Федор Вихрев - Третий удар. «Зверобои» из будущего
— Ну… мабуть так!
А что, за чашечкою кофе одна женщина не найдет что сказать другой? Не смешите мои панталоны, как говорят в Одессе. Могу только сказать, что через час мы были лучшими подругами, а через два она, узнав, что я могу вслепую печатать, предложила поговорить с начальством на тему работы для меня.
И вот теперь мы сидим друг напротив друга и целый день стучим по клавишам. Как женщина мадам Элен очень тонкая и творческая натура. И если бы в этом мире ей можно было раскрыть свой потенциал, то, может быть, она стала бы неплохой поэтессой или писательницей. А так — кому она будет читать свои стихи?
«Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам».
Это не я — это Николай Гумилев. А это Леночка, которая не может никому показать сжигающие душу строки:
«И однажды, может, где-то, ты поймешь меня,
Как бескрылые взлетают строчкою стиха!»
Прости, Ленусик… я не со зла. Просто такова наша работа.
Змей
Впрочем, как следует поработать с документами мне не дали. Полк перебрасывали южнее, для участия в Смоленском сражении. На вяземском направлении.
Вызов от Мехлиса пришел неожиданно, в последний момент, до отправления эшелона оставалось полтора часа.
Поздоровавшись, Лев Захарович выложил на стол подполковничьи погоны и орден Боевого Красного Знамени:
— Это тебе, — сказал он. — За «Тигры». Если твои машины покажут себя — запустим их в крупную серию. Сам пробью.
Подполковник Долгих при виде моих новых погон скривился, как будто уксусу хлебнул, но поздравить — поздравил.
Выгружали нас на каком-то полустанке, и, судя по следам, мы были далеко не первыми.
Полустанок прикрывали зенитки, не меньше дюжины. Это только те, которые я сумел заметить. Над станцией болталась эскадрилья И-180. На высоте порядка шести тысяч тоже кто-то барражировал, но их я опознать не смог. Нас встречали капитан из штаба фронта и лейтенант — командир батареи «Вязов», которые должны были сопровождать нас до места, известного лишь командованию.
Полк выстроился в колонну и двинулся вслед за капитанским джипом. Я, воспользовавшись служебным положением, пристроился в люке своей машины, за зенитным пулеметом. Были у меня подозрения, что пострелять придется.
Ночью прошел дождь, он прибил пыль, но не сумел развести грязь, так что видимость была отличной.
Несмотря на отсутствие прикрытия с воздуха, немцы нас не беспокоили. Или на нас не отвлекались. Одна группа бомбардировщиков проследовала в стороне, не обратив на нас внимания, другая прошла прямо над нами, к полустанку, на котором мы разгружались.
Шли красиво, ровно, штук тридцать, не меньше, «Хейнкели-111». Прикрывали их «мессеры», двадцаткой.
Обратно бомбардировщики летели как попало, без строя, без прикрытия, по принципу «спасайся, кто может». За ними, постепенно догоняя, летели две четверки Ил-4 под прикрытием восьми И-180. Из замыкающего «Хейнкеля», на мой взгляд, совершенно исправного, начал выпрыгивать экипаж.
— Чего это они? — удивился один из заряжающих. — Рехнулись, от бомберов бегать?
— Это не бомберы, это «пилорамы», — врубился я и добавил: — Сейчас мы медленно-медленно спустимся с горы…
Ребята заржали.
Через полчаса настал и наш черед. Появились «лаптежники», и тоже с нехилым прикрытием. Атаковать, правда, не стали, болтались на высоте, чего-то выжидая.
«Вязы» взяли их на сопровождение, как наши, так и приданные. «Успею, — подумал я. — Пока они пикировать не начали, можно не дергаться».
Остальные пулеметчики не разделяли моего благодушного настроения и старательно выцеливали болтающиеся на высоте «юнкерсы».
Рев моторов и грохот пушечных очередей обрушились на нас с хвоста колонны. Вдоль дороги скользила четверка «фоккеров», поливая огнем грузовики и зенитки. По чистой случайности мой пулемет был развернут в этом направлении. Стрелять я начал раньше, чем понял, что происходит.
Длинная очередь, словно плетью хлестнула по самолетам, первый поймал пули плоскостью, взрыв и потеряв полкрыла, истребитель врезался в землю. Второй получил очередь в мотор, вспыхнул и пошел падать влево от дороги.
Третий, уворачиваясь то ли от пулеметных очередей, ударивших по нему из автомобилей с пехотой, то ли от столкновения с обломками первой пары «фоккеров», метнулся вправо, зацепил дерево и воткнулся в землю. Четвертый рванул на высоту и попал под «Вязы», тоже не выжил.
Колонна встала. Горели два приданных «Вяза», замыкавшие колонну полка, несколько грузовиков были подбиты или свалились в кювет. Многие водители, особенно бензовозов и машин со снарядами, повыпрыгивали из кабин и залегли в стороне от дороги.
Я задрал голову и ствол пулемета в небо, рассчитывая увидеть пикирующие «лаптежники», и крупно обломался. Не то чтобы они не пикировали и не бомбили. Но те, что пикировали, — просто горели и падали, а бомбившие — просто избавлялись от смертоносного груза. «Суперрояли» намертво вцепились в истребительное прикрытие, и немцы не столько дрались, сколько пытались смыться. «Лавочкиных» было вдвое больше. Бомберами же вдумчиво занималась эскадрилья Та-3. Шансов у немцев было мало.
Потери в полку были небольшие, но чувствительные. Кроме двух приданных ЗСУ была подбита одна наша, сгорело три бензовоза из шести и поврежден один из двух эвакуаторов. Но его можно было починить часа через два. Также сгорел один из четырех броневиков разведроты. Оставив поврежденные и сгоревшие машины, полк двинулся дальше. Починятся — догонят. С ними осталась и вторая ремлетучка.
Ника
Когда Килл облюбовал себе место для выстрела, Батя только повертел пальцем у виска.
— Головой думай! Как ты выстрелишь с поперечных балок, да еще с такой высоты? Там же лечь негде! И как ты оборудуешь снайперскую позицию? Тут все четыреста метров. Я против!
Килл растерянно посмотрел на меня. Не умеет мой стрелок-киллер находить нужные слова — теряется, мнется, а потом может просто махнуть рукой и уйти. Молчун еще тот!
— Батя, со всем к вам уважением… Оставь его в покое! Он два дня весь квартал излазил под носом у немцев. А где бы ты засел?
— На колокольне!
— Банально! Немцы не дураки держать такой объект без контроля, и снайпер там — смертник.
Батя недоверчиво покачал головой:
— Товарищ Летт, ну поймите! Как он там на двух балках уляжется?
— Стоя. — Это уже Килл буркнул. Подал голос, не выдержал. Развернулся, подхватил винтовку и встал посреди комнаты. В стойку для стрельбы стоя — корпус чуть откинут назад, локоть упирается в бедро, винтовку взял на пальцы так, чтобы прицел был на уровне глаз, и застыл.
Тренировочное время для такой стойки — тридцать минут. У Килла — все сорок. Сначала, по приходе в Центр, Килл, фронтовой снайпер, воспринял новомодные положения для стрельбы как полную глупость. И даже заявил: «Я стрелял так! И буду так!» Ломать его пришлось мягко — все-таки не новичок, а боец, у которого сорок пять немецких трупов на счету. Больше уговаривала, давила на сравнительный анализ, показывала лично и привязалась незаметно для себя. Положения для стрельбы стоя и с колена сначала кажутся для тела неудобными. Начинает болеть спина, хочется напрячь плечо и перенести тяжесть винтовки на правую руку, а левую расслабить, но нельзя. Понемногу мышцы запоминают положение, и когда через некоторое время переболит все, что может болеть, оказывается: стойки очень удобны и продуманны. Конечно, продуманны! И такими мастерами своего дела, что всем этим мальчикам до них, как раком до леса! Хотя… кто сказал, что не эти самые снайпера и стали в дальнейшем теми, кто развил снайперскую систему стрельбы?! Только они сами еще об этом не знают, а я не помню пофамильно отцов-основателей.
Батя заинтересованно развернул стул и уселся на нем задом наперед, положив руки на спинку.
— Пять минут! Дальше сдохнет, — высказал он свое авторитетное мнение.
— Десять, — подал голос из своего угла Бык.
— Три-дэ? — не преминула втянуть в тотализатор всех остальных.
— Пять!
— Я даю десять, — подключился и Док.
— Десять. — СБ.
— Два к трем. Пять и десять. Маловато что-то вы даете?
— А сколько вы скажете?
— Я говорить не буду, а то еще воспримет мои слова как приказ…
— Тридцать, — перебил меня Килл. Дает себе фору. Не выкладывается на полную. Оставил небольшой запасик. На снайперском месте, на двух чудом уцелевших балках на стенах развалин трехэтажного здания, Килл выстоит и час, и два — столько, сколько надо до выстрела, и не промахнется. Но это потом…
Чай совсем остыл. Именно так, как я люблю, — едва теплый чай, не горячий, сладкий.
— Двадцать минут! Сдаюсь! — Батя хлопнул ладонью по столу. — Хватит!
