Инверсия (СИ) - Богородников Алексей Владимирович
Я совсем позабыл о самодельном творчестве, франкенштейновской поделке подчиненных деда. Голова индонезийского варана с открытой пастью на теле гориллы и лапами губача, индийского медведя. На голове хвост дикобраза по типу гребня. Глаза нарисованы краской, внутри намазаны фосфором, покрыты стеклом и светятся в темноте. Матросы скупили несколько чучел и подговорили таксидермиста сшить из них одно.
Дед использовал чучело как подставку: накидывая на него свой боцманский сюртук и фуражку с желтой кокардой. В первый раз такое увидишь — родишь на месте, необязательно ребенка, пару тонн кирпичей, например. Деду такой подарок сильно зашел. Полицейским не понравился.
— Пресвятая Дева, парень! Стоит предупреждать о таком заранее. — Схватив графин, сержант налил в кружку воды и жадно заглотнул. — Мы зашли, хотели открутить вентиль газового рожка для подачи света, а там эта сволочь красными глазами на нас смотрит! Понятой в обморок упал, мои хватаются за сердце и ругаются.
Я мысленно пожал плечами. За его работу переживать точно не стану.
— Пол, здесь такой красавчик! — раздался восторженный крик от первого мага. — Микс чучела из гориллы и варана. Зайди, посмотри, не пожалеешь.
Суматоха вокруг чучела продолжалась полчаса. Маги предлагали деду его продать, но Дольф только безучастно смотрел на них, не вполне соображая, как отвечать. Поняв это и убедившись, что никаких следов, улик преступления или эсперской ауры в доме не обнаружено, спецы магической службы нас покинули. Оставшись без строгого надзора, полицейские почувствовали себя вольготно. Они вывернули книжный шкафчик деда, со злобой выпотрошили «Кошмар Андомана», распороли матрас. Сначала деда, потом мой.
Форменные варвары.
Комнаты в доме три: две наверху, одна внизу — небольшая, поскольку на первом общая столовая. Они устроили беспорядок во всех. Забрали письма от родителей, больше ничего не нашли, кроме акций железнодорожной компании, стопки купюр наличных и табака. Из моих вещей полицейские обнаружили сломанный перочинный ножик и приключенческую книженцию «Копи Властелина трансмутаций», завалившуюся за кровать.
— За книгу спасибо, конечно, но на неё поспать не ляжешь. — намекнул я на бытовой вандализм этих морд.
— Да ты скоро съедешь отсюда. — фыркнул тот самый, что назвал меня щенком предателей. — В дом победнее и не из Нью-Лана.
При этих словах мой дед пришел. Лицо его побагровело, глаза налились кровью. Рука машинально потянулась вправо, но наткнулась на пустоту. Верный ножевой темляк, остался лежать у перевернутого сундука в его комнате.
Я расшифровал жест, потому что не раз видел, как дед носит нож. У матросов эта перевязь надета на шею и спускается к брюкам, там продета через лямку и на конце ножны с ножом. В первую очередь, это конечно рабочий инструмент: лезвие со скругленным концом, по рассказу деду стандарт введен еще вице-адмиралом Френсисом Дрейком из-за постоянных поножовщин. Однако в ноже деда есть и второе лезвие. А есть шило, для распутывания канатов. Таким колоть очень удобно.
— Вон отсюда. — зловеще и убедительно огрел он полицейского ментальным ударом ненависти. — Иначе твои дети лягут спать сегодня безотцовщиной.
Даже сержант спорить с ним не стал. Лишь сунул молча протокол обыска на подпись. Они вывалились из дома, никто не пожелал им хорошего вечера. Мы остались наводить порядок. Дед изрядно под сдал: было видно, как набрякли мешки под глазами, нездоровая краснота, накрывшая щеки, как дрожат еще крепкие руки, слышно тяжелое сопение.
— Дед, тебе стоит отдохнуть! — не выдержал я. — Сейчас ты еще дуба врежешь, я совсем один останусь? Подумай об этом.
— Да, внучок, ты прав. — убитым голосом сказал он, не переставая, впрочем, собирать вытряхнутые уродами в форме, письма от боевых товарищей, морские карты, кортик, деревянную шкатулку с мини-пистолетом, табакерку, пакет табака и другие мелочи в свой сундук-тумбочку.
— Всё, хорош. — обнял его за плечи. — Давай спать, я сам все соберу дальше. В гимназию рано вставать.
Подоткнул распоротый матрас простыней. Зашивать некогда, ночь дед протянет, утром зайду к мисс Маршалл. Надеюсь булочник распустить слухи еще не успеет, взгляд на «Чудовище Андомана» временно наложит паралич на язык толстяка. Пожелал деду спокойной ночи, расставил посуду в кухонном шкафчике, поднялся к себе наверх, что-то прибрал, машинально думая над безумной ситуацией, в которую угодил. Из гимназии меня моментально попрут, как дойдут слухи. Директор долго разбираться не станет. Завтра же надо самому забрать документы.
Остается вопрос: кому это выгодно? Совпадение или родители не при чем, это меня так обложили. Но для чего, кто знает о моей способности? Мой батя горный инженер, восстанавливает золотые шахты в Кулгарди, пострадавшие во время боев с повстанцами-эсперами. Мамка разбирается в финансовой отчетности и бухгалтерском учете. Это из-за их деятельности они попали в неприятности?
Не придя ни к какому внятному умозаключению, молодой организм рухнул в сон.
Под звуки будильника утром неприятности снова ожили, только я продрал глаза. Воспоминания обрушились гнетом грядущих неприятностей: соседи, гимназия, Глэдис, моё будущее. Всё рухнуло в один момент и придется собирать осколки.
Но один осколок врезался мне в сердце, и извлечь его не сможет ни один хирург.
За обеденном столом, сложив набок седую усталую голову, сидел Дольф Дашер. Меня сразу кольнула чуйка. Еще не веря, не желая верить в реальность я подошел — в глаза ударила безжизненная бледность его лица, неподвижность широко раскрытых глаз.
Выжив в боях и лишениях, отдав служению своей стране всего себя, большую часть жизни, старый боцман умер, столкнувшись с бюрократической машиной. Так чаще всего происходит. Трепать языком все горазды: «ветеран смотрел в глаза смерти и сталь гнулась под его волей» — пишут в газетах откормленные писаки. Однако приди я сейчас к ним, кто озвучит историю деда предателей страны. Оболгали детей, семью — ударили исподтишка в спину ножом клеветы. Беззащитны старики перед такой мерзостью.
Хотя Дольф сражался до самой смерти.
Подняв тело старика, с расплывающимся пятном дивана перед собой, я осторожно уложил его на диван. Вытер слезы. Вчитался в сухие строчки последнего послания Дольфа своему закадычному приятелю из уоррент-офицеров, осевшему в Перте. Констапель**** Дуг Эшдаун. Я напряг память.
«Дуг Эшдаун наш орудийный мастер на Гекате, всем был хорош. В трюме порядок, орудия — хотя их всего десяток карронад у нас были, да две казнозарядки армстронговские, самые первые, от которых потом на флоте отказались — сверкают как на параде. Мышей всех повывел. Матросы на него жаловались, гонял нещадно, зато картуз пороховой в орудие не разорвется. Да была у него одна беда.»
Это воспоминание сверкнуло у меня в памяти неожиданно. Эйву было десять, после службы в церкви, он шел к деду и невольно подслушал разговор двух стариков на широкой лавке, в самом конце помещения для службы.
«Любвеобвилен был, зараза. В каждом порту — не поверишь, якорь***** у него был. В индийских, на островах, Австралии. При том что сам женат и трое ребятишек. Вот на том и погорел, чертяка.»
Два деда понимающе хехекнули. Эйв спрятался за колонной, подслушивая.
«Зашли мы в Бангку с грузом угля и оружия для нашей пехоты. Возвращается Дуг вечером смурной, смотрит, ну словно рыба пучеглазая из аквариума первого лейтенанта Уокера, шипит и ругается. Мы к нему, что случилось, молчит. Налили мы чарку Нельсона, выпили за ветер, который дует, тут он и поплыл. Снимает сюртук, рубаху, а на спине у него четыре борозды кровавые, в игрищах любовных, оставленные. При том, что мы в его родной порт возвращаемся с недельной стоянкой. Жена увидит — убьет, она у него ревнивая до жути. Дуг так и сказал, потом с пьяными соплями умолять стал нас придумать что-нибудь.»
Эйв по малолетству тогда мало что понял, но обладание страшной тайной будоражило кровь.
«Я ему и говорю — есть вариант, но будет немного больно. Скажем, что везли ангольские деревья для красителей, при разгрузке взяли тебя в команду, а ты возьми, да упади на них. Жара была жуткая, рубаху ты снял, потому голой спиной по шершавым стволам проехался. Он мне отвечает: дескать царапины от ногтей на следы падения не похожи. Налил я ему тогда еще чарку, взял бумагу Фишера******, зашел сзади, надел рукавицы, спросил готов ли он? Дуг бодро отвечает, что любая боль мелочи по сравнению с тем, что устроит ему жена. Я с силой провел бумагой по его спине, кровь брызнула дождем в разные стороны, мой бог, как он матерился, будь каждое слово картечиной, Геката мгновенно ушла бы на дно с перегрузом».
