Неправильный диверсант Забабашкин (СИ) - Арх Максим

— Вы тут проездом, господин офицер? Или отпуск проводите в нашем городе? — тем временем культурно поинтересовался смотритель.

— Да как вам сказать? Долго задерживаться не буду, но перед отъездом город осмотрю, мне он нравится. Думаю, после окончания войны сюда перебраться.

— Понимаю. Город наш действительно хороший, — одобрительно произнёс тот и поинтересовался: — А историей давно увлекаетесь?

— Относительно, — вздохнул я и, помня, что должен стараться не привлекать к себе внимание, и быть как все, продолжил неторопливое культурное общение: — Вот, господин Крис, решил скоротать время до поезда и, так сказать, окунуться в прошлое.

— О! Это превосходно, господин Линдеманн! Вы правильно сделали, что выбрали именно наш музей для посещения. Скажу вам честно, эпоха правления Наполеона Первого, как проректора Рейнского союза, была очень интересным временем!

Услышав странные слова, названия и фамилии, я тут же закашлялся, пытаясь ещё раз вспомнить, кто именно был на престоле в Германии в начале Первой Мировой воины. И, хотя точную информацию выудить из памяти не удалось, я твёрдо знал одно — никакого Наполеона первого в то время уже давно не было!

И тут ко мне пришло озарение, после чего я чуть в обморок не упал от его глубины.

«Другой мир! А быть может, другая реальность и другая история! Ничего себе! Вот это новость! А как может быть иначе? И подтверждение моей догадки находится прямо здесь — в историческом музее. На моей прошлой Земле Германией руководил один правитель, а на этой Земле в это же время совершенно другой. А это значит, что, скорее всего, есть и ещё какие-нибудь расхождения с той историей, что была в моём мире. Просто я, находясь в ограниченном пространстве на небольшом участке фронта, не мог нормально сравнить и выявить эти самые отличия этого мира от моего! И вот, случайно попав в Германию, в которую при другом стечении обстоятельств попасть в моём случае было попросту нереально, я открыл правду — этот мир не прошлое моей Земли, а другая планета с другой цивилизацией, или же альтернативная реальность! А это означает очень многое! Это фундаментальное открытие! Ведь это уже не просто путешествие во времени, но и перемещение между мирами, а может быть, и между галактиками или вообще вселенными! — От масштабности и глубины этих мыслей меня кинуло в жар. — Эх, брат Забабашкин, да тут не Нобелевской премией пахнет, тут, брат, такие премии за такое открытие светят, что их ещё даже не придумали, вот насколько они хороши!».

Но чтобы не привлекать внимания, вспыхнувший было неимоверный душевный порыв я всё же решил немцу не демонстрировать и, более того, постарался этот порыв немного унять. Не было тут людей, кто мог бы достойно оценить моё столь фундаментальное открытие. Никто не поверит семнадцатилетнему мальчишке, что он смог сделать столь величайший вклад в здание науки. Всегда найдутся недоброжелатели и завистники, которые подвергнут замечательное открытие сомнению и даже обструкции.

«Нобелевка! Нобелевка и никак не меньше!» — продолжали витать в голове радостные мысли. И как только война закончится нашей победой, я смогу подарить это знание людям и стать лауреатом!

— Вижу, эпоха Наполеона первого вам очень нравится. У вас заметно поднялось настроение, господин офицер, — всё же заметил, что я улыбаюсь, смотритель.

— Согласен с вами! Моё настроение можно назвать нобелевским настроением, господин Крис.

— Очень необычное название, — одобрительно покачал головой тот. Показал рукой в зал, словно бы приглашая пройти, и спросил: — Что вас интересует больше всего в войнах начала прошлого столетия?

— Э-э, чего? — остановился я как вкопанный, начав было движение за стариком.

— Я спрашиваю: в войне, которую вёл Наполеон против половины мира, вас больше всего что интересует?

Я всё ещё не мог понять, что мне говорит стоящий рядом человек. И когда, наконец, до мозга дошёл смысл, уже начав кое о чём догадываться, прошептал:

— А причём тут тот француз?

Смотритель удивлённо уставился на меня, а через секунду замешательства промолвил:

— То есть как? Музей же посвящён его завоевательным войнам.

— Кому? Каким войнам?

— Завоевательным, каким же ещё? Прям даже странно, — недоумённо повторил тот и назидательным тоном продолжил: — Как всем хорошо известно, именно Наполеон Бонапарт был первым среди европейцев, кто сумел собрать под своё крыло большинство стран Европы и двинуться на дремучую Россию.

— Гм, это понятно. Но при чём тут ваш музей? — продолжил не понимать я.

— То есть как это при чём? Музей и композиции в нём посвящены именно тому времени — завоевательным походам той великой эпохи.

— А при чём тут Наполеон Первый?

— Так я же вам говорил, господин офицер. Именно Наполеон Первый управлял конфедерацией суверенных немецких государств, что были объединены в Рейнский союз.

— Не может быть! — ошарашенно выдохнул я, понимая, что Нобелевка накрылась медным тазом.

— Уверяю вас, — произнёс хранитель музейных экспонатов.

Меня данное заверение не просто расстроило, а буквально полностью выбило из колеи. Героическое звание перового межмирового путешественника улетучивалось на глазах.

Но я, всё так же стараясь не показывать виду, сжал волю в кулак и на всякий случай уточнил:

— А в каком веке это было?

— В девятнадцатом, конечно, — ответил смотритель, вновь удивлённо посмотрев на меня. — А вы думали в каком?

Его слова окончательно вбили клин, разделивший меня с невероятным открытием. Они разрушили буквально все мои планы на будущее, в мгновение ока я остался у разбитого корыта. И речь здесь шла даже не о Нобелевской премии по уже практически готовой к представлению диссертации «О множестве миров и множестве цивилизаций, населяющих нашу галактику, а также параллельные оной». Данную потерю мировой известности я, хотя и с трудом, но всё-таки мог бы пережить, а вот следующее последствие самого настоящего облома пережить мне было намного сложнее. Ведь если этот музей не является нужным для меня музеем Первой Мировой войны, то, значит, я не смогу раздобыть так нужную мне форму русского солдата. И это в свою очередь ведёт к одному — я буду атаковать врага, не будучи комбатантом, тем самым становясь вне закона!

«Ёлки-палки-моталки, вот уж воистину облом! Всем обломам облом, я уж так рассчитывал, что тут будет всё мне необходимое. А теперь все надежды оказались напрасными, и как это я так опростоволосился и даже, хорошенько не удостоверившись, вот так сразу поверил той тётке из картинной галереи⁈ Наивный! Кстати, а зачем она мне соврала? — Постарался вспомнить её слова. И когда вспомнил, мысленно хлопнул себя по лбу. — Ну конечно, опять подвела меня моя невнимательность. Она же прямо не заявила, что музей посвящён именно Первой Мировой войне! Она просто сказала, что там, мол, находится музей войны. И, в общем-то, она не обманула, музей, и вправду, не мира, а войны. Только не той войны, что мне была нужна!»

Сказать, что я расстроился, это ничего не сказать. Я был просто раздавлен. Мир вновь перестал играть своими красками. Теперь надежды на форму рухнули, и я с минуты на минуту должен был стать преступником.

«Ну нет в этой глуши подходящей формы! Нет — и всё тут. Так что ж мне теперь, фашистов, что ль, не убивать?» — хотел я громко закричать на весь мир.

Разумеется, понимал, что этого делать нельзя. И, держась только на морально-волевых, развернулся и, буркнув: — До свидания, — направился к выходу.

Смотритель, увидел столь явный перепад моего настроения, и, скорее всего, обалдев от этого, следуя на почтительной дистанции, направился провожать меня к выходу.

— Господин Линдеманн, что случилось? Я вас чем-то обидел?

Свои вопросы он задал со всем почтением в голосе и даже осторожностью. Оно и понятно, ведь на его взгляд я секунду назад смеялся, а теперь, неожиданно поникнув головой, чуть не плачу. Нет сомнения, что он начал подозревать о не совсем нормальном психическом здоровье молодого раненого офицера.