Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
Я оторвался от мыслей и бросил обеспокоенный взгляд на часы. Так, еще пяток минут есть. Что там дальше?
«Экономический потенциал страны за последние 10 лет почти удвоился. Уровень реального благосостояния граждан вырос на 60%. На 30% вырос жилой фонд. Удвоен выпуск продукции народного потребления, в два раза вырос и розничный товарооборот».
Впечатляет. Жаль, что следующие десять лет были совсем иными.
«Будущее нашей экономики – в повышении эффективности. Иного пути обеспечить динамичное развитие у нас нет».
«Ох, верно, Леонид Ильич, ох и правильно. Только как?!» – я покачал головой и продолжил чтение.
«Заглядывая в будущее, мы должны сделать и еще один вывод. Все большую роль будет играть уровень сознательности и гражданской ответственности. Воспитывать в человеке устремленность к высоким общественным целям, идейную убежденность – одна из самых первостепенных задач. Здесь проходит очень важный фронт борьбы за коммунизм».
Я вскочил, сложил посуду в раковину и принялся стремительно облачаться в форму. Опять Брежнев прав. Как только победить на этом фронте? Нет, идея есть, но смогу ли я ее реализовать? Хватит ли харизмы?
– Третья партия финального матча претендентов, проходящего в Белграде, – донеслось из радио, и я прислушался, осененный неожиданной догадкой, – завершилась поражением советского гроссмейстера Бориса Спасского. Таким образом, счет в матче стал два с половиной на пол очка в пользу претендента.
Я в сердцах громко хлопнул ладонью по лбу и криво улыбнулся. Дошло, наконец. Понял, почему Яся в последние дни ходит как не от мира сего. Матч претендентов в Белграде! А я чего только не напридумывал про своего агента влияния.
Надо отловить и допросить с пристрастием, вдруг что подскажет. А то стоит у меня на любовном фронте какая-то невнятная погода. Вроде и солнышко посвечивает, и откровенного ненастья нет, но порой из милых глаз сквозит опасливым холодком стерегущая мое неловкое движение зима.
После кошмара начала сентября, когда я несколько дней ходил как выпотрошенный, а Томка шарахалась от меня, как черт от ладана, наши отношения заметно выправились, особенно после разговора по душам во время ее болезни. Теперь мы легко болтаем и вместе смеемся. Я провожаю ее из школы, и это уже ни у кого не вызывает насмешек. Порой мы вместе ходим по магазинам, и тогда я тащу сумку с продуктами. Я даже недавно правил ей произношение в стихотворение Бёрнса. Да уже ее бабушка, встречаясь со мной на улице, приветливо мне улыбается! Но, черт возьми, между нами так и висит незримая, но вполне осязаемая грань, пересекать которую не стоит. Какое положить руку на талию? Какое повторение весенних поцелуев, о чем вы?!
«Эх, Тома, Тома…» – я поправил галстук, а потом, неудовлетворенный результатом, перевязал его заново. – «Откуда этот ледок? Как же мне его проломить?»
Тот же день, чуть позже.
Ленинград, Красноармейская улица
Яся сидела на невысоком подоконнике и болтала ногой, буравя взглядом потертую на сгибах газету «64». Я подкрался со спины и тихонько дернул за одну из прядок.
– Ай! Ты чего?!
– Признавайся, ты за кого? – я присел рядом и тоже заболтал ногой.
– В смысле? – Яся недоуменно состроила брови домиком.
– За Спасского или за Корчного? – залихватски подмигнул я.
– А… – заулыбалась она, поняв, – я за шахматы!
Мне стало интересно.
– А кто выиграет, как думаешь?
– Спасский, – не задумываясь, ответила Яся, – он сейчас на вершине своих возможностей, а Корчной уже начал спускаться. Возраст, – она огорченно развела руками. – А потом Спасский Карпову проиграет.
Я хмыкнул. И ведь не скажешь «а вот и не угадала!»
– А мотивация? У Корчного она явно выше, ему есть что доказывать, – и, приглушив голос, добавил, – а гражданин Советского Союза Спасский и так в Париже постоянно проживает. Сладко спит, вкусно ест… Ему выше головы прыгать уже не надо.
Яся аккуратно сложила газету и засунула ее в портфель. Потом посмотрела мне в глаза:
– Я такого не слышала. А вот Корчной – антисоветчик. Но я все равно за шахматы.
– Вот, кстати, – возразил я, – как раз Корчной-то ничуть не антисоветчик. Он против СССР никаких заявлений не делал. Ну, остался на Западе, да, но про советский строй молчит, как рыба об лед. А вот твой Спасский, между прочим… – и я многозначительно замолчал.
– Ну, уж, мой… – и она неожиданно ткнула мне пальцем в бок.
– Ай, – теперь пришла моя очередь взвизгнуть. Боюсь щекотки, да.
– Давай, договаривай, раз начал, – она опять нацелила палец на мой бок и угрожающе им пошевелила.
– Так вот, – капитулировал я, – твой Спасский знаешь, что про Кереса сказал? «Его судьба несчастна так же, как судьба его страны».
– Керес, Керес… Хм, он из Таллина, – и она многозначительно поиграла бровями. Дошло.
– И в шестьдесят восьмом Спасский вел себя неправильно, – продолжил ябедничать я.
Она недоуменно взглянула на меня:
– В шестьдесят восьмом? А что тогда было?
Я только крякнул и спустился с подоконника.
– Пошли, звонок скоро, – мы неторопливо побрели в сторону класса, и я перевел разговор на безопасную тему, – ты меня на день рождения приглашать вообще собираешься или мне придется напрашиваться?
Сработало, у нее даже уши немного зарозовелись.
– Конечно! Просто еще три недели. Я думала потом пригласить, – заоправдывалась она, заглядывая мне в глаза, – приглашаю!
– Потом… – проворчал я шутливо, – мне ж надо успеть подарок сделать.
– Сделать? – она сразу уловила главное.
– Ну да… Я тут кройку и шитье осваивать начал, – признался доверительным тоном, – завтра сантиметр принесу, хорошо? Уединимся на переменке, и я замерю твой гибкий стан.
– А если серьезно? – фыркнула она.
– Серьезно, – подтвердил я кивком.
Она испытующе посмотрела на меня, а потом звонко, на весь коридор, засмеялась. На нас стали оглядываться.
– О! Дюх, это так мило! Ты сошьешь мне передник?!
Теперь теплом залило мои щеки.
– Я сошью тебе штаны из березовой коры, – пообещал я зловеще, – если ты и впредь будешь так же громко разглашать интимные подробности нашей дружбы.
– Да ладно, ладно, – защебетала она, успокаивающе поглаживая меня по плечу, – просто это так неожиданно. В любом случае я буду с нетерпением ждать твоего подарка.
Я покосился на нее с подозрением.
– Правда-правда! В четвертом классе, – она со вздохом начала загибать пальцы, – Сеня подарил мне выжженный на фанерке рисунок «Ракета в космосе». В пятом – Пашка принес сплетенную из капельниц оплетку для авторучки, из трубочек в два цвета, йодом и зеленкой крашеных. Симпатичненькая такая. А в шестом Сеня опять отметился: приклеил к фанере «Портрет незнакомки» из «Огонька» и залакировал в три слоя. Красиво получилось, висит у меня над кроватью. Так что неси свой передник, не стесняйся.
– Хорошо, – покорно согласился я, – будет тебе и передник, будет и задник, все будет. Я таки перед тобой в долгах, как в шелках.
Разговор внезапно замер, словно корабль, со всего маха налетевший на риф.
Яся, посмурнев, что-то обдумывала, глядя куда-то в сторону. Потом тряхнула головой, поправляя волосы, и сказала:
– Да все нормально ты делаешь. Не торопись.
– Да я и не тороплюсь, – фраза выдавилась из меня неожиданно сипло, и я прокашлялся.
– И правильно. Тома сейчас сама себе не верит. Перепроверяет себя разумом, перестраховывается. Пройдет потом, нужно время.
– И это тоже пройдет, – согласился я с печалью в голосе и открыл дверь в класс, пропуская Яську вперед.
Верю – пройдет. Побыстрее бы только.
Тот же день, день.
Ленинград, Лиговский проспект
– Кто? – раздалось глухо из-за двери.
– Это Гагарин, Степан Васильевич, про нас договаривались, – зачастил мой агент.
В образовавшемся проеме возникла могучая фигура.
«Словно медведь на задние лапы встал», – запрокинув голову, я посмотрел на обещанного эксперта по джинсам. Он, в свою очередь, с сомнением взглянул на меня, потом как-то обиженно – на Гагарина.
– Этот, что ли? – он как-то сразу потерял к нам интерес. – Давайте быстрей, у меня еще дел куча.
– Этот, этот, – мелко закивал Гагарин, торопливо снимая ботинки, – вы удивитесь… Давай быстрее, – зашипел он мне, подсмыкивая носки.
Так в носках по коридору и пошли: впереди вразвалку хозяин квартиры, за ним – вровень ростом, но ровно в два раза уже в плечах – Гагарин, замыкал шествие я.
– Ну, давай, что ли, – кивнул мне эксперт, когда мы зашли в комнату.
Я извлек из сумки джинсы, раскатал и протянул:
– Значит, так. Это – мой самопал. Я считаю, что качественный. Насколько – хотелось бы услышать от вас.
Степан солидно кивнул, принимая. Встряхнул и, вытянув на руках, неторопливо прошелся по джинсам взглядом. Повернул. Затем, совершенно неожиданно для меня, понюхал. Взял со стола лупу и изучил деним, снаружи и, вывернув брючину, внутри. Подергал, смял, отпустил.
