Я уничтожил Америку. Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей
— Ну, чёрт побери, опять эти варёные пирожки⁈
Оказывается, всю предыдущую неделю высокие гости путешествовали по Сибири, везде и повсюду оказываясь заложниками неумолимого ритуала советских хозяек: непременно предлагалась тарелочка горячих домашних пельменей. Каждый регион считал своим долгом представить этот шедевр кулинарии, совершенно игнорируя гастрономические предпочтения иностранца.
Вот и пришлось кубинскому гостю раз за разом пробовать щедрые угощения сибирских радушных людей.
Я вошёл в названную пельменную и втянул воздух носом. Сразу ощутил знакомый запах детства: тёплый парок витал над деревянными столиками, пропитывая помещение ароматом свежего теста и сливочного масла. Голоса посетителей звучали негромко, перебиваемые стуком ложек и довольным посапыванием тех, кто погружал вилку или лоожку в тарелку дымящихся пельмешек.
— Жигулёв! Ну мы тебя заждались! — послышался звонкий голос Натальи. — Иди к нам, Пеле сборочного цеха!
Наши ребята столпились возле пяти сдвинутых столиков и теперь активно восполняли потерянные углеводы. К моему удивлению, на столах не было пива. Только чай и какао!
За дальним столом сидел мужичок в тельняшке, методично отправлял один пельмень за другим, обмакивая каждый в уксус. Женщина постарше важно цедила чай из граненого стакана, бросая взгляды поверх очков.
У окна расположились двое молодых парней, энергично рассуждая о футболе и спортивных победах страны.
Я подошел к нашим, двое подвинулись, освобождая мне место возле тарелки, накрытой другой тарелкой.
— Ну что? О чём говорили? — спросил Ледоимцев.
Маринка стояла рядом с ним, аккуратно поедая пирожок с луком.
— Сейчас. Сейчас всё расскажу, — ответил я. — Дайте только лопату в топку закинуть, а то в брюхе кишка кишке лупашит по башке.
Дрожащими руками я зачерпнул первую горячую порцию и отправил её в рот. Щеки покраснели от удовольствия, внутри распространился приятный согревающий жар. Настоящая еда, простая и добрая, способная наполнить сердце теплом и радостью. Здесь не нужны изысканные деликатесы, дорогие вина или элитные рестораны. Достаточно простого кусочка счастья, заключённого в тесто и мясную начинку.
Все ждали с нетерпением, пока я закончу утолять первый голод, а потом начали допрос с пристрастием. Что? Где? Когда?
Я не стал говорить про то, что за решеткой находится племянник героя, а я один из основных свидетелей. Вместо этого сказал, что родственник Кантарии попался на удочку к мошенникам, которых я помог изловить. И что Мелитон Варламович дал мне доброе напутствие не сходить со своего пути, идти до конца и не сдаваться.
Ну а что? Кантария сам открыл свою фамилию. Я ничего подобного не делал. В милиции так и скажу, если будут спрашивать. А вот личное знакомство с таким человеком может принести небольшой гешефт.
Дальше мы просто веселились, ели вкуснейшие пельмени, обсуждали прошедший матч. Я поклялся научить Ледоимцева удару через себя. Маринка продолжала смотреть на меня, но я демонстративно поглядывал на Наташку и старался не пересекаться взглядами с бывшей.
Впрочем, к концу нашего скромного застолья, Маринка уже активнее смеялась шуткам нашего руководителя цеха и начала подзабивать на меня. Ну и правильно. Всё одно я не допущу её до своего тела, а тем более до души. Пусть приземляется на более удобный аэродром.
— Ребят, раз мы собрались такой дружной компанией, так может быть такой же компанией на следующие выходные рванём на танцы? — предложил Ледоимцев. — А что? В целях укрепления трудовой дисциплины и большего единения с коллективом! Во как сказал, а! Прямо как на партсобрании!
Его предложение поддержали. В самом деле — почему бы и не сходить? Потом в старости будет что вспомнить! Я порой тоже вспоминал, как мы с женой ходили на дискотеки и отплясывали под зажигательные ритмы. Так что подобные вещи дорогого стоят.
Можно всю жизнь работать и пытаться заработать денег, но для чего? Чтобы потом в старости нечего было вспоминать? Отдыхать тоже нужно, и желательно делать это ярко, чтобы не жалеть о зря прожитых годах.
— Если ты меня вытащила на футбол, то я тебя вытащу на танцы, — подмигнул я Наташке. — Вот только не надо мне мстить и наступать на любимую мозоль!
— Это кто ещё кому наступать будет! — фыркнула она в ответ и кинула в меня скомканную салфетку.
Я ловко поймал и положил её на опустевшую тарелку.
— Вот, уже кидается. Что будет, когда начнём танцевать? — пожаловался я Васнецову.
Тот в ответ только сочувственно вздохнул:
— Эх, то ли ещё будет. Вот когда женишься, то будешь сожалеть, что не пепельницей швырнула! Прямо в умную голову!
Хохот был ему ответом. А вспыхнувший на щеках Натальи румянец мне очень понравился.
Глава 18
Так как мне поверили «нужные товарищи», то я решил вести свою игру дальше. Нужно было какое-то дело, которое заставит всколыхнуть всю общественность, поставит на уши добропорядочных граждан и в очень красивом свете выставит моих подопечных.
А что? Если я не буду их вытаскивать, то Брежнев в скором времени вообще всех уберёт и запрячет под коврик. Ему же что — главное, чтобы было всё тихо и спокойно. Чтобы всё шло стабильно и без потрясений.
Брежнев очень боялся реформ и в узких кругах высказывался против них. Он говорил, что даже чихнуть страшно, чтобы не покатился какой-то камушек, ведь за ним последует лавина. Экономические свободы повлекут хаос. Такое начнется. Перережут друг друга…
А между тем, как раз было самое время, чтобы начинать реформы, чтобы работать не только на благо военно-промышленного комплекса, но и на благо людей. Везде процветал дефицит. Вроде бы продукты первой необходимости были, но…
Деньги были, а купить нечего! Вот и какая после этого будет производительность у рабочего?
Он будет ковылять по жизни, как измотанный конь по раскисшей дороге, с тусклыми глазами, хотя и набитым желудком. Будет стоять у витрин, за которыми батареями выстроились банки томатного сока и жесткие, как картон, синие куры, и думать о том, что даже если раздобудешь эти яства — радости в них нет. Всё это — лишь жалкая видимость изобилия, фасад, за которым скрывается суровая действительность.
А люди… Люди ведь не дураки. Они видят, как за высокими заборами спецраспределителей исчезают настоящие товары — сочные апельсины, душистый кофе, добротные туфли, которые не разлезаются после первого дождя. Знают про «Березку». Видят жён партсекретарей и руководителей. Их одежду, машины, привилегии… Видят и молчат, потому что знают: слово, брошенное невпопад против власти, может обернуться ссылкой в глушь, где даже этого жалкого подобия благ не будет.
Но молчание не уходит просто так. Оно копится, как ржавчина на трубах, как пыль в углах заброшенных цехов. И однажды — не сегодня, так завтра — оно прорвется. Не криком, не бунтом, а тихим, равнодушным опусканием рук. Зачем пахать, если плоды твоего труда достаются кому-то другому? Зачем изобретать, если твои чертежи скроются в сейфах под грифом «совершенно секретно»?
И тогда даже Брежнев, дрожащий над своим покоем, поймет: лавина уже тронулась. Не от громких слов, не от смелых реформ, а от этой тихой, всеобщей усталости. От понимания, что жить так больше нельзя.
Ведь начали же реформы! Начали, но… зарубили на корню и перешли в разряд «бензоколонки». «Золотая» восьмая пятилетка с шестьдесят шестого до семидесятых годов показала чрезвычайно высокий экономический рост. Тем не менее, к началу семидесятых реформа была свёрнута; советская экономика вернулась к жесткому директивному планированию.
И пошло-поехало то самое становление на местах царьков и божков, которых тронуть нельзя. Крышевание, кумовство и общая порука. Коррупция катастрофических размеров…
От всего этого народ устал и, может быть, поэтому поддержал в своё время хоть какие-то перемены. Правда, перемены обернулись ещё худшим, чем было…
Но, если я смогу это предотвратить, то жизнь пойдёт по-другому. Хотя, почему «если»? Изменю и точка!
