Собиратель земель (СИ) - Старый Денис

Меня здесь пробуют втянуть в низкие подленькие интриги, а более четырех тысяч человек из Византии вошли в Москву… Мою Москву. Да, я выторговал у великого князяаренду этого города для Братства. И складывалось такое впечатление, что Изяслав Мстиславович даже обрадовался моей уступчивости. Он считал, что я, скорее всего, попрошу себе Суздаль. Нет, не себе, а в кормление Братства — такая формулировка была использована.

Командир бунтовщиков, которые захватили Москву и всерьез готовили молодой город к обороне, сам прибыл и выразил желание не быть бунтовщиком больше, а просил принять его… в Братство. Почему ко мне? Да уже потому, что бунтовщиков не любит никто и считается, что тот, кто раз предал, быть в дружине на хорошем счету уже не может.

Пусть, как такового предательства и не было, но Изяслав для многих дружинников, как погибшего Андрея Юрьевича, так и, тем более, для его брата, Ростислава Юрьевича, оставался, если не врагом, то нежеланным в дружине. Как здесь говорили, нелюбым. А я, значит, любыйдля всех, потому как — не князь, а за церковь.

И я принял этих ратников. Нет, всех и каждого к себе привлекать — это путь в никуда и будет отсев. Но, с другой стороны, три с половиной сотни ратников — это сила, причем внушительная. А мне земельку приращивать на Востоке, мне крепости ставить на Западе, мне русскую экспансию осуществлять на юг.

Решение простое: я их принимаю, но дроблю и усиливаю другие отряды, чтобы вместе не быть всем этим бунтовщикам. Ну и в Пермь их, к Уралу ближе.

— Воевода, ты слышишь меня? Али как? — звонким, неестественным, будто у девицы, голосом спрашивал новгородец.

Худощавый мужик, выглядящий лет под пятьдесят, хотя на самом деле ему не более сорока пяти, был главным среди новгородцев, вызвавших меня на разговор. Переговорщик обманывал мои ожидания. Где пузо купеческое? Где богатые вычурные одежды, где перстни на всех пальцах? Складывалось впечатление, что я разговариваю со средней руки горожанином, а не с одним из «решал» Великого Новгорода. Его спутники, еще двое мужиков, и то выглядели знатнее.

А еще этот голос… Он меня смешил. Разговаривать о серьезных делах с мудаком… простите, мужиком, когда он говорит, как пятилетний ребенок или визгливая баба, это вызывает диссонанс. Между тем, нужно сдерживаться. Ведь, несмотря на свой голос, мужик явно статусный в новгородской республике.

Вопреки всему, именно он голова новгородского посольства к Изяславу.

— Слышу, Станигост тебя. Но скажи мне, а ты говорил об этом с великим князем? — спросил я, когда новгородец закончил плести словесные кружева. — Так знает о том, что ты хочешь Братству земли дать и побуждаешь меня супротив Изяслава быть. Нет, я понимаю, что не сейчас и не явно. Но что это, если не желание создать большое войско? Мои брони, мои наставники, ваши воины.

Новгородец Станигост не сразу ответил, он пристально посмотрел… нет не на меня, а на Жилу, который был единственным моим сопровождающим на тайных переговорах. Жила — не мой челочек, он порученец от великого князя, но здесь и сейчас играл роль моего приближенного. Будто новгородец что-то подозревал, или я себя выдал тем, что иногда, да посматриваю на молчаливого крепыша Жилу, сидящего скромно на краю лавки.

Дело в том, что я, от греха подальше, решил рассказать великому князю о том, что со мной ищут встречиновгородцы, прибывшие для переговоров с Изяславом. Нельзя было давать повод правителю Руси для подозрений. Только наладили отношения и обрисовали рабочие схемы сотрудничества. Так что Изяслав Мстиславович предоставил мне своего человека, чтобы тот слышал все, о чем будут говорить новгородцы.

— Нет, я не говорил ничего Изяславу. Архиепископ Нифонт поведал мне, что ты мудрый муж, а тут такие глупые вопросы задаешь. Ты понял, что мы тебе предлагаем? — «прозвинел» своим высоким голосом Станигост.

— Отчего же не понять. Вы хотите нанять меня, или даже приручить, как пса. Я ухожу в Новгород, сражаюсь за ваши интересы, учу ваших ратников, ремесленников, чтобы они лучшие брони изготавливали. А вы мне оплачиваете труды. Я что-то упустил? — не дожидаясь ответа, я продолжил. — Ах, да! Еще я должен в обход воли Изяслава все это сделать.

— Не в обход! — раздражённо сказал еще один новгородец, я даже его имени не знаю, так как тот ранеемолчал. — Мы признаем великого князя и обязуемся ему платить выход в две тысячи гривен серебром в год. Он даже князя Мстислава оставит своим посадником. Мы попрали завоевания отцов наших и согласились быть под великим князем.

— Но великий князь не все ваши уступки принимает, — констатировал я.

На самом деле, новгородцы захотели, что называется, «сделать ход конем». Они обещали мне и склады, и хорошие цены на мои товары, и даже оплату за любые телодвижения, хоть просто за «прогулку» по землям чухонцев и демонстрацию силу войска. Земли обещали, чтобы там я строился, причем это земли эстов. Казалось, так пели сладостно, что и заслушаться можно, и… поверить.

Вот только, что за этим крылось? Во-первых, они зондировали почву на предмет того, что я стану за Новгород и всем войском вольюсь в эту вольницу. Кроме того, одетые в лучшие брони с лучшим оружием тысяч сем новгородцев, да с дружиной князя, а Мстислава эти ухари рассчитывали обработать и сделать лояльным — это все большая сила и без Братства.

Рассчитывали ли новгородцы, что таким образом смогут противостоять великому князю? Так сразу и не скажешь, но подобные выводы напрашивались сами собой. В крайнем случае, они хотели создать такую мощь, чтобы великий князь трижды подумал разговаривать ли с Новгородом с позиции силы.

Меня хотели повязать экономикой. Если мои товары будут продаваться в Новгороде, там же выстроится и торговая инфраструктура Братства. Все это терять я себе не позволю, если привыкну пользовать. Новгородцы думают своими купеческими, может, и не лишенными правды, нарративами. Самое больное место у человека — это его кошелек. Сейчас на меня, кроме экономических ограничений, нет никаких рычагов воздействия. Так что, ведут себя, словно я рыба. Сперва нужно прикормить, после закинуть крючок и подсекать.

— Я правильно тебя понял, что ты не желаешь с нами знаться? — звонкий, но с интонацией, жесткий голос Станигоста прозвучал угрожающе. — Сколь можно слушать меня, но не говорить ничего путного? Мы предлагаем тебе умножить имущество, иметь много серебра и торговать с немцами. И что? Может иные способы есть тебя вразумить?

— А не угрожать ли мне ты собрался, купец? — я встал и, нахмурив брови, пристально посмотрел прямо в глаза новгородцу.

— Нет, что ты, — расплылся он в явно притворной улыбке.

Не стал угрожать, значит, дело хуже. Если кто-то очень много говорит о том, как будет «резать на лоскуты», убивать особо изощренными способами, то с каждой озвученнойфразой сказанное все более обесценивается. Хуже, когда вот так… Намеком, но не признаваясь.

Я посмотрел на своего спутника и подумал, стоит ли говорить то, что хочется, не станут ли мои слова, безусловно пересказанные соглядатаем Изяславу, работать против меня? Но все равно угроза вырвалась.

— Новгород будет уничтожен… весь, если со мной или с моими людьми что-то случится, — сказал я, встал и с ухмылкой посмотрел на Станигоста, после на иных новгородцев. — Вы хотите сохранить свою вольницу? Думали использовать меня для этого?

— Охолони, воевода, сакажешь, слова назад не возвернутся! — дал мне совет Станигост, но я не послушал, наверное, мудрого человека.

Не нравится мне, когда вот так, не нытьем, так катаньем, пробуют заставить сделать то, чего не хочется, что давят. Так что лучше прямо обозначить свою позицию.

— Вы не сказали, вы намекнули, что перестанете принимать мои товары у себя в городе. Я услышал вас. И не будет больше ни бумаги вам, ни плугов с косами, ни воска с мехами от меня. А часть востока перед Камнем — уже мои, там зверь пушной. Ничего не привезу на торги в Новгород, — сказал я и сделал паузу, так как видел, что мне хотят возразить.