Александр Александр - Волонтер: Нарушая приказы
– Владеете науками?
– В какой-то мере.
Андрей стал вспоминать, что в школе учил да в институте проходил. Слава богу, когда экономику изучал не только одного Адама Смита запомнил. Прокололся на малом, решил похвастаться что и обмолвился. Сначала сообщил, что читал «Новые опыты о человеческом разуме». Похвалился, что понравилось учение о прирожденной способности ума к познанию высших категории бытия и всеобщих и необходимых истин логики и математики.
– Эвон как, – произнес Лейбниц, – неужто моя книга и до Московии добралась(36).
Ладно бы это, так нет. Как говорится: «Остапа понесло».
– А вот с вашей «Теодицея» не согласен, – продолжил Андрей, – может наш мир и наилучший, но вряд ли он создан богом.
И тут Готфрид вспыхнул.
– Эвон как! – Воскликнул он. Сначала граф подумал, что вспышка произошла на религиозной почве, но уже через секунду все разъяснилось. – Вы не могли читать сей труд, – проговорил Лейбниц, – я еще только несколько глав написал(37).
Ученный встал из-за стола, подошел к окну. Минут пять, если не больше вглядывался в Берлинский пейзаж. Потом развернулся и спросил, кто такой граф и откуда. Андрей молчал. Лейбниц вернулся за стол, сел.
– Говорите граф. Я не скептик – поверю. Что мыслимо – то возможно, что возможно – то мыслимо.
Андрей покосился на царевича. Готфрид все понял и попросил мальчишку прогуляться по академии.
– Посмотрите, как у нас все устроено, Ваше высочество.
Когда Алексей ушел, и дверь в кабинет закрылась, Андрей поведал математику свою историю.
– Любопытно, – молвил философ, – очень любопытно. Вероятность существования будущего, как и то что существовало прошлое, я никогда не отрицал. Поэтому не удивлюсь тому, что иногда человек может перемещаться из одного времени в другое. С помощью ваших знаний я сейчас бы мог изменить математику, но вот только не хочу.
– Почему? – поинтересовался Андрей.
– Зачем ускорять время? Всему свой черед.
– Резонно, – согласился граф.
– Теперь вот скажи мне путешественник, – произнес Готфрид. – Раз уж ты попал в наше время, то скорее всего что-то изменил. Вот например царевич. – ученый взглянул на дверь, – вот если бы ты не стал его учителем, то что бы было?
– Сейчас бы он находился в Москве, в окружении людей консервативных. Стал бы, – граф задумался, поймет ли ученый термин или нет, решил, что если что растолкует, – маменькиным сынком.
Лейбниц графа понял. «Маменькины сынки» видимо существовали в любом мире и в любой эпохе.
– Значит супротив батеньки пошел бы, – вздохнул немец, – теперь нет.
– Не уверен, – проговорил Андрей, и рассказал математику причину их появления в Европе.
– Так-так. – молвил Лейбниц, – природа. Будем надеяться, что история Алексея закончится не так как должна была бы.
То, что царевич погиб бы в будущем от рук батюшки Готфрид догадался по интонациям.
– Вот только не знаю, как теперь быть, – проговорил вдруг Андрей.
– Что так?
– Петр ведь через четыре года должен был к вам приехать. Да не один, а с царевичем. Сватать государь сына своего хотел за принцессу Брауншвейскую Софью-Христину.
Лейбниц вновь встал из-за стола. Прошелся к окну.
– В Ганновере она. Познакомить ее с царевичем можно. Да вот только смысла я в этом сейчас не вижу, лет сей девице сейчас тринадцать. Так что приезжать царевичу нужно будет сюда через четыре года.
Пришлось рассказать математику, что из сватовства этого ничего не вышло.
– Жаль, – вздохнул Готфрид, – очень жаль. Ибо девчушка эта умна не по годам.
– А, что если?
– Познакомить. Чтобы они подружились, – догадался Лейбниц, – а мысль-то не глупая. Глядишь, что-то и выгорит. А если мы ошибаемся, то и через четыре года приезжать свататься не потребуется. Эх, жаль, что с Петром не увижусь.
– Так может вы в Петербург переедете с академией. Государь науки уважает…
– Э, нет, – перебил его математик, – уж лучше вы к нам. К тому же сырой воздух этого города, говорят вреден для здоровья.
Вот и порешили, что через два дня, после того, как Лейбниц уладит все дела в академии, отправятся они в Ганновер.
Ощипанные тушки голубей лежали перед графом и царевичем на огромном серебряном блюде. До этого тщательно промытые и нашпигованные шпиком грудки, снаружи и изнутри посоленные, проперченные к тому же сбрызнутые лимонным соком, обернутые листьями шалфея и перевязанные ниткой, жарились в глубокой сковородке в окружении нарезанных грибов и зелени петрушки. Толстый повар обильно полил их вином и по необходимости добавлял воды. Когда же они были готовы, снял шпик, шалфей и полил выделившимся соком, после чего вновь вернул сковородку в духовку, только на сей раз без крышки. Дождался пока голуби подрумянятся и вынес к столу. Затем кружа у стола, несмотря на свою тучность, раскладывал их с помощью вилки в тарелки гостей аккурат рядом с отварным картофелем. Рядом тут же на столе стоял компот.
– Что это такое? – поинтересовался Алексей, когда очередь дошла до графа.
– Голуби, – пояснил эстонец, – с картофелем. – Он отхлебнул из кубка, – компот. – Поморщился, – из тыквы.
Царевич хотел, что-то еще спросить, но граф знаком показал, что не надо. Паренек понял, что тот на все вопросы ответит потом, после застолья. Золотарев оглядел присутствующих, кроме них с Алексеем за столом сидели: Лейбниц, Софья-Христина и ее родители. Стоит отметить, что девчонка выглядела на несколько лет старше своего возраста. И несмотря на все усилия математика и эстонца на царевича Алексея она не произвела ни какого впечатления. То ли он был не по годам развит, то ли в душе все еще испытывал какие-то чувство к оставшейся в Нарве подруге.
Одно радовало обоих путешественников (об их товарищах умолчим, те люди служивые, готовы ехать туда, куда велят) – то что они побывали в красивейшем городе Нижней Саксонии. Ганновер хоть и напоминал своей архитектурой немецкие города, но все же в чем-то отличался. Больше всего царевича Алексея поразил Большой сад в Харренхаузе. Гордость Ганновера представлял из себя барочный сад разбитый в этой местности по типу Версаля. По центру парка дворец служивший резиденцией местным герцогам. Сейчас в конце октября, когда листья с деревьев еще не облетели, он поражал своим великолепием. По случаю приезда царевича Алексея, отец принцессы Софьи-Христины повелел вечером, как стемнеет устроить фейерверк.
Пока не наступил вечер, Золотарев с помощью математика уговорили герцога показать для царевича город Ганновер. Особенно Лейбниц настаивал, чтобы тот продемонстрировал Алексею рыночную церковь Святого Георгия и святого Якоба.
– Таких соборов в варварской Московии нет, Ваше Сиятельство, – пояснил Готфрид, – а еще библиотеку, коей я в свое время руководил.
Обе достопримечательности, ну, кроме сада само собой, были гордостями правителей Нижней Саксонии. Построенная в четырнадцатом веке лютеранская кирха вместе с более поздним зданием Старой ратуши – образовывали на Рыночной площади ансамбль в стиле «кирпичной готики». В библиотеке были собраны лучшие книги самых известных авторов Европы. Творения великих умов прошлого. Там же находился один из первых экземпляров «Государя» Макиавелли.
Когда в библиотеке отец принцессы попытался произвести впечатление на царевича тем что читал роман, Алексей только шмыгнул носом. Воспринятое как зависть вскоре было растолковано, через того же Лейбница, графом Золотаревым, как то, что сим нас не удивить. Эту книгу царевич осилил год назад, когда ему еще было шестнадцать лет. Предполагаемый тесть так и сел на диван с открытым ртом.
– Вот тебе и варварская Московия, – прошептал он. – Я помню ваши слова, Лейбниц, –проговорил он, обращаясь к философу, – стремление русских к европейской культуре – противно естеству.
– Беру свои слова обратно, ваше сиятельство, – молвил ученый.
Провели в Ганновере две недели, когда выезжали из столь славного города уже шел ноябрь. Андрей надеялся, что удастся добраться до портов Нидерландов как можно скорее. Скоро наступят холода, и плавание может быть не таким безопасным.
Увы, в Голландии пришлось задержаться до весны тысяча семьсот восьмого года. Уже подъезжая к Антверпену царевич подхватил простуду.
Каналы, канал, каналы. Скоро такой должна была стать по задумке Петра новая столица Московского государства. Они серебряными стрелами уходили за горизонт, подпитывая водой, словно щемящей тоской, землю. Множество домов жмущихся друг другу, построенные на дубовых сваях на удивление не создают четкую линию. И кривизна эта по причине того, что дуб начинает от постоянных перепадов воды гнить. Из-за чего здания причудливо клонятся набок. Амстердамцы называли их танцующими. Именно по этим каналам и доставляются к домам большинство грузов. Из-за того, что возникают проблемы, когда тяжелую мебель или тюки с товарами, трудно внести в здание вдоль фасада имеются специальные балки.
