Вперед в прошлое 9 (СИ) - Ратманов Денис

Глаза Алексеича сверкнули — он почуял деньги, и сказал:

— Шо ж не продашь? Оля сказала, шо вашему деду вино надо. Вот он и купит.

Похоже, тема с акциями его больше не волновала. Зато Алексеич волновал меня. Мама говорила, у него свой грузовик — как раз то, что надо для будущего бартера. Но предлагать поработать вместе я ему не стал. Нужно присмотреться к этому человеку. Для начала я захотел узнать, не гнилушка ли он — нет, обычный человек, простой работяга, как раз то, что надо. Посмотрю, как он себя проявит до нового года, и буду решать. Может, в кои то веки, получится у нас семейный бизнес или типа того.

— Чай будете? — спросил я, поднявшись и наполняя чайник водой. — Или кофе? Натуральный, заварной.

— Кофе! — радостно, как мальчишка, воскликнул Алексеич и добавил робко: — С сахаром, если можно.

— Понял. Сделаю.

— И Оленьке сделай, если не трудно. И Боре. Вместе чай попьем.

Получается, он пришел знакомиться с семьей любовницы? Если так, он или вообще дурак, или намерения у него более чем серьезные. А значит, надо торопиться с постройкой дома, потому что скоро в нашей квартире будет не протолкнуться. Вон, щенок добавился, уже тесно.

В более благополучное время многие люди, оказавшиеся в похожей ситуации, снимали отдельное жилье и жили друг у друга набегами. При Союзе считалось нормальным, когда все спали друг у друга на головах, а в девяностые и вовсе жили по шестеро человек в однушке — из-за нищеты. Молодые вили гнезда на кухнях и балконах. Так что, если решится уйти от той жены, Алексеич поселится тут, а Наташка переедет на кухню, а скорее всего — навсегда к Андрею.

Алексеич метнулся в прихожую, зашуршал пакетом, принес вафли, разложил на четыре кучки по две штуки каждому и, не дожидаясь кофе, захрустел лишней нечетной вафлей. От деланой агрессии на его лице не осталось и следа.

— Мне Оля столько про тебя рассказывала, — проговорил он, едва прожевав.

— Ругала, наверное? — с иронией спросил я.

Как я и думал, мама слишком много обо мне болтает, а значит, ей и четверти правды о моем доходе знать нельзя. Одно радует: преподносит она это так, будто ребенок просто играется, и у него отлично получается — экономистом будет.

— Нет, ты шо! Хвалила! Говорила, такое чутье у парня — диво просто. Как у ясновидящего.

Я скосил глаза на красную веревочку на его запястье — оберег то ли от сглаза, то ли от какой другой напасти. Хм-м… надо же, обычно женщины таким страдают.

— Есть такая газета «Коммерсантъ», — сказал я. — Вот ее начитался. Когда почта заработает, пойду себе выпишу. Там советуют, что и как делать, куда вкладывать деньги.

— Слышал о такой газете, но не читал.

Закипел чайник, я приготовил чай и кофе на четверых, расставил чашки по столу, отмечая, что, если придет Наташка, пятому снова не будет хватать места за столом.

Василий Алексеич метнулся в спальню, привел раскрасневшуюся и довольную маму, отодвинул стул, усадил ее и заквохтал вокруг, сияя и благоухая. Мама тоже сияла и благоухала. Видно было, как их тянет друг к другу: то он будто бы случайно коснется ее руки, прядь волос поправит, то она до него дотронется.

Смущенный Боря молчал, глядя в чашку, как в колодец, краснел и бледнел. Напрягшись, я ждал маминого объявления: «Дети! Спешу сообщить вам радостную весть! Дядя Вася будет жить с нами!» — но время тянулось, а ничего не происходило. Может, пронесет, и месяц-другой поживем спокойно.

— А Наташа где? — спросил гость.

— В театре, у нее сегодня репетиция, — сказала мама. — Васенька, ты голодный? У меня есть куриный суп с гречкой, будешь?

Он мотнул головой, спросил:

— Скоро те люди с акциями придут, вас подстраховать? — Он обратился ко мне: — И откуда у тебя такие деньги?

— Дед прислал, — сказал я.

Еще надо уговорить маму сходить к нотариусу, но не при Василии же! Последуют вопросы, уж очень он любопытный.

Повисла неловкая пауза, когда мы присматривались, принюхивались друг к другу, как настороженные животные.

— Боря, покажи свои картины! — нарушила молчание мама. — А то я столько рассказывала, а Василий ни разу их не видел.

Боря сделал страдальческое лицо, как мальчик, которого взрослые гости просят рассказать стишок, но не стал противиться, принес альбомные листы с портретами — Наткиным, маминым, географички Карины — протянул ему. Алексеич стал рассматривать их с видом знатока, а мама взахлеб рассказывала, как ее благодарил директор за то, что мы отремонтировали спортзал.

Часы показывали без десяти восемь. Поблагодарив за угощение, я поднялся, чтобы еще раз пересчитать деньги, лежащие в рюкзаке, уточнил:

— Ма, точно эти люди придут?

Она кивнула:

— Да, сперва одни, через двадцать минут другие. Если и их директор не запугал.

— Большой вопрос, кто ему донес, — проворчал Алексеич. — Узнаю — ноги повыдергаю.

Н-да, оказывается, есть ненулевая вероятность, что никто сегодня не придет. Возможен такой вариант: кто-то из владельцев акций пошел к директору и рассказал про маму, получив какие-то преференции. Но скорее доносили не ради выгоды, а из любви к искусству художественного стука.

Обидно! В худшем случае я лишусь земли на триста тысяч долларов, в лучшем — на девяносто тысяч.

— Кто не придет, тот и есть стукач, — предположил я.

— Ой, не факт, — покачал головой Алексеич.

— Еще утром все говорили, что придут, — без особой уверенности сказала мама.

— Обещать — не значит жениться, — буркнул Алексеич, скрестив руки на груди.

Я принес из спальни круглый будильник-ревун на железных ножках, чтобы все могли следить за временем. Было волнительно, но я старался не подавать вида, что нервничаю. Боря и Алексеич скучали, мама психовала, как и я.

Трель звонка раздалась в три минуты девятого. Мама вскочила, скомандовала:

— Боря, Вася, ждите в зале, чтобы не пугать продавцов количеством людей. Мы с Пашей будем на кухне.

Продавали акции, двадцать штук, две женщины: пожилая невысокая мать и ее длинная дочь с лошадиным лицом и вечно отрытым ртом, будто беднягу мучали аденоиды. Обе владели десятью акциями.

Едва переступив порог, мать заявила:

— Сразу предупреждаю: наши мужчины ждут в машине во дворе. Только попробуйте чего!

Мама развела руками:

— Марья Ильинична, мы же свои! Что вы такое говорите!

Не разуваясь, женщины прошли на кухню, отказались от кофе (вероятно, боясь, что их наклофелинят), и продали ценные бумаги двумя траншами по десять штук. Сто пятьдесят тысяч долларов плюс столько же.

Получив деньги, довольна Марья Ильинична сунула их в сумку и ретировалась. Знала бы она, сколько эти бумажки будут стоить через тридцать лет — ее взял бы Кондратий.

А вот гостей с шестью акциями мы прождали до девяти, но они не явились.

— Неужели Юлька донесла, — наморщив лоб, вслух рассуждала мама. — Она казалась такой милой! Мы же дружили!

Алексеич, перекочевавший на кухню, проворчал:

— Змеюка подколодная твоя Юлька. Крыса завистливая.

— Обидно, — покачала головой мама.

Мне если и было обидно, то самую малость. Двадцать восемь акций я заполучил, да плюс четыре маминых! Этого более чем достаточно. Пусть лежат. Придет время, буду думать, как применить доставшуюся мне землю, правда, придет оно не через десять и даже не пятнадцать лет.

После минутного молчания Алексеич спросил:

— Деду вашему еще акции нужны? Я с мужиками поговорю, может, кто не продал.

— Нужны, — закивал я.

— Все равно увольняться, — вздохнул он, посмотрел на маму с тоской и не удержался, провел пальцами по ее щеке. — Поехал я.

Ну, слава богу, что не переедет к нам на ПМЖ! Мама вскочила, сжала его руку.

— Останься! Я… мне страшно одной!

Дверь распахнулась, в квартиру ворвалась Наташка, увидела Алексеича и оцепенела, уронив:

— Здрасьте! А че за кипеш?

— Все в порядке, Наташа. — Алексеич полез в сумку, достал пакет вафель, вытащил две и протянул Натке, а остальное убрал. — Держи, съешь к чаю.