Флориан Иллиес - 1913. Лето целого века
К сожалению, длится это недолго. 30 сентября он записывает после концерта: «Музыка разбередила все мои комплексы. Мне хотелось покончить с собой. Какой во всем прок? Никому ни до чего нет дела, никому нет дела до меня, мне нет дела ни до кого. Вот бы только книга моя вышла». Тогда – чудесная наивная надежда – все будет хорошо. Но такой закон не может обосновать даже доктор юридических наук Карл Шмитт.
25 сентября 1913-го Чарли Чаплин подписывает первый контракт с киностудией «Кистоун». Он получает 150 долларов в неделю за съемки в своем дебютном фильме «Зарабатывая на жизнь».
Вальтер Ратенау публикует свою книгу «О механике духа», в которой он – председатель наблюдательного совета AEG и одна из ключевых фигур немецкой экономики в принципе – настойчиво предупреждает об опасности, которую таят в себе техника и механизация по отношению к чистоте и «царству души». Книгу он посвящает «юному поколению».
Октябрь
В этом месяце Томаса Манна настигает прошлое. В Хеллерау близ Дрездена авангард собирается на мистерию. Немецкая молодежь восходит на Мейснер, который с тех пор называется Высокий Мейснер. Эмиль Нольде покидает Берлин, чтобы в составе экспедиции отправиться к тихоокеанским островам. Август Маке обнаруживает рай в Швейцарии, на солнечном Тунском озере. Большой вопрос: позволительно ли питать отвращение к лицу Франца Верфеля? А также: сколько авангарда может вынести Берлин? Людвиг Майднер ни с того ни с сего рисует поле боя и называет его «Апокалиптическим пейзажем». Император Вильгельм II торжественно открывает памятник Битве народов. Фрейд снимает шляпу – и набрасывает на гриб.
Август Маке. Гуляющие по улице (частная коллекция, Северная Рейн-Вестфалия).
На 753-метровой горе Мейснер в Кауфунгенском лесу на севере Гессена с 11 по 13 октября проходит слет юных реформаторов жизни. После слета гора получает имя «Высокий Мейснер». Немецкий Вудсток последнего поколения, рожденного в девятнадцатом веке, представляет собой попытку собрать под открытым небом движение «Вандерфогель» [39] и союзы свободной немецкой молодежи. Это – протест против помпезной немецщины на параллельном праздновании лейпцигского памятника Битве народов. Все выливается в огромный палаточный лагерь на Хаузенер-Хуте с двумя тысячами участников. Все бродят по лесам, поют, ведут дебаты и слушают различных докладчиков. К примеру, Людвига Клагеса, объясняющего подросткам, что модернизм – самая большая опасность. Ибо угрожает немецким лесам и тем самым – самой эссенции немецких жизненных правил. Клагес предостерегает от техники, разрушающей природу, и выступает за возвращение к естественной жизни. «Человек и земля» – так называется его пламенная речь, предостерегающая от прогресса и разрушения окружающей среды. Другой реформатор жизненного уклада, Фидус, со своими земными и переходящими в небесное акварелями, патетической иллюстрацией «Высокая служба» в «Памятном издании» создал логотип мероприятия на Высоком Мейснере: нагие юноши с мечами на поясах гордо смотрят ввысь. Перед этими мужами и состоится первое публичное выступление юного студента Вальтера Беньямина, который как раз перевелся из Фрайбургского университета в Берлинский и взошел с друзьями на эту гору. В качестве одного из ораторов фестиваля он объясняет, что говорить о действительно свободной немецкой молодежи можно будет лишь тогда, когда утратит значение антисемитизм и шовинизм. А педагог и реформист Густав Вюнекен, соучредитель Свободной школьной общины в Викерсдорфе и учитель Вальтера Беньямина, обращается к примерно трем тысячам подростков: «Неужели дойдет до того, что достаточно будет лишь бросить вам слова „Германия“, „национальный“, чтобы вы рукоплескали и ликовали в ответ? Неужто всякий назойливый сможет взимать с вас пошлину восторга, лишь облачившись в нужную униформу фраз? Смотря на сияющие долины нашего отечества, могу пожелать лишь одно: да не придет тот день, когда военные полчища их растопчут. И да не настанет никогда день, когда нам самим придется вести войска в долины чужих народов». В заключительном заявлении, «Мейснерской формуле», которой присягают все участники, уже гораздо меньше патетики. В ней говорится, что «свободная немецкая молодежь формирует свою жизнь с внутренней правдивостью». Принимается решение проводить все «мероприятия свободной немецкой молодежи без алкоголя и курения». Неудивительно, что революции из этого не вышло. Без алкоголя и курения! Аналогично сформулировал и Герберт Ойленберг в рифмованном предисловии: «Приветствую юность, что больше не пьет, / Германией дышит и ею живет». Спустившись с горы обратно в долины отчизны, все быстро приходят в себя. Как и Вальтер Беньямин, под псевдонимом «Адор» делающий в берлинской газете Фритца Пфемферта «Акцион» следующий вывод: «В турпоходах, торжественных одеяниях, народных танцах нет ничего экстремального и – в 1913 году – ничего духовного. Эта молодежь еще не нашла родившегося врага, которого должна ненавидеть». Беньямину не хватает восстания против отцов поколения грюндерства. Ему не хватает отцеубийства. Эти красивые строки он, кстати, пишет, да простят ему беньяминовцы, из дома своих родителей на Дельбрюкштрассе, 23 в Берлине, где наш студент вновь поселился после семестра во Фрайбурге.
Однако возвращение Беньямина из Фрайбурга обратно в Берлин не вызывает никаких вопросов. Или, как в 1913 году сказала Эльза Ласкер-Шюлер: «Потому художник всегда возвращается в Берлин, что здесь часы искусства не отстают и не спешат».
После промозглых дней вновь засветило солнце, да так, что всюду из земли полезли грибы. У Зигмунда Фрейда отлегло от сердца – встреча психоаналитиков выдержана с честью и достоинством (да и К.Г. Юнг голосов не набрал), – в воскресенье он с домочадцами идет по грибы. У всех с собой по лукошку, устланному клетчатой скатеркой, все пристально вглядываются в мшистую землю венского леса. Иногда они едут и в Земмеринг, где все давно шепчутся, будто вдова Малера Альма вьет здесь себе со скандальным художником Кокошкой любовное гнездышко. Но Фрейда с семьей тянет в леса, а не в летние домики. Дети шмыгают в свои дирндли и короткие штанишки, Фрейд надевает кожаные брюки до колен, зеленую тужурку и шляпу с кисточкой – теперь все готовы к поискам. Фрейд идет во главе грибников – и именно он своим орлиным взором первым обнаруживает лучшие грибы в самых потайных местах. Тогда он пробегает пару шагов, снимает шляпу, бросает ее на гриб и пронзительно дует в серебряный свисток, так что все сбегаются из подлеска. Когда семья в торжественном сборе, отец приподнимает шляпу, чтобы все восхитились добытым трофеем. Честь положить гриб себе в корзину достается по обыкновению Анне, любимой дочери.
Как раз когда в Берлине футуризм провозглашается движением эпохи и Томмазо Маринетти произносит речь на «Первом немецком осеннем салоне», доктор Альфред Дёблин, видный врач, писатель, друг Эрнста Людвига Кирхнера и Эльзы Ласкер-Шюлер, публикует свое «Письмо к Ф.Т. Маринетти». В нем великолепные слова: «Занимайтесь своим футуризмом. Я же занимаюсь своим дёблинизмом». Дёблин не готов пойти на поводу у провозглашенного в «Футуристическом манифесте» Маринетти разрушения синтаксиса как основы новой литературы и нового искусства. Вместо этого Дёблин требует от поэтов: творить не разрушая, а подходя к жизни вплотную.
Если писатель подходит к жизни вплотную, то может запросто случиться столкновение. В «Любекских новостях» 28 октября выходит объявление следующего содержания: «За двенадцать лет, с тех пор как вышли „Будденброки“, написанные моим племянником, господином Томасом Манном из Мюнхена, у меня возникло множество неприятностей, имевших для меня печальнейшие последствия, к которым теперь добавилась книга Альбертса „Томас Манн и его долг“. Посему я вынужден обратиться к читающей публике Любека и просить о том же: оценить упомянутую выше книгу надлежащим образом. Когда автор „Будденброков“ втаптывает в грязь образы ближайших родственников и вопиющим образом разглашает их судьбы, то всякий здравомыслящий человек согласится, что сие дурно. Плюющий в родной колодец достоин лишь жалости. Фридрих Манн, Гамбург». Вот что думает шестидесятисемилетний дядя Фридель, носящий в «Будденброках» имя Кристиан. Томас Манн не без забавы реагирует на это в письме брату: «Ему вдруг перестали указывать на Кристиана Б., и он решил о себе напомнить? Жалко его, правда. Мой Кристиан Будденброк не стал бы писать это дурацкое объявление».
После пятнадцати лет строительства 18 октября в Лейпциге к столетию сражения с Наполеоном торжественно открывается грандиозный памятник Битве народов. Император Вильгельм II славит боевую мощь немецкого народа. Монумент, возвышающийся на девяносто один метр, обошедшийся в 6 миллионов рейхсмарок, напоминающий о том, как пруссаки вместе с русскими и австрийцами разбили французов, был полностью профинансирован из благотворительных и лотерейных средств. Темный камень – гранитный порфир – был добыт в Бойхе близ Лейпцига. На воздвижение ушло 26 500 гранитных блоков и 120 000 кубометров бетона. В торжественном открытии памятника Клеменса Тиме помимо германского кайзера и саксонского короля принимают участие также все князья немецких государств и представители Австрии, России и Швеции. Открытие становится воинственным национальным торжеством с большим парадом. Сановники трех стран-победительниц возлагают венки к пьедесталу монумента. В завершение состоялся званый обед на четыреста пятьдесят гостей. Ни один тост не поднимался за мир – только лишь за незыблемое братство по оружию между Пруссией и Австро-Венгрией.
