой. А танец – объявишь.
– Выпивку принес? – с надеждой спросил на ушко подошедший Пашка.
– Угу, – кивнул я, – в сумке. Почти литр.
Паштет хищно покосился на Ирку и победно улыбнулся.
Я вставил первую кассету, вжал тугую клавишу и объявил:
– Оркестр Джеймса Ласта, «Мелодия любви».
Пошел гитарный перебор, и глаза у девушек затуманились. Согнав страдальческую складочку над переносицей прерывисто вздохнула Зорька. Ира сделала неуверенный шажок в сторону Пашки и замерла, удивленная своим движением. С умиротворенной улыбкой на губах слегка покачивала головой в такт мелодии Кузя, спокойная, как великий Тихий океан при первой встрече с европейцами. Тома встретилась со мной взглядом, и в зелени ее глаз мелькнули озорные искорки.
Спустя несколько минут занавеска отдернулась, и под начавшийся «Полет Кондора» с невинной улыбкой на губах к нам выступила Яся.
– Ух! – невольно выскочило из Томы, и она загарцевала к подруге забавными приставными шажками. Я с умилением проводил ее взглядом.
За ней, удивленно вытянув губы дудочкой, придвинулась Кузя. Вот она уже давно сменила смешную подростковую порывистость на королевскую точность движений и почти никогда не позволяла себе детскости.
Именинница весело крутанула солнцеклешом, а затем сделала пару танцевальных оборотов под вступившую флейту, давая себя рассмотреть со всех сторон. Собравшийся вокруг женский люд теребил ее, аки стайка голодных рыбок, атакующих упавшую на поверхность корку – охи и ахи расходились кругами.
