Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
— Когда я вас обманывал?
— А это не обман. Вы лишь молчать изволили, негодяй!
— Вот-вот! Небось, боялись, что отобьем выгодную партию? Зря! Никому из нас не нужна святоша, что в церковь ходит с замотанным лицом и у оконца не показывается. Это вы у нас, простите, немного ханжа. И зазнайка. А еще… Помните историю с рысью? Донье Руфине нужен муж, одно имя которого убивало бы слухи…
— Я действительно настолько страшен? Ох, голова кружится… Друзья, наговорите мне поскорей хоть каких гадостей, а то я от спеси лопну!
— Не берите в голову. Для человека, которому купили студенческий матрикул в двенадцать лет, вы образец скромности. Но женатых профессоров в университетах держат одни еретики-протестанты, зато женатых судей — пруд пруди.
Кошель севильского школяра — не рог изобилия. Нанять все заведение на вечер не дозволит. Поодаль столик занят другой компанией, потише, но потемней. Серые куртки, алые кушаки. Не то недавняя деревенщина, не то оставшаяся не у дел солдатня. Громкий разговор долетел до чужих ушей. А к ушам иногда прилагаются, вместо головы, кулаки. Поскольку же кулаками соображать трудно…
— Так это что, тут теперь судья жрать будет? — раздался пьяный голос. — Тут крючков не любят!
Школяры — ну отвечать. Молчит один Диего, только здоровую руку опустил в разрезной рукав зеленой мантии. Когда перебранка перешла в потасовку, посторонился, пропуская друзей в схватку. Ждет. Недолго. Блеск навахи. И — выстрел! Драка распалась, на полу обнимает простреленную руку начавший ссору задира. Один из студентов зажимает порез на бедре.
— Кодекс Юстиниана, титул девятый, статья шестнадцатая. — Голос Диего легко прорывается сквозь сдавленные подвывания раненого. — Удар мечом, не убивший. Карается отсечением руки… Пабло, дружище, вы на ногах тверды? Славно. Извольте сбегать за альгвазилом. А я пока подержу подсудимых под прицелом. У меня еще три пули.
В двух рейтарских пистолетах. Два пистолета, четыре ствола, один исходит тающим дымком, второй высунул рукоять так, что выхватить и выстрелить — секундное дело. А колесцовые замки не тухнут, как фитиль, и не дают осечек, как кремень. Жаль, стоят дороже фитильного и кремневого замков, вместе взятых. А еще эта пара приметная!
Иные школяры пихают друг друга локтем под бок: пусть двуствольный пистолет в Севилье не редкость, но про пару с медвежьими головами на рукоятях слава ходила и до последней городской охоты. Любимое оружие рысьеглазой! Жениху лапу пуля ожгла, ему с толедским когтем плясать неудобно, вот и разодолжился приметной парой. А еще откручивался! Вот и вся цена его: «Не хочу жениться, хочу лекции читать!».
Студенты вытаскивают из карманов оружие. У большинства навахи, но в руках выпускников сверкнули рыжим отблеском свеч рапиры. Будь на месте кастильцев галлы или немцы — были б все со шпагами, но в Испании отчего-то все еще полагают, что студент ближе к монаху, чем к солдату. Впрочем, их противники вовсе не настроены драться. Один даже руки выставил, ладонями вперед. Заговорил. Спокойно, ровно.
— Недоразумение, господа студенты, недоразумение! Один из нас забыл с пьяных глаз добрые правила кабацкой потасовки… Полагаю, если мы принесем извинения и подкрепим их разумной суммой на излечение пострадавшего, вы не станете раздувать неприятности?
— Стану. Я не беру взяток. И если вы сделаете еще шаг вперед — получите пулю.
— Послушайте, юноша. Я вполне в состоянии договориться с альгвазилом. Дело мелкое, и за разумную мзду меня отпустят — не по дороге, так прямо из тюрьмы. Но я тороплюсь. И, между прочим, готов приплатить за сбереженное время. Я предлагаю полсотни реалов, и вы уходите с моего пути.
— Диего, соглашайся, — проскрипел раненый школяр. — Мне, право, пригодятся денежки. И на врача. И на прожитие.
— Жаль, — сказал судья, — но — ваше право… Остались живы — можете взять отступное… Только сразу вычтите пару реалов за беспокойство альгвазилу, которого уже позвали. Раз звал я — явится, и скоро.
О дощатый пол глухо звякнул толстый кошель. Диего вновь отходит в угол, но пистолет опускает, только когда выходит последний из устроивших потасовку. Собственно, не опускает, а аккуратно кладет на стол.
— Что-то у меня препоганое чувство, — сообщает в воздух, — до омерзения. Хуже, чем когда квасцы растираешь. Пошел бы домой — да руки дрожат. Сейчас вот чуть успокоюсь и откланяюсь.
Веселая компания снова шумит. Рана оказалась пустячной царапиной, серебро в кошеле — настоящим. Снова льется вино, а исчезнувший на время потасовки кабатчик требует возмещения за сожранное и поломанное проигравшими.
Надо бы перезарядить пистолет… и не стоит это делать, пока один ствол заряжен. Самый простой способ разрядить — выстрел. Диего принялся искать достойную цель — и увидел то, что недавно прятал в свете масляной лампы. Длинное червеобразное тело больше не светится, только по всей длине мерцают сотни маленьких глаз… В глазенках злоба! И ЭТО — дарило радость? И от ухода ЭТОГО — накатывала тоска? А чтобы увидеть истинный облик чудовища, оказывается, всего и нужно, чтобы в момент самоупоения кто-то крепко тебя обозвал — например, крючком судейским!
Пистолет тяжело грохнул. Обычной, свинцовой пули оказалось вполне достаточно. Почему нет? Игнатий Лойола отгонял Сатану посохом, а Мартин Лютер, коего поминать добрым католикам не к лицу, — пуская ветры. Чем горячий свинец хуже?
Утихшие руки, забыв о ране, выполняют привычную работу: спустить пружины замков, прочистить ствол, надорвать патрон, засыпать порох на полку. Полку закрыть, остальной порох высыпать в дуло. Забить шомполом пыж — бумагу, из которой свернут патрон. Загнать пулю. Достать ключ, завести пружины. Ну вот. Можно идти домой по ночным улицам.
— Кусок в горло не лезет, друзья. Так что, до свидания.
Повернулся к дверям — влетает Пабло. Багровое лицо, одышка. Да, не мальчик — на побегушках состоять. Так кто ему мешал сдать экзамен на бакалавра раньше?
— Стражи нет. Нигде… И вообще, беспокойно.
Диего поправил берет. Рассовал оружие по карманам.
— Тем хуже.
— Думаете, стоит идти? Может, посидим до утра? Ночь какая-то суматошная. Вон и пожар. Кажется, близ порта. Эй! Вы ж сейчас не при должности!
Тень на лице. Глаза стволами, только не дымятся.
— Доброй ночи, господа. Похоже, мне нужно не идти, а бежать…
Ночная Севилья запутанней критского лабиринта. На этот раз в него запустили минотавров! Стража заполошно бегает по узким улочкам. Мечутся на колокольнях темные тени, злой звон будит добрых обывателей: пожар! Один, второй… Все. Крики, выстрелы, быстрый, деловой лязг клинков, вовсе не похожий на дуэльный: в ход пошли острия и топоры алебард. Прохожему лучше не попадаться. К счастью, пройти по припортовым районам незамеченным можно — если знать верные переулки, дворы, лазы в заборах. Стража знает об этих путях — но перекрыть их все ночью трудно.
По-хорошему, на деле нужно молчать, но получается не всегда, особенно когда подручные устраивают бунт. Разумеется, из-за денег — чужих! И это после того, как он спас три шкуры. Да, три. Судья-подранок оказался зубастей, чем рассказывали. Пистолеты! Раньше он только мечом махал, и все правой. Планировалось: спровоцировать драку и «случайно» убить пару школяров, в том числе лиценциата. Маленькая второстепенная акция, цель третьего разряда. Человек, о котором Орден мог бы и позабыть на время — не вычеркивая из списка жертв. Всего лишь заказ…
Сегодня десятки людей пойдут на штурм темницы, на дом врага веры в городе — будет славная битва с ведьмой и, вероятно, еретиком. Судья столько служил во Фландрии… мог и набраться кальвинистской скверны. Мятеж? Нет, кличем храбрецов будет «Святая вера и король!».
Дон Хорхе решил выдавить имена? Отлично, атлетам полезна практика. Давно не приходилось тюрем штурмовать. А семья несговорчивого алькальда да сгорит в назидание прочим в собственном доме — как бы они его ни укрепили.
Туда и дорога чертовой семейке! Муж осмелился помешать праведному делу, жена в митре еретички у позорного столба стаивала. Дочь была учена больше, чем положено порядочной женщине, да и видения, говорят, у нее были. Раз молчала — верно, не свыше! Что ж, возле гнезда колдуний было достаточно людей — не только для того, чтобы сломать сопротивление верных вассалов, но для того, чтобы обуздать огонь. Если все прошло гладко, с неудобным семейством покончено. Жаль, с женихом пока не вышло, а ведь с него и началось — как лавина с камушка.
Увы, все скроено наспех… Сколько случайных людей попадет под пули и клинки? Скольким добрым людям придется честно взойти на эшафот — расплачиваясь именно за это да еще за кровь тех, кто исполнял приказы и присягу? Если их не будут пытать и позволят умереть с достоинством, орден вмешиваться не будет. Это знают все… и все равно пылают святым гневом. Есть ли лучшее доказательство, что правда с ними?
