Инженер Петра Великого (СИ) - Гросов Виктор

Эта работа проклятая, вечные авралы, командировки, совещания до ночи, они-то семью и сожрали. Ленка сначала терпела, потом пилить начала, а потом просто устала ждать, пока я с завода вернусь.

«Ты там живешь, на своем заводе, — сказала как-то. — А мы с Сонькой для тебя — так, довесок к зарплате». Наверное, права была, чего тут спорить. Я по-другому не умел. Не мог выключить голову, оставить проблемы на работе. Они и дома в голову лезли, спать мешали, выходные редкие травили. Развод прошел как-то тихо, без скандалов. Просто всё, разошлись. С Сонькой, с дочкой, тоже всё наперекосяк пошло. Возраст этот дурацкий, обиды на отца, которому вечно некогда. Звонить стала всё реже. А я слов нужных найти не мог. Всё думал: вот запущу этот чертов стан, полегче станет, время появится, съезжу, поговорю. Ага, съездил. Поговорил.

Наверное, потому и стал таким… сухарем, что ли. Прагматиком до мозга костей. Эмоции только мешают. В технике им не место. Есть задача, есть ресурсы, есть сроки. Надо найти решение. Жалость, сопли, сомнения — это всё лишний балласт. Так и жил. Закопался в свой мир железок, чертежей и механизмов, который казался таким надежным, таким предсказуемым. И который разбился в один момент — вместе с крышей старого цеха.

А теперь что? Теперь я — Петруха. Сирота забитый в рванье грязном, которого любой может пнуть. И вся моя былая крутость, весь опыт, все знания — всё это тут псу под хвост. Кому тут, в этом аду, сдались мои дифференциальные уравнения или диаграммы «железо-углерод», если тут рулят кувалда и грубая сила? Я лежал на жестких нарах, слушал храп и маты вокруг. Впервые в жизни инженер Алексей Волков понятия не имел, что делать дальше.

Полный тупик.

Сколько я так провалялся, тупо пялясь в темноту и гоняя в голове обрывки двух жизней — своей и чужой, — не знаю. Время тут какое-то другое, тягучее. Отмеряется не часами, а сменой у горна, жалкой пайкой хлеба да тяжелым сном, когда просто вырубаешься. Воспоминания о той, прошлой жизни — о работе, о семье — теперь реально как кадры из старого, выцветшего кино. Слишком яркие, слишком чистые по сравнению с этой грязью, вонью и беспросветной кхм… «филейной частью организма». А реальность — вот она: жесткие нары, тело ноет, жрать охота так, что живот сводит, и этот неприятный страх, оставшийся от прежнего хозяина этого тела, от Петрухи.

Для меня это было странное чувство — не то, чтобы я был бесстрашным, нет у меня было чувство самосохранения, но этот страх Петьки был странным, каким-то рабским что ли.

Постепенно каша в голове начала как-то устаканиваться. Картинки из прошлого — цеха, чертежи, станки — стали сами собой накладываться на то, что я видел здесь. Ковка эта примитивная, литье — вообще мрак, меха ручные, инструменты — орудия пыток какие-то… Мозг инженера, привыкший всё анализировать и раскладывать по полочкам, включился почти на автомате. Я начал сопоставлять факты.

Одежда — рубахи холщовые, штаны-порты. Обувь — лапти или сапоги стоптанные у мастеров. Язык — грубый, деревенский, слова старинные, но понять можно. Работа — явно оружейный завод. Клепали замки, лили ядра. И этот животный страх перед любым начальством, перед каждым, кто хоть на ступеньку выше…

Вспомнился треп подмастерьев в углу цеха, который я краем уха зацепил. Что-то про шведа, про войну, про «государя нашего батюшку», который требует пушек — больше и быстрее. Швед… Государь… Пушки… Тула? Кажется, в головушке Петрухи мелькало это название. Тульский оружейный завод? А год-то какой? Судя по технологиям, по всему этому бардаку — точно не двадцатый век. И не девятнадцатый. Гораздо раньше.

Пётр? Неужели петровские времена?

Мысль дикая, конечно, но чем больше я крутил её в голове, тем больше всё сходилось. Грубая сила, воля одного мужика, который ломает всё через колено. Стройки эти гигантские, заводы, армия новая, война. Северная война со шведами? Да, всё сходится. Начало восемнадцатого века. Эпоха перемен, жесть кровавая, но и время, когда делали реально большие дела. Время, когда такие, как я — инженеры, мастера, люди с головой — по идее, должны быть нужны.

По идее.

А на практике? На практике я — бесправный пацан-подмастерье Петруха, сирота, которого пинает кто хочет. Мои знания из будущего здесь — никому не упали. Попробуй я тут заикнуться про сопромат или легированную сталь — решат, что я чокнутый, или, еще хуже, что бес в меня вселился. На костре еще сожгут, с этих станется. Тут жизнь человеческая дешевле бракованной железки.

Зачем это всё? Какой смысл тут барахтаться? Может, проще плюнуть на всё, сломаться, потухнуть, как тот, прежний Петруха? Но что-то внутри уперлось. Не инженер Волков, а тот самый стержень, который в армии не дал согнуться, который заставлял проекты вытаскивать безнадежные, который помог пережить развод и всю остальную круговерть.

Нет уж. Фиг вам. Я не сдамся. Я выжил после того, как на меня крыша рухнула — это само по себе уже чудо. Может, это второй шанс? Не просто выжить, а что-то сделать?

Так, спокойно. Надо подойти к проблеме как инженер. Анализируем ситуацию. Дано: враждебная среда, тело слабое, эпоха опасная. Требуется: выжить, желательно — выбраться из этого дерьма. Ресурсы: мои мозги, мои знания, мой опыт. Это, вообще-то, много. Если правильно ими распорядиться.

План действий:

Первое — выжить физически. Значит — пахать, терпеть, язык придержать пока. Силу нарастить, насколько получится в этом теле. Привыкнуть к нему, к этому бешеному ритму. Смотреть, слушать, запоминать. Изучать этот мир изнутри.

Второе — найти, как применить свои знания. Без фанатизма, не лезть с революциями. Начинать с мелочей. Улучшения, которые не бросаются в глаза. То, что можно списать на удачу, смекалку, типа «старый мастер подсказал». Инструмент сделать покрепче? Смесь для литья получше замутить? Меха как-то доработать? Что-то, что даст реальный, видимый эффект, но не вызовет подозрений. Надо заработать доверие, показать, что я не бесполезный кусок мяса.

Третье — искать шансы. Этот мир жестокий, да. Но он же и дает возможности тем, кто умеет их видеть. Война — нужно оружие. Царь требует результат. Значит, толковые люди нужны. Если я смогу доказать, что я толковый, меня заметят. Рано или поздно.

Это будет долго. Очень трудно. И пипец как опасно. Одно неверное слово, один кривой шаг — и всё, кранты. Но другого пути нет. Либо я приспособлюсь, стану сильнее, найду свое место в этом времени, используя единственное, что у меня реально есть — голову и знания, — либо сдохну тут, в грязи и вони, как безымянный пацан Петруха.

Выбор очевиден. И я им еще покажу, на что способен инженер Волков. Даже в этом аду. Всё, решено. Теперь — только вперед.

Глава 2

Утро началось задолго до рассвета. Утренний колокол ударил так, что аж до костей пробрало. Глаза еле разлепил. Тело за ночь будто и не отдыхало ни капли, наоборот — казалось, каждая косточка, каждый сустав протестует: какого лешего ты встаешь⁈ Боль в боку и голове никуда не делась, только притупилась немного, сменилась такой тягучей, нудной ломотой во всем теле. В казарме — всё та же вонь и полумрак, кто-то сонно ворчит, кто-то кашляет. Кое-как сполз с этих нар. Надо идти. Опоздаешь — Кузьмич и смотреть не станет, что ты еле живой, выпорет как сидорову козу. Память Петрухи услужливо подкинула картинку: да, такое уже было, и не раз.

Надо менять это.

В цеху было не сильно лучше, чем в бараке. Тот же холод, полутьма, только воняло не потом, а остывшим железом и золой. Горны еще не раскочегарили. Хмурый, злой, невыспавшийся Кузьмич уже торчал на месте — ковырялся у своего горна, инструмент проверял. Увидел меня — только зыркнул исподлобья.

— Пришел, лежебока. Давай, шуруй, меха качать, огонь разводить.

Вот тебе и доброе утро. Ни умыться, ни воды глотнуть — сразу впрягайся. Двое других пацанов-подмастерьев, Митька и Васька, уже пыхтели у мехов. Пристроился рядом. Работа — адская. Мехи эти здоровенные, кожаные, тяжеленные — их надо поднимать и опускать, воздух в горн гнать, где уже тлели угли, которые Кузьмич подбросил. Ритм задавал Митька — парень лет девятнадцати, такой жилистый и злющий. Он дергал ручку резко, с надрывом, и от нас того же требовал. Мои дохлые и нетренированные руки забились моментально, дыхалка сбилась. Каждый взмах — мука адская. Васька, он помладше Митьки, но постарше и покрепче меня, тоже пыхтел, но вроде справлялся. А я отстаю, с ритма сбиваюсь, и тут же от Митьки прилетает тычок в бок.