Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
Степан солидно кивнул, принимая. Встряхнул и, вытянув на руках, неторопливо прошелся по джинсам взглядом. Повернул. Затем, совершенно неожиданно для меня, понюхал. Взял со стола лупу и изучил деним, снаружи и, вывернув брючину, внутри. Подергал, смял, отпустил.
– А что… Похож. Сильно похож. Но только похож, – со значением посмотрел на меня, – у тебя пятьсот первая модель от шестьдесят шестого года. Ну, якобы… Туда идет японский деним с красной нитью по заработанному краю. Особенность старых станков, которые штаты скинули джапам в пятидесятые при модернизации своих заводов. Поскольку кроят джинсы так, чтоб максимально эффективно использовать материал, то заработанный край с красной нитью идет на этой модели вот здесь, по изнанке, вдоль всей гачи. У тебя этой красной нити здесь нет. Значит – материал не оригинальный.
Я кивнул, соглашаясь.
– Так-то деним неплохой… – протянул он раздумчиво.
– Греческий, – пояснил я.
– А, пакистанский хлопок. Ну, ничего, ничего… Плотность та же.
– Четырнадцать с половиной унций, – ввернул я.
Он бросил на меня быстрый взгляд, потом кивнул, соглашаясь, и продолжил:
– В носке, конечно, различия вылезут, но пока новье, только по этой красной нити различить и можно, потому как у япошек цвет от партии к партии гуляет. Не сильно, чуть-чуть, но как раз достаточно, чтоб греческий деним замаскировался. Так, – протянул он, перевернул мое изделие и повторил. – Так. Ага. Вот, смотри еще: «клюв» на кармане у тебя правильной формы, в те годы он был не так круто выгнут, как сейчас. Короткая застрочка на карманах сзади вместо заклепок сейчас – тоже правильно. А вот красный флажок здесь не из той оперы. В модели шестьдесят шестого все буквы были заглавными, а здесь – только первая.
– Не-не-не, – вскинулся я, – флажок же в семьдесят первом поменяли, сейчас эта модель с таким флажком идет.
– Все верно, – кивнул Степан, – но тогда же и «клюв» стал круче. Так что: или современный флажок и «клюв» круче, или все как тогда.
– Ага, понял, – согласился я.
– Так… Пуговки не брякают, окей. Оригинальные. Заклепки тоже как оригинальные. Или очень на них похожи. Нитки хэбэ?
– Обижаете.
Он зажег спичку и подпалил кончик нитки на изнанке:
– Да, плавится. Молодец, цвет хорошо подобрал.
– В луковой шелухе варил… Сложно правильно время подобрать. Приходится несколько раз вытаскивать, сушить, смотреть цвет. Потом еще доваривать, – признался я.
– Да, так и есть, – покивал он. – Ну, давай тогда швы еще посмотрим… Чего улыбаешься?
– Вспомнил роман Богомолова. Читали «В августе сорок четвертого», как документы у немецкого диверсанта проверяли? Очень похоже. Мастика… Чернила… Скрепки…
– Да, наша служба и опасна, и трудна, – улыбнулся Степан, – но швы я все равно посмотрю… Так… Так… А тут? Ага…
Он встряхнул джинсы на вытянутых руках и еще раз рассмотрел их издали.
– Ну, что, – взглянул на застывшего сусликом Гагарина, – прилично. Даже очень прилично. Поздравляю. Как тебя, говоришь, зовут? – взглянул на меня.
– Андрей.
– Давай пять, Андрей, – моя ладонь утонула в его лапище. Пожал он ее, впрочем, очень деликатно. – Так вот, итожу. На весь город наберется максимум человек сто… Да, даже меньше, кто отличит твое шитье от оригинальных ливайсов. И на Галёре они редко покупают. Так что… Я не против.
Я коротко глянул на порозовевшего от счастья Гагарина.
– Да мы на Галёре и не хотим пока светиться, – затараторил он, прижав руки к груди. – Попробуем сначала через комки.
– Ну, тогда вообще без вопросов. Симпатично сшито, – он о чем-то ненадолго задумался, наклонив голову, и длинные русые волосы закрыли пол-лица. – Другие модели делать будешь?
– Шестьсот восемьдесят четвертую модель хочу заделать. Чтоб в тренде быть. И юбку. Негоже девушек обходить вниманием, – улыбаясь, пояснил я, – и рубашки… Ну, что в Гонконге шьются. Если фурнитуру достану.
– Колокольчики, значит, будешь шить? – заинтересовался он. – Да, модель подороже будет.
Оглянулся, оторвал от «Правды» чистый край и начирикал номер телефона:
– Заноси, оценю. Интересно будет посмотреть.
Когда мы вышли на улицу, Гагарин поволок меня в проходной сквер за кинотеатром «Север».
– Знаешь, – признался он, – а я вообще не верил. Ну, ты крут! Степан – первый эксперт в городе. К нему такие крутые мажоры ходят советоваться… Ух! А он тебе свой телефон дал…
И он окинул меня откровенно собственническим взглядом:
– Значит, смотри… Тогда я предлагаю так: у меня тут на Лиговке в комке дальняя родственница работает. Тетка двоюродная. Она без квитанций и паспорта будет брать, для своих. Деньги сразу вперед. Тебе, как договорились, сто двадцать рублей с каждой пары.
– А почему так? Я хотел с квитанцией…
– Нафига тебе квитанция-то?
Я задумался, глядя на Ваню. Говорить или нет? А, ладно:
– Предкам показывать. Чтоб не было глупых вопросов, откуда у меня лишние деньги появились.
Он на некоторое время завис, потом отмахнулся:
– Будет тебе для этого квитанция. Договорюсь.
– А если внезапная проверка найдет у нее под прилавком неучтенные джинсы?
Гагарин рассмеялся:
– Ты что, думаешь, они действительно под прилавком лежат? Это просто так говорят. В сумке, в кабинете, личная вещь. Достается только нужному клиенту. Не боись, все продумано, торговля не первый год работает, там лопухов нет.
– Ладно, – кивнул я, – по рукам.
– Отлично, – с чувством воскликнул он, – тогда подождешь здесь? Я быстро – сбегаю, сдам и сразу деньги принесу.
– Валяй, – отпустил я его и задумался.
Не перемудрил ли я со своим ручным трудом? Все-таки мой основной план входит в конфликт с этой полукриминальной тусовкой, по краю которой я начинаю ходить. Замараюсь – не отмоюсь.
Я еще раз прикинул всю технологическую цепочку. Собственно, работаю всего с двумя людьми. Ваня приносит мне в клюве ткань и фурнитуру и оттаскивает готовые изделия. И уборщица, согласившаяся за тридцатку в месяц пускать меня по вечерам в комбинат трудового обучения школьников, этакий смешливый колобок с разумом десятилетнего ребенка. По всему выходит, что слабое звено – Гагарин. Хорошо, что связь у нас односторонняя.
Я с облегчением вздохнул, углядев его вдали. Возвращается. Ладно, вся эта бодяга – только до конца школы. Может, и раньше прикрою. Если не наглеть и делать немного, то должно прокатить…
– Вот, – Ваня прикрыл меня корпусом от проходящих мимо людей и сунул несколько красных бумажек.
Я пересчитал – все верно.
– Квитанция?
– На, – он дал мне желтоватую бумажку с овальной фиолетовой печатью, неразборчивой подписью и прописью «сто двадцать рублей».
Я облегченно вздохнул. «Первый пошел» и, даже, прошел.
– Гут, – подвел я итог операции, – тогда примерно через недельку позвоню, как сделаю следующие.
– Ага, – кивнул он и как-то неуверенно посмотрел на меня.
– Ну, что еще?
– Слушай, – тихо-тихо проговорил он, возбужденно поблескивая глазами, – а ты не слышал… Ну, от бати своего… Про Петрозаводск? Там, правда, пришельцы прилетали?
Я, внутренне ухмыляясь, вопросительно приподнял бровь.
– Ну… Знакомый один приехал от бабки. Говорит, сам НЛО видел: сначала такой светящийся голубоватый шар, размером с Луну, но заметно ярче. От него вниз шли лучи желтого света, конусом таким, как щупальца медузы, – он, размахивая руками, взволновано топтался вокруг меня. – А потом из шара начал вертикально вверх расти луч, а на конце того луча – наливаться новый шар, уже оранжевого цвета. Первый шар постепенно уменьшался и бледнел, оставаясь на месте, а второй – удалялся в небо, пока не исчез. Где-то минуты две все заняло. А еще, говорят, дыра во льду на Онежском озере была пробита метров двадцать диаметром, и пена зеленая по краям плавала… Не слышал ничего?
– Слышал, – кивнул я. – Запуск ракеты.
– Так это спутник был? – огорченно уточнил он.
– Не… Спутник на четыре часа раньше улетел. Там ВМФ с экспериментальной ракетой баловался. Аномальное явление в небе – это работа и отделение первой ступени и, потом, начало работы второй. А зеленая пена в проруби – это ракетное топливо из упавшей в озеро первой ступени. Надеюсь, никто не траванулся.
– Жаль… – вид у Вани стал совсем убитый. – А я так надеялся.
– Не, Вань. И не надейся. Никто не прилетит, – прищурившись, я смотрел в небо. – Самим придется все делать, самим.
Тот же день, вечер.
Ленинград, Ленинский пр.
После Балтийского вокзала вагон опустел. Я сел и прикрыл глаза, привычно провалившись в виденья. Перед моим внутренним взором поплыл, то поворачиваясь, то укрупняясь отдельными своими блоками, великий замок математики, возвышающийся где-то в платоновском мире идей. Мне пока удавалось схватить лишь отдельные контуры общего замысла, но даже эти фрагментарные видения дарили восторг и блаженство. О личности же строителя замка я благоразумно не задумывался, опасаясь представлять актуальную бесконечность. Печальна судьба Кантора, бодавшегося с ней в то самое время, когда Первая мировая война переламывала в труху последние остатки просвещенческой веры в разум. Быть может, мироздание действительно выбраковывает Homo faber и поощряет Homo ludens не только на страницах прошлогоднего романа? А мир дуален, и «сосед до Шепетовки» проецирует себя в прошлое, пытаясь протолкнуться через существующее лишь в потенции игольное ушко гомеостазиса?
