Андрей Муравьев - Меч на ладонях
Утро начиналось хмуро.
Когда Костя смог разлепить глаза, солнце еще только взошло. Лежал он на лавке, подсунув под голову мешок с плащом из тюленьей кожи и шапкой. Видимо, спать Малышева положили (не сам же он вчера сюда заполз! Или сам?) на втором этаже постоялого двора в небольшой комнате, которую сейчас битком наполняли почивающие в самых разных позах дружинники.
Рядом на такой же лавке сопел Сомохов.
– Пи-и-ить, – прошептал Костя, но чуда не случилось. Кто бы ни принес его на эту лавку, дальше следить за благополучием подопечного он не стал.
«Как же я так нажрался?» – пронеслась в чугунной голове фраза, которую тысячи лет многие мужчины задают себе по утрам.
«И с чего?» – Костю била дрожь, любовно называемая в той, старой жизни, посталкогольным синдромом, или попросту похмельем.
«Чтобы такое с пива? – В голове словно взорвался вулкан, и Костя застонал. – Чтобы я еще… хоть раз… эту гадость…»
Дверь с шумом отворилась, и на пороге вырисовалась легко узнаваемая фигура кубанского подъесаула. Горовой был чист, свеж и румян. Вместо суконной рубахи на нем была выстиранная слегка выцветшая синяя форменная гимнастерка и галифе. В руках он держал кувшин и полотенце.
– Ну что, соколики? – Горовой с улыбкой смотрел на фотографа и начавшего подавать признаки жизни помятого археолога. – Что ж это вы, а? Надвячоркам в зюзю нализались-то?
Горовой протянул кувшин:
– Пиво-то будете, али как?
Костя молча схватился за ручку и, не останавливаясь, высосал половину. Жизнь нормализовывалась. Встряхнув значительно полегчавший кувшин, он сунул его охавшему рядом Сомохову и перевел еще мутный взгляд на казака:
– Так это ты нас сюда притянул, что ли?
Тимофей Михайлович усмехнулся:
– Я, хто ж яще. – Он кивнул в сторону археолога, жадно поглощавшего спасительную влагу. – Вы ж с Улугбеком Карловичем давеча больно расслабились. Изволили лежать на полу и пузыри пускать на пару. Думаю, уберу-ка я энтих в якись сарайчик ти в помещению какую. А тоть, не ровен час, от земли-то надует, век спиной мучиться…
Горовой ухмылялся вовсю.
Костя нашел в себе силы поблагодарить.
– Да ладно, – отмахнулся бравый подъесаул. – Тута в доле[83] Сила Титович казав, шоб вы до двору сбирались.
– До к-какого двору? – не понял Костя.
– До королевского, ну, ти как его там, императорского. – Казак потешался, глядя на опухших и плохо соображавших фотографа и ученого.– Так я б, того, думал, с вами, если можно? А?
– С нами чего? – переспросил отошедший от состояния ступора Сомохов. – С нами к императорскому двору?
Казак закивал:
– Ну да.
Сомохов и Малышев посмотрели друг на друга. После чего Костя промямлил:
– А я так и слабо помню, как мы договорились… – Он с надеждой пихнул в ногу начавшего снова заваливаться ко сну археолога: – Ты не помнишь, когда выходить?
Ответил Горовой:
– Так Сила Титович уже почти собрались.
Костя подпрыгнул, и в голове плеснулась боль. «Чтобы я… еще… когда… да никогда», – пронеслось в голове Малышева. Он побежал вниз, за ним вяло потянулся Улугбек.
3
Остаток утра русичи провели в приготовлении к важному визиту. Вместо душа во дворе провели обряд обливания с растиранием у бочки с дождевой водой, надели свои лучшие вещи (Сомохов предпочел френч яркой рубахе). Убедили Пригодько, что он еще молодой, на императоров и королей насмотрится, а с вещами кому-то остаться надо. Да с тем же оружием. Главным аргументом было: ежели их супостат какой повяжет, останется Захар с целым арсеналом и придет на выручку.
Двадцатилетний наивный сибиряк купился на прямолинейную лесть и согласился быть «вторым фронтом », ежели чего.
Сила Титович только скептически посматривал на рыскавших туда-сюда по двору сотоварищей. От своего обещания он не отказывался. Онисий Навкратович обещал рассчитать наемников вечером – значит, пока они еще были на службе. А ведь нужно во дворец сундуки с подношениями доставить да охранять по дороге. Полочане же – парни все как на подбор рослые, не всякий варяг до плеча достанет. Такие и дары помогут донести, и при дворе не стыдно с такой охраной показаться. Мол, вот мы какие! Пойдут без оружия и кольчуг, значит, могут одеться в свои диковинные одежды. Только интереса прибавят.
Через сорок минут приготовления были закончены. Из купеческого лабаза вышла процессия. Во главе важно шествовали Сила Титович и Онисий Навкратович (новгородцы еще не разжились лошадьми). За ними, кряхтя и чертыхаясь, семеро дружинников и трое «полочан» тянули пять сундуков подарков императорской чете от купца и новгородского князя. Подношения венценосцам составляли почти треть того, что доставили сюда на «Милой Эльзе».
Через полтора часа после уплаты таможенного городского сбора и длительного хождения по таким же, как и в Любеке, загаженным улочкам, когда Косте начало казаться, что руки сейчас оторвутся вместе с проклятым тысячу раз сундуком, русичи подошли к воротам внутреннего замка, где сейчас и находился двор императора.
У ворот их ждал Кондрат Будимирович с пятью людьми из охраны.
Наряженный в парчовый кунтуш, расшитый золотыми цаплями, сотник лихо гарцевал на великолепном вороном жеребце с шикарной золотом упряжью и серебряными удилами.
«Как на шестисотом мерсе», – пронеслось у Кости в голове сравнение из той, забывающейся жизни.
Стража понуро топталось поодаль.
Каких-либо особых мер безопасности к ним не применяли. Бывший киевский сотник махнул рукой начальнику караула у ворот, и вся процессия без досмотра прошла внутрь. Видно было, что Кондрат обладает здесь немалым влиянием.
Во внутреннем дворике собралось около сотни благородных дворян. Кто пеший, кто верхом. Некоторые были в латах, но большинство предпочитали гражданскую одежду, расшитую всеми оттенками золота и серебра, пестревшую алым и голубым цветами. Люди здоровались, раскланивались, спешили по своим делам и вообще создавали атмосферу кипучей деятельности.
По дороге Кондрат Будимирович несколько раз поздоровался с кем-то, передал коня подскочившему слуге.
«Пижон, повыфрантиться выезжал», – пронеслось в голове у Кости. Тем временем киевский посол проводил процессию к лестнице, ведущей внутрь.
Под пытливыми взглядами новгородцы зашли во дворец императора Священной Римской империи Генриха IV.
Вошли они через главный вход. По стенам были развешены горящие светильники, поржавевшее оружие и выщербленные щиты. Кое-где в проходах висели выцветшие гобелены со сценками из жития святых или с эпизодами известных битв.
К коридору, заканчивающемуся широкой двустворчатой дверью в главные покои, к которой их сейчас и вели, примыкали несколько небольших подсобных помещений. Из одного неслись аппетитные запахи жареного мяса и тушеной капусты.
Дубовые створки дубовой двери распахнулись изнутри, и процессия новгородцев ступила в главную залу дворца.
Широкий, почти двадцать на пятнадцать метров, главный зал дворца был ярко освещен. Кроме солнечных лучей, пробивавшихся сквозь витражи окон (что являлось большой редкостью), свет давали две люстры с дорогими восковыми свечами и два десятка горящих плошек с маслом, развешенных по стенам. Тут и там также были закреплены пустовавшие кольца под факелы. Чтобы согреть такой большой зал, были предусмотрены два громадных камина, один из которых сейчас переливался углями.
Стены, как и в коридоре, были закрыты большим количеством гобеленов с вышивками на религиозные сюжеты и оружием. Кроме того, напротив входа красовалась коллекция рогов.
Посередине зала, разделяя его на две неравные половины, был установлен большой Т-образный стол. За ним тучный, кряжистый здоровяк, одетый в алую парчовую накидку, играл в шахматы с маленьким субтильным человечком в легком темном плаще поверх бархатной хламиды. Вокруг толпились дворяне в ярких нарядах. Они откровенно поддерживали крепыша и не стеснялись отпускать нелестные эпитеты в адрес заморыша. Неестественный пыл, который они при этом проявляли, был пронизан насквозь фальшью, но увлеченный баталиями на шахматной доске император (а здоровяк в красном, по описаниям, был именно им) ничего не замечал.
У основания стола, поближе к камину, собрались дамы, усевшись кружком. В центре расположилась высокая и стройная двадцатилетняя красавица в ниспадавшем до пят, по здешней моде, платье нежно-голубого цвета и в высоком сложном головном уборе, покрытом полупрозрачной закрывающей шею шалью. Императрица Адельгейда – в девичестве Евпраксия Всеволодовна – скучающе вышивала на пяльцах, изредка прислушиваясь к перипетиям шахматной баталии на противоположном конце зала. Вокруг нее сидели пять или шесть фрейлин разного возраста в более скромных по крою и не таких ярких нарядах. Некоторые, по примеру госпожи, вышивали. Остальные просто сплетничали. У ног прекрасной императрицы на маленькой приставочке разместилась юная красавица. В отличие от своей госпожи, чьи темные локоны игриво выбивались из-под шапочки и струились по лбу, маленькая фрейлина была блондинкой. Не обращая внимания на шахматные страсти, девушка старательно пробовала взять аккорд на некой странной разновидности гитары, которую держала на коленях. Получалось не очень…
