Александр Лысёв - «Поворот все вдруг!». Укрощение Цусимы
Сергей Платонович носил коричневый дорожный костюм, ботинки с крагами и английский грибообразный пробковый шлем. Костюм был ладно притален и сидел на широкоплечей фигуре Ключевского безупречно. Осанкой своей Сергей Платонович скорее напоминал человека военного, нежели мирного исследователя и путешественника. Носил длинные усы и бороду, что явно делало его старше своих лет. Светло-серые глаза его смотрели на всякого собеседника с неизменным вежливым вниманием. Впрочем, частенько мелькали в них едва уловимые лукавые смешинки. При знакомстве и последующем общении Мигунин деликатно поинтересовался, не родственник ли уважаемый Сергей Платонович известному историку Ключевскому?
– Весьма отдаленный, – вежливо отвечал Сергей Платонович.
В ходе плавания на «Валахии» вся компания охотно слушала рассказы Ключевского о его путешествиях и исследованиях в далеких странах. Выяснилось, что интересы Сергея Платоновича весьма разносторонни. К их числу относятся география, геология, в некоторой степени этнография, а также ботаника. В особенности энтомология. Сергей Платонович доверительно сообщил, что в одном из ящиков хранится собранная им на Новой Гвинее коллекция бабочек.
– Кое-какие экспонаты представляют несомненный научный интерес, – скромно отметил Ключевский как-то за ужином.
Мигунин бросил салфетку на стол:
– Вам непременно надо сделать доклад в Академии наук, – решительно заявил профессор. – Это, конечно, не мой профиль, но я могу поспособствовать…
– Премного благодарен, – с легким поклоном отвечал Сергей Платонович. – Я как раз обдумывал подобный вариант. Буду вам очень признателен. Надо только систематизировать собранную информацию.
– Конечно, разумеется. – Мигунин был чрезвычайно оживлен. – Такое упорство, такое самопожертвование с вашей стороны. Ради фундаментальной науки! Более чем годовая экспедиция в экзотические края…
– А где ж вы еще были? – поинтересовался Хлебников.
– Новая Гвинея, архипелаг Бисмарка, – отвечал Ключевский.
– А севернее? – осведомился ротмистр. – Или западнее?
– К сожалению, не удалось. – Ключевский вытер губы, промокнул усы с бородой и положил салфетку на стол. Посмотрел на Хлебникова. Затем обвел взглядом всех присутствующих:
– Очень хотелось, господа, попасть на Каролинские и Марианские острова, но увы…
– Да, велик наш шарик, – вставил реплику Шишкин.
Веточкин сидел и слушал, открыв рот, с вилкой, на которой уже начал заветриваться подцепленный минут двадцать назад кусок осетрины.
– Диссертация! – решительно заявил Мигунин. – Опубликуете книгу. Вы сделаете себе имя! И это заслуженно, кто ж еще, если не такие, как вы!
– Благодарю вас, господа, – все так же кивал Сергей Платонович. – Мне, право, и неловко об этом.
– Сергей Платонович, а вы кенгуру видели? – выдавил наконец из себя Веточкин.
Выяснилось, что Ключевский видел и кенгуру, проезжая через Австралию, и в Бомбее парохода ждал, и Суэцким каналом плыл, и потом на перекладных вокруг всей Европы до Гамбурга…
А сегодня, когда «Валахия» подходила к Петербургу, Ключевский вдруг как-то резко почувствовал, что очень устал. Ему даже нездоровилось…
Прощались все как старинные товарищи. Кто-то в шутку предложил встретиться следующим летом в Баден-Бадене.
– А что, господа, идея замечательная, – шумел Хлебников, вытягивая физиономию и по-смешному оттопыривая нижнюю губу.
– Ну, если что, Шишкина в Петербурге всегда найдете, – пожимал руки Матвей Игнатьич. – И не только в Петербурге. Если уж станет Шишкина не найти…
Всем стало совершено очевидно, что если станет не найти Шишкина, то наступит конец света. Это как минимум.
…Ключевский смотрел на город, из которого уехал полтора года назад. В нем ничего не изменилось. Ну, или почти ничего. Это было хорошо. Сзади осторожно тронули за локоть:
– Сергей Платоныч, вещи погружены. Извозчик ждет. На Гороховую?
– Да, Василий. Спасибо. Едем.
Под мерное цоканье лошадки Ключевский с рассеянным видом наблюдал из коляски улицы столицы. На коленях его разместился объемистый саквояж. Дома хорошо. Правда, некоторые дни летом в Питере случаются душноватыми…
3
«Душно, душно. Не иначе быть грозе».
Николай поднял глаза к небу. Наступающий вечер заволакивало сизой хмарью. Захотелось расстегнуть крючки на воротнике мундира. Отстегнул верхний, вздохнул поглубже. Еще раз оглядел внутренний дворик Зимнего дворца. Остановился напротив арки. Через закрытые ворота была видна безлюдная в этот час Дворцовая площадь. Литые украшения на воротах подобно сказочной аппликации накладывались на громаду Александрийского столпа. Из-за него на площадь вырывалась колесница. Царь сделал навстречу ей еще несколько шагов. Впереди замаячили неподвижные фигуры караула Семеновского полка. Рука машинально застегнула верхний крючок. Николай беззвучно усмехнулся и тихо отступил назад…
Только сегодня император вернулся в Петербург. Аликс и дочери тут же отбыли в Царское. Так будет лучше всего, в городе хорошо не отдохнешь. Особенно после такой поездки. Впрочем, последнее относилось больше всего непосредственно к нему, Николаю II, самодержцу Всероссийскому.
Жарким июльским днем 1903 года царский поезд выходил из Петергофа в Арзамас. 17-го уже были в Сарове на торжествах, посвященных канонизации преподобного Серафима. Такого скопления народа Николай не видел со времен Ходынки. Но, слава богу, повторения последней не случилось. Правда, досталось бедняге Фредериксу. Он споткнулся в толпе, сопровождавшей императора, и кто-то наступил ему на лицо. К счастью, отделался пустяками. Вообще, тамошний губернатор Лауниц молодец. Не то что дядя Сергей в Москве при коронации…
От вторичного воспоминания о Ходынке Николая даже передернуло. Он поспешил перенестись мыслями в приятное. Перед глазами проплыло совсем недавнее: колокольный звон, духовенство в парадных одеяниях. И куда ни кинь глаз – огромное количество народа. А потом шоссе вдоль речки Саровки. Несмотря на совсем тонкую цепочку солдат вдоль маршрута движения, обошлось без эксцессов. Вот только Фредерикс…
А после древняя обитель на горе в лучах заходящего солнца, вечерня с дивным синодальным хором. Купание царицы у скита Преподобного. Он, конечно, обожает дочек. Но как хочется наследника! Николай улыбнулся: «Ничего, попробуем еще раз. Бог даст, будет сын…»
После отъезда Александры в Дивеевский монастырь Николай задержался на подворье. Старец подошел к нему сам. Взглянул в глаза. Сказал одно только слово: «Пойдем». Свита опешила. Монахи замерли, благоговейно склонив головы перед старцем. А тот, больше не глядя на Николая, не ожидая никого, медленно уходил от всех в отдаленную часть подворья. Отворил неприметную дверь, прошел, оставив дверь приоткрытой. Как бы приглашая, но оставляя выбор…
Царь, жестом остановив всех на своих местах, вошел вслед за старцем. Один. Для описания своего состояния тогда Николай так и не смог найти подходящих слов. Не находит он их и сейчас… С выездом из Сарова задержались на четыре часа. Торжественные мероприятия закончили без участия императора. Выйдя на закате из подворья, Николай приказал кортежу ехать на платформу. Царский поезд полным ходом проследовал на север. 19 июля уже были в Москве, а на следующий день в Петербурге…
На сегодняшний вечер оставалось сделать лишь несколько распоряжений. Николай дал их лично генерал-лейтенанту Мосолову, начальнику канцелярии Министерства императорского двора. Еще возвращаясь с прогулки, Николай уже знал, что сегодня же уедет из столицы вновь. Пусть семья отдыхает в Царском Селе. Он им телеграфирует. А сегодня пока не поздно – уехать в Гатчину.
В девять вечера в Александровской еще было светло. От императорского поезда отцепили половину вагонов. Со стороны города надвигалась гроза. Николая ждал экипаж. Вокруг гарцевал конвой. Царь докурил на перроне папиросу. Последнюю из второй за сегодня коробки. Да, Аликс он телеграфирует завтра. Пусть отдохнет с детьми несколько дней.
Николай вернулся в свой салон-вагон. Через четверть часа поезд, слегка дернувшись, медленно выплывал со станции Александровская. У перрона остался стоять пустой экипаж.
В Гатчине оказались задолго до одиннадцати. Императорский поезд прибыл неожиданно, ломая все давно устоявшиеся церемониалы. На лицах немногих встречающих чинов в сей неурочный час запечатлелись недоумение и тревога. Все это резко контрастировало с обычной обстоятельной манерой проведения всех придворных поездок и мероприятий, установившейся в текущее царствование. Только гвардейцы конвоя были спокойны и невозмутимы.
Николай вышел, коротко поздоровался с присутствующими. Вместо приготовленного экипажа приказал подать себе коня. Легко вспрыгнул в седло. Поглядел в северном направлении. По-видимому, гроза уже шла над Александровской. Небо на горизонте беззвучно прочерчивали яркие всполохи.
