Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег

Глава 16

Ломать не строить

— Дара-Дарёна, Солнцем озарёна, — позвал Всеслав хрипловатым с воя голосом. Их присловьем, что придумалось само собой наутро после свадьбы, когда неожиданно яркое для осени солнышко заглянуло в окна терема и осветило-освятило спавшую с улыбкой молодую жену, новое и главное сокровище Чародея, настоящий Дар Богов.

А я забыл, что тело у нас с ним одно на двоих. Забыл, что души срослись-переплелись воедино. Я чувствовал, как настороженным капканом, силком, ловушкой натянулись пространство и время вокруг. И понимал, что если сейчас за дверью из расщеплённых досок, которых осталось хорошо если треть, мы найдём два мёртвых тела — то с ума сойдём оба. И все обещания Буривою, Гнату, Юрию и прочим опадут золой с полыхнувших последним жаром душ. От которого запылают далёкие города и целые страны. И крови прольются не реки. Океаны. И город этот, что на берегу затаился, что привлёк, да не сберёг их, ещё до восхода Луны вымрет и сгорит дотла. Просто потому, что первый на пути окажется.

— Прилетел мой сокол ясный, успел, не промахнулся опять, не знает он промаха, — глуховато звучавший, напряжённый, но совершенно точно живой голос Дарёны будто выдернул дно насада из-под ног. А донёсшееся следом агуканье-мурлыкание, с которым начинают говорить малые дети что людей, что зверей, дало крылья, чтобы не упасть. Чёрное безумие, вечная скорбь, войны и геноцид пока откладывались. Живы!!!

Не разбирая дороги, тревожа покойников, прямо по телам метнулся князь к почти развалившемуся чердаку-каюте. Возле самой двери уткнувшись в последнее препятствие, страшную баррикаду. Четверо Гнатовых, узнать которых можно было, пожалуй, по серебряным кольцам да приметному клейму на голенищах сапог. Два брата Дарёны. Что закрывали эти стены своими телами. И теперь застыли последним жутким караулом, пришитые к ним и друг к другу сотней стрел.

Разбирать ужасную скульптуру князь не стал, одним махом сдвинув на шаг от двери вправо. Сметя ещё три или четыре тела, лежавших ничком ближе к борту. По скользкому от крови полу это получилось неожиданно легко. Или силы в руках прибавилось от того, что жена и сын были рядом, живыми. Единственными выжившими. Только стрелы ломались и вырывались из мёртвых тел с отвратительным звуком.

Махнув рукой ещё раз, Всеслав снёс и остатки двери, и половину стены, чудом не своротив за борт всю невысокую избушку каюты. И увидел ежиную спину ещё одного Гнатова бойца — самый последний заслон от костлявой, который и удержал её.

— Придавило чуть, Всеславушка, встать не могу, — раздался голос жены.

Как разлетелись к стенам тюки, узлы и короба́, щедро усыпанные стрелами, не заметили ни я, ни князь. Вроде и не касались их, только убитого стража чуть в сторону отодвинули. На мёртвом лице его застыла спокойная, немного грустная и бесконечно мудрая теперь улыбка.

Руки сами подхватили Дарёну, прижимавшую к груди щекастого сероглазого карапуза, младшего Всеславича, живого и здорового.

— Кровь на тебе, Дарён, — выдохнул князь. Весь левый бок от подола до ворота, как и рукав её были красными.

— То не моя, любый мой, то Желанова. Уберёг он, собой закрыл, — голос её начинал подрагивать.

Всеслав вынес драгоценную ношу на свет, ставя ноги осторожно, чтоб не оскользнуться. Повернулся лицом к берегу, где замер молча, наверное, весь город, не считая дружины и тех, кто летел, пеня воду Днепра, на малых челнах к насаду.

— Живы! — от гула его голоса взмыли к небу чайки да галки, едва усевшиеся после бесконечной череды криков и волчьего воя.

— А-а-а-а!!! — рёв с берега только что не закрутил насад волчком.

Горожане падали на землю, славя Богов. Дружинные обнимались или становились на одно колено, если друзей рядом не было. Например, на крышах или толстых ветвях высоких деревьев. И плакали, не стыдясь слёз.

Первым взлетел на борт, не касаясь его руками, Гнат. Судя по брызгам на броне, успевший тоже найти врагов. Но двигался быстро и уверенно, значит, здоров был. Позади него хватались за доски и закидывали себя внутрь мужики из его сотни.

— Тебе бы сполоснуться, муж дорогой. Угваздался ты… знатно, — явно борясь с дрожью в голосе, сообщила жена.

— Да и ты, мать, не вся в белом, — чуть оторопело ответил князь.

— Спорим — не подерётесь? — с привычной непосредственностью, на правах свата и друга семьи влез Рысь, помогая Дарёне опуститься и встать на ноги.

И эти немудрённые «семейные» шутки будто отпустили спину и плечи, сведённые в напряжении, точно давая понять: беда снова прошла стороной, время жить дальше.

Пока Гнат смешил, бормоча что-то непонятное, но до ужаса умильное, Рогволда, подхватив его с рук жены, мы с ней обнимались и целовались. Смущая непривычными нежностями воев, что отводили глаза. И натыкались взглядами на тела вокруг. Те же, кто заглянул в струг, что успел прихватить к насаду пеньковой верёвкой Немой, кажется, и вовсе старались держаться от князя подальше.

— Ну будет, будет, княже. Люди смотрят, — чуть смущённо, уперев ладони в грудь мужу, прошептала Дарёна.

— И пусть смотрят! Не для того я вас от смерти спасал, чтоб потом людской молвы стесняться, — решительно заявил Всеслав, снова припав к ней губами. Но после поцелуя заметил, что умыться и впрямь не помешало бы. И теперь им обоим.

— Янко, зачерпни водицы. Запачкался я малость, верно жена говорит, — попросил князь.

— Да тебя, княже, вернее было бы самого́ на верёвке за борт спустить, целиком, — пробурчал, не прерывая игры с сыном, Рысь. — Валялся ты по ним, что ли?

— Да, не уследил как-то за одёжей. Теперь только выкинуть останется, — согласился Всеслав.

— Ага. Хотя, пожалуй, можно сперва с неё уху сварить, мясную, — кинув сложный взгляд на друга, отозвался Гнат.

Избавившись от начинавших подсыхать и неприятно шкрябавших по коже поддоспешника и рубахи, князь наскоро обтёрся Днепровской водой и сам полил на руки Дарёне. Умывшись, разрумянившись на речном осеннем ветерке, она смотрелась не княгиней — богиней, как минимум. И от мужа не отходила ни на шаг. На руках Всеслав держал сына, который сперва было робел и куксился, но совсем скоро ухватился обоими кулачками за отцову бороду, потянув к себе.

— Узнаю́ породу! — довольно пробурчал стоявший за левым плечом Рысь. — Бога за бороду дёргать пока не научился, на батьке, вон, тренируется. Ну ничего, дай срок, дай срок, вырастет княжич!

Насад с привязанным стругом почти дошли до пристаней, когда жена, ахнув, указала на берег слева. Там, метрах в двухстах от утоптанной портовой площадки, по жухлой осенней траве шагом шли кони. Буран прыгал на трёх ногах, держа на весу переднюю левую. Каурый жеребец Вара подтягивал за собой непослушную заднюю правую. Вороной Немого припадал, кажется, на все четыре. Но они боками поддерживали-подпирали Бурана. И шли к дому. Эта победа была и их тоже, в полной мере. Князь нашёл глазами ближников, что не отрываясь глядели на возвращение летучей конницы. Дождался, когда они, почуяв его взгляд, обернутся. И склонил голову благодарно. Янко и Вар прижали кулаки к сердцам, поклонившись ниже обычного.

Толпа гомонила и вопила, но на причал не шла. Мимо Ждановых громил не проскочила бы ни мышь, ни вражья конная сотня, любого бы остановили. На настиле из половин брёвен стояли все сотники, кроме Рыси, что был за спиной, Антоний и Феодосий, взявшиеся не пойми откуда, митрополит Георгий с двумя своими, а ещё, неожиданно вовсе, Гарасим и Домна.

— Что за баба? — осведомилась жена, очень удачно имитируя голосом ревнивую стерву.

— Кухарка тутошняя, Домна. Подсыл волхва киевского, правнучка его. Толковая, поладите, — не то пояснил, не то предупредил, не то повелел князь. Дарёна скользнула глазами по его лицу, снова ставшему жёстким, и только кивнула, не то словам мужа, не то каким-то собственным мыслям.