Кристоф Оно-ди-Био - Бездна
– «Это было бы здорово!»… Говоришь как девчонка-школьница. Ты не должна была так меня предавать.
– Но ты же сам видел, что даже Анри…
– Я живу не с Анри, а с тобой.
– Да это же просто нелепо, Сезар!
И она прильнула ко мне, неожиданно ласково. Положила голову мне на колени. Я погладил ее по волосам.
– Если бы ты знала, как нам повезло… Ты не видела, каково там, снаружи…
– Перестань говорить «снаружи»! Там ведь тот же самый мир!
– Нет. Это не тот же самый мир. Я не намерен жить, как какой-нибудь китаец в Цунцине. Или рисковать жизнью в заварухе на улицах Каира. Или быть ограбленным в Кейптауне, потому что кому-то приглянулись мои «шузы».
– Ты преувеличиваешь.
– Не слишком. Анри мечтает разнообразить свою жизнь какими-нибудь авантюрами. А я – нет. Мне нравится безмятежное существование. И мне больше не хочется наблюдать за жизнью бедняков в бидонвилях Манилы. Не то чтобы я о ней не знал, просто не желаю больше этого видеть.
– Но ведь ты журналист.
– Это уже никого не интересует.
– Почему ты так говоришь? – И она свирепо взглянула на меня.
– Потому что теперь только алгоритмы Google определяют, что интересно, а что нет. Журналистика мертва. Осталось только ее бледное подобие.
– Мне больно тебя слушать.
Пас замолчала и отвернулась, устремив взгляд на большой старый чемодан, стоявший возле кровати. А я добавил:
– Мне и здесь хорошо. Думаю, тебе тоже. Тут красиво, тут приятно жить. Однажды и это разобьется вдребезги, но тот день еще не настал. Я хотел бы, чтобы он знал это…
И, положив руку на ее живот, я начал полушепотом твердить свою ритуальную аптономическую фразу[155]:
– «Гектор, Ахилл и Улисс – герои Троянской войны». Вообще-то дурацкая фраза, правда?
Пас улыбнулась:
– Вовсе нет. Даже наоборот: красивые имена для ребенка.
– Тебе действительно нравится?
– Очень.
– Все три?
– Все три. А тебе?
– Есть имена, и есть связанные с ними мифы. Ахилл – упрямый холерик, Улисс – двуличный хитрец. Лично я решительно за Гектора, за Эктора.
– По-испански оно звучит так же, только ударение на первом слоге. Я – за.
– Ладно, будем делать ударение на первом слоге. Я люблю тебя, Пас.
– И я тоже люблю тебя, дурачок ты мой боязливый, европофил ты мой мистический. Неоткрыватель мира мой хороший.
– Ты не права, я много видел в этом мире. И часто рисковал.
– А я нет. Неужели мне придется ездить по миру одной?
– Ты больше не одна.
Пас потянулась и легла на бок, свернувшись в клубок. Я растянулся рядом.
– А ты знаешь анекдот о блондинке с двумя извилинами?
– Нет, – удивленно ответил я.
– Это беременная блондинка.
– Какая же ты глупышка!
Пас захихикала, как маленькая девочка.
– Ты прав. Тем более что я терпеть не могу такие шутки.
– Тогда зачем ты мне ее рассказала?
– Из-за твоих слов «Ты больше не одна». Я сразу подумала: «Да, я уже – двое» – и вспомнила этот анекдот. Недавно слышала его в баре.
– Ты, оказывается, ходишь по барам?
– Зашла как-то выпить горячего шоколада после прогулки.
– Это твоя кожа пахнет, как горячий шоколад.
Я повернулся на бок, лицом к ней, чтобы лучше ее видеть.
– Знаешь, когда я сказал «Ты больше не одна», я думал скорее о нас с тобой. А не о нем.
– А я при слове «беременна» думаю о нем. Знаешь, он уже такой тяжелый…
– Не сомневаюсь.
– Ты не сомневаешься, а я знаю. Тебе-то не приходится его носить.
– Увы! Природа несправедлива.
– Может быть. Знаешь, как будет «беременная» по-испански?
– Нет.
– Embarazada.
– Обремененная?
– Вот именно.
Она перевернулась на спину и, глядя в потолок, стала гладить свой живот. Видно было, как она сосредоточилась на своих ощущениях. Ее пальцы поднялись к пупку, затем скользнули вниз, к паху.
– Я очень черноволосая? – внезапно спросила она с невинным видом, который всегда обезоруживал меня.
– Да, очень. Трудно быть более черноволосой, чем ты.
– И тебе это нравится?
– Конечно, нравится.
– А тебе не хотелось бы, чтобы я была блондинкой?
– С двумя извилинами?
– Нет, я серьезно… Скажи, ты переспал со многими блондинками?
– Пас!..
– Ну не стесняйся, говори.
– Да какое это имеет значение? А ты?
– Я? Сейчас скажу…
И она начала считать на пальцах. Я прервал счет, сжав ее руку:
– Прекрати!
Она прильнула к моему плечу.
– Ну, так сколько их было?
– Несколько.
– Несколько десятков?
– Ты невыносима!
Она выводила пальцем какие-то узоры на моей груди. И, помолчав несколько секунд, сказала:
– Ладно, не говори сколько, просто признайся, кого ты предпочитаешь – блондинок или брюнеток?
Я ответил с притворной серьезностью:
– Это хороший вопрос. Дело в том, что блондинки – это исчезающий вид, поэтому о них необходимо заботиться…
– Вот дуралей! Нет, скажи правду. Я ведь знаю, что одна блондинка у тебя точно была.
– Неужели?
– Да, я видела ее с тобой.
Я изумленно поднял брови:
– Это когда же?
– Когда я впервые тебя встретила.
Она всерьез разбудила мое любопытство. Я ничего не понимал.
– Неужели у бакалейщика?
Тут удивилась она:
– У какого бакалейщика?
Мое сердце обжег внезапный холод. Встреча в бакалее стала для меня одним из важнейших моментов моей еще молодой жизни. В какой-то миг я решил напомнить ей тот вечер, но потом сказал себе, что лучше уж избегнуть этого унизительного признания: она-то ведь не заметила меня, моей внезапно вспыхнувшей любви. И я ничего не стал объяснять.
– Тогда где же? На выставке?
– Нет, раньше. В Google.
Я вытаращил глаза:
– Ты встретила меня впервые в Google?
Н-да, поистине, наше время убило романтику. Пас продолжала:
– Именно в Google. Мне захотелось узнать, что это за болван настрочил статейку о моих работах. Я зашла в Google и увидела твою фотографию с какой-то блондинкой. Очень даже красивой. И ты очень даже нежно держал ее за руку.
– Я вообще очень даже нежный.
– Ты-то? Да ты просто ледышка! Ладно, рассказывай про блондинок.
Я прижал палец к ее губам и твердо сказал:
– Слушай, Пас, мне не нравится этот разговор. Я могу ответить тебе по поводу блондинок, и ты будешь сильно разочарована, но потом ты перейдешь к рыжим, к чернокожим, к азиаткам…
– А ты спал с уродинами?
– Конечно. Когда любишь женщин, любишь их всех без разбору.
– Что-то на тебя не похоже.
– Не знаю. Но с уродинами это вдвойне захватывающе. Потому что они щедрее на любовь.
– Ты хочешь сказать, что они дают больше, чем другие?
– Нет, они плачут от наслаждения. Плачут от счастья, как перед чудом. Но это если они действительно очень уродливы.
– Какой же ты… chulo![156]
– Ты этого хотела, вот и получила.
– Думаешь, что теперь, если ты доведешь меня до оргазма, я заплачу?
– Тебя трудно довести до оргазма. Ты поднимаешь планку очень высоко.
– Ну будь серьезнее.
– А я и говорю серьезно. Я вправду нахожу, что ты поднимаешь планку слишком высоко. Что ты требуешь слишком многого. Нужно быть сверхчеловеком, чтобы тебя удовлетворить.
Ее взгляд погрустнел.
– Что с тобой, дорогая?
– Ты больше не хочешь меня?
– Ну вот, так я и знал, что этим кончится. Не говори глупостей.
Пас тоскливо взглянула на меня из-под длинных ресниц. И мне стало больно, потому что в ее глазах читалась непритворная тоска. Она уже не шутила.
– Ты не считаешь меня уродиной сейчас, когда я так безобразно выгляжу?
– Да перестань ты, ради бога!
– Тогда почему ты не говоришь мне, что любишь?
– Но я же только это и говорю.
– Очень редко.
– Может, и так. Я ведь, как ты выразилась, ледышка. Да еще и боязлив. Ты ведь говорила, что я боязлив?
Она не спускала с меня глаз. Ей хотелось не только слышать правду, но и видеть ее.
– Ты теперь спишь со мной реже, чем раньше.
Я не стал спорить, не стал доказывать, что это целиком и полностью ее вина. Я взял эту вину на себя, раз она, образно говоря, открывала передо мной двери. И более того…
– Может, это потому, что мне страшновато, – сказал я. – Вдруг я начну долбить по маленькой головке, которая там, внутри.
Ее рука скользнула вниз по моему животу.
– Ну как, убедилась, что я тебя хочу? – сказал я.
Я обожал разговаривать с твоей матерью. Без сомнения, потому, что это случалось теперь довольно редко. Она не любила говорить на интимные темы.
Но стоило ей почувствовать себя обиженной, как она приходила в бешенство, изливала свои чувства так свирепо, что сопротивляться было бесполезно. Даже царапаться могла, без всякой причины. И это не фигура речи: она пускала в ход ногти, оставлявшие багровые отметины, но еще больнее ранила языком, ни с того ни с сего называя меня идиотом. Когда она ругалась по-испански – gilipollas, carbon, hijo de puta, – это хоть звучало как-то симпатично, но от слова «идиот» меня бросало в дрожь.
