Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
Свернул во двор, колоссальным усилием воли преодолев соблазн обернуться. Рано контролироваться, да и бесполезно пока.
«Что, что делать?! Изымать письмо? Поджигать ящик?» – в голове мысленно зашелестела страницами «Поваренная книга анархиста». – «Так, как изготовить запальный желатин… Первичные формы динамита… Пикриновая кислота… Аллё, пацан, вернись на землю!»
«Что делать, что делать…» – выдохнул я, – «да ничего уже делать не надо. Поздняк метаться. Проверяйся и едь домой».
Тот же день, поздний вечер.
Ленинград, Измайловский проспект
– Мам, – я устало опустился на табуретку и сонно потер глаз, а затем, совершенно неожиданно для себя широко зевнул. Спать. Упасть под одеяло, свернуться в рульку, забыть обо всем и спать… Но сначала надо завершить этот день.
– Что, Дюш? – мама продолжила перебирать гречу, вытаскивая из насыпанной на стол кучки сор и шелуху. Мусора набралось уже прилично, со жменьку, но и крупа уже почти вся пересыпана в кастрюльку на коленях.
– Вот, – я торжественно положил на стол стопку разномастных купюр. – Мой первый заработок, сто двадцать рублей. Джинсы продал через комиссионку, вот квитанция, – поверх денег легла помятая бумажка с печатью.
– Ох, – мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал. – Ох, Дюш…
Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект – из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.
Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.
– Ну-ка, ну-ка, – на лопатку легла папина ладонь, – давай, докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?
Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну, да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.
– Но-но… – помахал я пальцем, – спекуляция – это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!
– Кустарь-одиночка, значит. Гениальный портной-интеллигент, – поставил папа диагноз, садясь. – И что, совсем-совсем ничего не нарушаешь?
– Нарушаю, – легко согласился я, – не купил в местном Совете лицензию на портняжничество.
Про более серьезное нарушение, неуплату налога, я благоразумно умолчал.
– О! – папа поднял палец, – добровольное признание тебе зачтется.
– Может, купить? – с тревогой вмешалась мама. – Сколько она стоит?
– Цельных пять рублей, – ответил я, – но мне не продадут из-за возраста. Да фиг с ней, с лицензией. Я шить на продажу буду не часто. В самом худшем случае, светит штраф в двести рублей. И то не обязательно, ибо несовершеннолетний, да в первый раз… Да и… – я поколебался, но потом все-таки сказал, – мои джинсы все равно на прилавок не попадают. Я с директором магазина договорился, уходить будут так, по знакомым. Эта квитанция – вас успокоить, что деньги не с кистенем на большой дороге добываю.
– А зачем вообще весь этот огород городить? – задал папа ключевой вопрос, – денег нам хватает, еще и остается. Тебе даем, сколько попросишь, всегда, никогда не отказываем.
Я потеребил кончик ноcа.
– Наверное, действительно, повзрослел я. Бегать к вам с протянутой рукой каждый раз, когда мне нужен лишний рубль, чтоб девушку в кино сводить, мне уже как кость поперек горла. Легче самому заработать раз в месяц. Вот…
Мама зашла мне за спину и молча обняла за плечи. Папа, задумчиво двигая бородой, смотрел в потолок, что-то подсчитывая.
– И сколько получается на круг? – спросил он.
– Ну… Вот, сто двадцать получил. Можно было больше, но я решил не жадничать, так надежнее. За вычетом всяких расходов – семьдесят пять рублей прибыли.
– А долго шил-то?
– Часа четыре вместе с раскроем. Это если никуда не торопясь.
– Хех, – усмехнулся папа, – следствию все понятно. А я за рабочий день тринадцать рублей получаю, если посчитать. Тебе и высшее образование тогда не нужно? – он испытующе взглянул на меня.
– Не-не-не. Это – хобби, и таковым оно и останется, – мой рот совершенно неожиданно разорвала зевота. Я сладко потянулся, выгнувшись. – Детям – мороженое, девушкам – цветы.
– Хорошо, – сказал папа, – тогда вот тебе на мороженое.
И он вернул на стол стопку. Я молча покачал головой и разделил ее на две неравные части.
– Вот, так правильно. Сорок рублей – компенсация понесенных затрат, чтоб можно было следующие сделать. Ну и десятку на личные расходы. А остальное – в семейную кассу, так правильно будет. Мне много не надо. Ну, по крайне мере, пока.
– А ничего так, удачный получился, – мама потрепала мне вихры на затылке и грозно повернулась к папе. – А я ж тебе говорила, давай двоих или троих заведем! А ты!
– Дык, Ирочка, – он опасливо отодвинулся к стенке, – еще не поздно!
– Ну, – поднялся я, – не буду вам мешать. Знаю, мое слово – последнее, но я бы предпочел сестренку.
– Может, котеночка завести? – неуверенно предложил папа.
– Ты еще рыбок предложи завести! Сушеных, под пиво!
Я закрыл дверь, отсекая себя от шутливой перебранки родителей на кухне, и встал у кровати, тупо глядя в окно. Сил идти в душ не было. Да и черт с ним, с душем, раз в полгода можно и немытым лечь. Я содрал с себя одежду и комом бросил ее в сторону стула, а затем со стоном облегчения упал на кровать и забился с головой под одеяло. Озноб, вселившийся в меня на Ленинском проспекте, никак не проходил.
«Заигралось, дитя…» – неумолчным эхом носилось в голове. Затем откуда-то из дремучих глубин памяти выполз уродливый, где-то давным-давно случайно услышанный обрывок «пролонгация реверберации», и это была последняя мысль.
Я упал в сон, как с обрыва. Сначала под бессильными ногами зазмеились по стеклу трещинки, а потом начался медленный, но страшный полет-скольжение над мрачными лестничными маршами «нутрянки». Я считал этажи, почему-то вслух, на дари, и никак не мог дождаться последнего – шестого. Так и провалился в беспамятство в ожидании дна.
Глава 8
Пятница, 18 ноября 1977, день.
Ленинград, «Большой» дом.
– Повезло, – добродушно заметил генерал, – везучий вы.
Жора кивнул, продолжая раскладывать крупные, размером со стандартный лист, отпечатки.
– Вам спасибо. Грамотно вычислили и точки, и вероятный период.
Он взял из стопки верхний снимок и на пару секунд замер, оценивая картинку. Лицо его было спокойно, но легкая дрожь уголков фотографии выдавала волнение и азарт. Чуть слышный разочарованный выдох, и очередной глянцевый лист лег на стол.
– Да это-то как раз не так и сложно было, – усмехнулся, глядя на него, контрразведчик и начал, загибая пальцы, перечислять, – все вбросы писем происходили во второй половине дня. Недалеко от станций метро по первой линии. На крупных улицах, но не в местах, часто посещаемых иностранцами. Не сразу на выходе из метро, но и не очень далеко от входа. А дальше мы просто отбросили три привокзальные станции и те, где уже были вбросы… Так выделили одиннадцать станций, где высока вероятность следующего появления объекта. Чуть проредили ящики вокруг них, и, после привлечения слушателей из «семерочной» школы, хватило сил взять оставшиеся точки под контроль с утра и до ночи.
– Ну вот, а вы говорите «везение». Умение, Владлен Николаевич, умение.
– Везение, везение, однозначно, – решительно не согласился Блеер. – Выявить действующую закономерность поведения объекта по трем случаям – это везение. Могло оказаться банальным совпадением.
Толстая пачка, наконец, разложилась в три ряда на длинной, обтянутой черной кожей столешнице, и Жора пригорюнился, рассматривая единственно удавшуюся серию из пяти снимков. По иронии судьбы, на них было одно и то же: вид объекта сзади.
Он еще раз пробежался взглядом, запоминая шапку с опущенными ушами, кусочек клетчатого шарфа, короткую темную курку, черные штаны и ботинки. На самом первом кадре, зафиксировавшем вброс, был виден еще кончик носа. Но сколько там того носа?! По этому фрагменту якута от грузина не отличить!
– Проклятье, – ноздри Минцева гневливо раздувались. – Ну, нет бы он отходил от ящика в другую сторону! Просто закон подлости какой-то!
