Анджей Сапковский - Свет вечный
Алтарист выл, кричал и плакал. Кухонные девки и повара в испуге убежали, побросав горшки, казаны, котлы и котелки.
– Давно я вынашивал этот план. – Стенолаз отбросил кочергу, встал над алтаристом. – Давно я собирался потрепать твою шкуру, ты крыса, ты каналья в сутане, ты брехливый попик. Но вот все времени не было. Считай, это тебе задаток. В счет того, что ты получишь от епископа. Когда он наконец узнает, что ты доносишь на него инквизитору Гейнче.
Отец Фелициан душераздирающе зарыдал.
– От меня, если тебя это успокоит, епископ об этом не узнает, – продолжал Стенолаз, поправляя манжеты. – Это не в моих интересах. Мой интерес в другом… Ты шпионишь для Инквизиции, а я хочу знать… Эй, браток? А что это от тебя вдруг так страхом повеяло? Может, ты еще что-то утаиваешь?
– Все скажу! – расплакался Фелициан. – Сознаюсь, как на исповеди! Я не по своей воле! Меня заставили! Напали… Побили! Под угрозой приказали… Если выдам, я пропал… Я не могу об этом говорить…
Стенолаз заскрежетал зубами. Схватил священника за воротник, дернул, прижал к бочке для рыбы. Прижал коленом.
– Не можешь? – зашипел он. – Ну, тогда сделаем так, чтоб смог.
Он схватил алтариста за запястье, прорычал заклятие. Зашипело, задымило, отец Фелициан скорчился, его лицо покраснело, а дикий крик потряс основания дворца. Стенолаз не отпускал, пока не завоняло паленым мясом. Освобожденный наконец алтарист упал на колени, заходясь в рыданиях и баюкая у живота обожженную руку.
– Лапку, – Стенолаз выпрямился, – помажешь мазью, и за пару недель будет как новая. Но пах, о, пах действительно вылечить трудно. Говори, сукин сын, прежде, чем я припеку тебе яйца. Дороги они тебе? Есть у тебя к ним дело? Любы они тебе? Ну, тогда расскажешь мне все. Ничего не утаишь. Ни словечка не соврешь.
И отец Фелициан, рыдая, плача и пуская сопли, рассказал все. Ничего не утаил и ничего не соврал.
– Это был… – закончил он ломким голосом, – Рейнмар из Белявы… Проклятый еретик… Он скрывался под чарами, но я узнал его по голосу… Он бил меня, пытал… Угрожал смертью…
– Инквизитор Гжегож Гейнче, – подытожил Стенолаз, – тот, которому ты доносишь, похитил и содержит тайно где-то в заключении панну, известную как Ютта де Апольда. Рейневан из Белявы приказал тебе выведать, где ее держат. Каким образом он должен выйти с тобой на связь? Кем были его сообщники?
Отец Фелициан разрыдался. С таким отчаянием, что Стенолаз поверил в его неосведомленность.
– Что ты уже успел нашпионить?
– Ничегошеньки… – захлюпал алтарист. – Да и как? Ведь я червь… Куда мне до тайн Инквизиции?
– Ты – инквизиторский лазутчик. Значит, у Гейнче ты пользуешься какимто доверием.
– Червь ничтожный есмь…
– Да есть ты, есть, вне всякого сомнения. – Стенолаз надменно посмотрел на него. – Послушай-ка, червь. Шпионь дальше. Если выследишь место заключения Апольдовны, донесешь мне об этом. Если Белява или кто-то из его дружков выйдут с тобой на связь, донесешь также. Если справишься хорошо, то я в награду щедро подремонтирую твое червячье существование, не пожалею денег. А если подведешь меня или раскроешь… Тогда, червь, одним маленьким припеканием не обойдется. Ни пяди здоровой кожи на тебе не останется. Так что вон, за дело, продолжай шпионить. Пошел, чтоб я тебя не видел.
Алтарист сторонкой смылся, прижимая руку к груди. И ни разу не оглянулся.
Стенолаз смотрел ему в след. И обернулся, чувствуя чейто взгляд, упершийся в его шею.
Возле каменной лестницы стояла девушка. На вид шестнадцатилетняя. В мужском ватном вамсике и лихом берете с перьями. Ее хищно задранный нос не слишком подходил к ее светлым локонам, румяному личику и губкам, как у куклы. Не подходил. Но и не портил.
«Она слышала, – подумал Стенолаз, непроизвольно потянувшись к спрятанному в рукаве ножу. – Видела и слышала все. Не убежала, потому что ее парализовал страх. И теперь она – свидетель. Совсем лишний свидетель».
Девушка медленно приблизилась, продолжая впиваться в него глазами. Затемненными длинными, на полдюйма, ресницами глазами цвета глубин горного озера. В этих глазах, Стенолаз наконец понял, светился не страх, но восхищение тем, что произошло. Восхищение и дикое, сумасшедшее, источающее феромоны влечение. Сам себе удивляясь, он почувствовал, что влечение начинает передаваться и ему.
– Родственная душа, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Одетая, как мальчишка.
Дуца фон Пак подошла еще ближе. Взмахнула длинными ресницами.
Он бросился на нее, как ястреб. Повернул, толкнул на бочку, схватил за шею, резко нагнул. Берет съехал Дуце на глаза. Стенолаз вонзил пальцы в ее светлые локоны, содрал с ягодиц шерстяное braccae[110] и бельё, сильно прижался к девушке. Дуца дрожала от возбуждения. А потом закричала. Громко.
Боль и страсть были в этом крике.
– что-то готовится, – повторил, сминая шапку, Крейцарик. – В городе видели разных странных людей. Опасных на вид…
– Говори, – утратил терпение епископ. – Выдави из себя, черт возьми.
– В городе поговаривают, что его милость Грелленорт очень многим перешел дорогу. Что многие желают ему зла. Даже очень сильно.
– Это не новость для меня.
– И еще… – Шпик покашлял в кулак. – Пусть ваша милость извинит, что я скажу…
– Извиню. Говори.
– Говорят, что во Вроцлав съехались родственники… Родственники тех, кого поубивали… Господина фон Барта из Карчина… Господина Чамбора из Гессенштейна… В городе говорят, что это господин Грелленорт… Виновен в этих убийствах…
Епископ молчал, игрался пером.
– Ваша милость, – прервал тишину шпик. – Мне кажется…
– Ну?
– Стоит предостеречь господина Грелленорта. Но ваша милость уж, наверное, лучше знает, что делать…
Епископ молчал, игрался пером, кусал губы.
– Ты прав, – наконец ответил он. – Я знаю лучше.
какое-то время тому в храме Святого Якова отзвонили комплету, сейчас, как можно было слышать, монахи хором принялись за Salve regina. В ближайшее время должен был зазвучать позний звон, pulsus serotinus, в любую минуту следовало ожидать звона на ignitegium.
Свечи в комнате были погашены, слабый свет давала печка, в которой догорали поленья. Красный отблеск придавал действительно чарующую красу гладкой коже и худощавому телу Дуцы фон Пак, лежащей сбоку на разметанной постели. Опершись на локоть, Стенолаз смотрел на девушку, на ее широко расставленные и устремленные на него глаза. Ему вспомнились другие огни, другие глаза, другие голые тела, другой пронизывающий, электризующий болью секс. На шабашах и оргиях в горах Гарца, на лесных полянах Поморья, в пещерах Альпухаррас и на пустоши Эстремадуры. Когда земля дрожала от грохота барабанов, а в раздираемом трелями дудок ночном воздухе шмыгали летучие мыши и совы.
Мертвый месяц заглядывал в окно.
«Зря я с ней связался. Привлек ее, притянул к себе – это была ошибка. Ошибка, которую надо будет исправить».
Дуца фон Пак вздохнула, поднялась. Стенолаз непроизвольно взглянул на ее шею, быстро оценил, как схватить и как свернуть.
«Хватило бы двух движений, – подумал он. – И этот блеск потух бы в ее глазах…»
«Сынок», – вдруг прозвучало у него в голове.
Он сел на ложе.
«Сынок, – говорила Кундри, – приходи немедленно. Я хочу тебе непременно что-то показать, что-то, что связано с разыскиваемой девушкой. Жду. Приходи».
«Именно то, – подумал он. – Просто у этой уродины закончилось aurum potabile. Но придется пойти. Мать, как-никак».
– что-то случилось? – Дуца села, убрала волосы со лба. Огонь из печки играл тенями на ее маленьких грудях. Мигал в ее широко раскрытых глазах.
– что-то случилось? Ты уходишь?
– Да. Вернусь поздно.
– Оставишь меня одну?
– Но не в эту минуту.
Он схватил ее за плечи. Прижал к подушкам. Принужденная к покорности, она покорилась. И они самозабвенно любили друг друга. В отблесках жара и бледном свете мертвого месяца.
«Stadtluft macht frei», – вспомнил Стенолаз, идя от Песочного моста вниз Замковой улицей.
Тот факт, что во Вроцлаве постоянно пребывали многочисленные ночные создания, вовсе не был для него новостью. Однако прошло какое-то время с тех пор, как он гулял здесь после заката, и это время, как оказалось, многое изменило. «Воистину, – констатировал он идучи, – не только для Кундри дыхание большого города несло воздух свободы. Не она одна, как оказалось, хорошо и свободно чувствовала себя во Вроцлаве. Не ей одной, как оказалось, соответствовало проживание в большом городе».
Дзантир, неожиданно застигнутый возле ворот, поднял удлиненную морду, явно не понимая, каким чудом Стенолаз его видит. Наконец скрылся в сумрак, выгибаясь, как кот и ощетинив шерсть.
Под жерлом водосточной трубы сидели и лизали покрытую гноем брусчатку несколько уркинов, надутых наподобие пушистых шаров. Скребя когтями, смылся в темноту проворный, как ящерица, рапион. Чуть дальше был винный склад. Мастеривший над колодкою лысый гном в кожаном кафтане даже не поднял голову. Его вооруженный ломом дружок бросил на Стенолаза злой взгляд, что-то проворчал под нос, трудно было разобрать, приветствие или оскорбление.
![Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]](/uploads/posts/books/54727/54727.jpg)
