К Соловьев - Господа Магильеры
- Все это тупик, - сказал лейтенант Цильберг. Унтер Шранк насколько погрузился в свои мысли, что даже не заметил, продолжал ли лейтенант какую-то прерванную мысль или же развивал новую, - Тупик, в который мы продолжаем лезть с достойным лучшего применения упорством. Уверен, и вы понимаете это.
- Да. Полагаю, что понимаю.
- К шестнадцатому году с этим еще можно было поспорить, но девятнадцатый показывает полную несостоятельность концепции подземной минной войны как таковой.
- Говорят, англичане создали восемь сапёрных рот за этот год, - рассеянно сказал Шранк, - Или туннельных, как они их называют.
Лейтенант сел на кровать. Он был очень худ, окружающая со всех сторон земля давно высосала из него весь подкожный жир, даже если он когда-то имелся, но из-за размеренной медлительности движений иногда казался тяжелым, плотным.
- И пусть. Пусть создают. Англичане дураки, унтер. Они решили, что подземно-минная война – это новая игра, и вознамерились завоевать в ней больше всех очков. Как будто играют в бридж. Пыл новичка.
- Они пытаются взять реванш. Прежде им крепко доставалось от «крыс». Долгое время это было, как принято у них выражаться, игрой в одни ворота.
Лейтенант Цильберг усмехнулся.
- Вы, кажется, прилично успели их потрясти?
Шранк щелкнул себя по нашивке.
- Скорее, французов. Шампань в пятнадцатом году, высота 191. Тоже были славные времена.
На память о тех временах у унтера Шранка остались корявые пеньки вместо пальцев на правой руке и россыпь серых шрамов на предплечье. Но демонстрировать свое увечье он не любил, инстинктивно пряча ладонь в рукав потрепанного кителя.
- Слышал об этом деле. Сложная была работа?
- Необычайно сложная, - сказал Шранк, - Нам пришлось проложить восемь фальш-туннелей. И четыре вполне настоящих, ниже уровнем. Французы купились. Преждевременно взорвали несколько своих контрмин, не выдержали нервы. Мы ответили им взрывом своей, нарочно неподалеку от них.
Лейтенант понимающе кивнул.
- Ловко. Сняли, значит, подозрения?
- Так точно. Заставили их думать, что их контрмины нас напугали, и мы поспешили взорвать свой основной заряд, не доведя дела до конца. Проще говоря, показали, будто у нас не выдержали нервы, и мы бросили свою затею.
- Все верно. Крыса должна быть хитра, иначе зубы и когти ей не помогут. Но все же первейшее дело - выдержка. В нашем деле крепкие нервы означают победу. Кто первым струсил, кто запаниковал и сдался, тот и проиграл. Еще по одной?
- Благодарю, - Шранк подставил свой стакан, все еще борясь с едкой коньячной отрыжкой, - В тот раз у нас все получилось на славу. Четыре слаженных взрыва за минуту до выдвижения наших пехотных порядков. Проломили французский передний край, как ржавую каску. Взрывом уничтожило несколько траншей, а подоспевшая пехота оттеснила лягушатников до третьей линии.
- Французы. Никто хуже французов не относится к подземной войне. Иногда мне кажется, что они вообще не понимают, за что взялись.
- Совершенно справедливое замечание. Я слышал, они до сих пор используют заряды из пороха. В пятнадцатом году это еще можно было объяснить, но сейчас…
Лейтенант пожал плечами.
- Их склады забиты порохом. Им ничего не остается, как использовать его, где только возможно.
- Это самое глупое, что можно придумать, - проворчал Шранк, - Во-первых, мелкая пороховая смесь, оказавшись в воздухе, превращает туннель в одну большую динамитную шашку. Стоит кому-то из минёров зажечь газовую лампу или прикурить сигарету… Кроме того, порох отвратительно капризен. Особенно в нашем климате. Ведь он мгновенно отсыревает. Нет, англичане не в пример умнее. Они, по крайней мере, используют пироксилин.
- Говорят, английские сапёры берут с собой клетки с канарейкой, - задумчиво сказал лейтенант, зачем-то разглядывая бутылку, - Вам когда-нибудь встречались под землей англичане с канарейками, унтер?
- Никогда, господин лейтенант.
- Вот и мне никогда. Интересно было бы встретить под землей канарейку… Так чем тогда кончилось дело у вас в Шампани?
- Провалом, как и следовало ожидать. Благодаря нам пехота взяла несколько французских траншей, поврежденных взрывами, но на этом и кончилось. Подошли свежие части и контратаковали нас, заставив сдать все, что мы захватили в тот день. А ведь мы потратили три месяца, чтоб подвести минные галереи…
- Пятнадцатый год. Тогда это все было внове, - сказал лейтенант, звякая горлышком бутылки о края стаканов, - Еще не было столь изощренных тактических схем, как сейчас. Мы еще тешили себя надеждой, что удачный взрыв может мгновенно обрушить передний край обороны, после чего окажется несложно ввести туда пехоту и заполучить убедительное тактическое превосходство. Сейчас это выглядит наивным. Сейчас мы доподлинно знаем, что даже пятьсот тонн лучшей взрывчатки, оказавшись заложенными под вражескими позициями, не гарантируют ни победы, ни даже серьезного преимущества. Время подземных шахмат прошло, а мы до сих пор пытаемся делать вид, будто этого не замечаем. Цепляемся за проклятую соломинку. По-прежнему продолжаем свою крысиную работу в вечной ночи, зная, что ценой всех наших усилий будет разве что кратковременный тактический успех. Ну доведем мы свои туннели до англичан. Быть может, они даже нас не заметят и я не потеряю половину людей на контрмине. Что дальше?
- Пшик, - кратко сказал Шранк, разглядывая содержимое кружки.
- Верно, унтер. Пшик. Взрывом раскрошит пару траншеи, и только. Англичане мгновенно уведут оттуда людей, предоставив нашей пехоте отличный шанс ковылять по нейтральной полосе под артиллерийским ливнем. А когда ее остатки доберутся наконец до развороченных английских траншей, там их будут ждать свежие и перегруппированные части, которые мгновенно превратят нападавших в свежий, еще дымящийся, паштет.
Лейтенант быстрым и злым движением влил в себя мутный, как ржавая вода, коньяк,
в этот раз не утрудив себя тостом. Пил он редко и, как доподлинно знал Шранк, алкоголь на Цильберга практически не действовал, разве что сужал и без того маленькие зрачки.
- Подземная война оказалась глупостью, - сказал лейтенант, разглядывая дно опустошенного стакана с медными потеками, - Пережиток Средневековья, на который мы возлагали неоправданно много надежд. Подземные мины не сломают фронта. Ирония судьбы – мы в этом убедились, но продолжаем копаться в земле по инерции. А французы с англичанами уже успели войти во вкус.
Шранк промолчал.
- Вы, кажется, явились что-то уточнить? – запоздало спросил лейтенант, - Простите, что увлек вас в дебри воспоминаний. Иногда и старым крысам вроде меня хочется вспомнить молодость. Времена, когда они были сильны и уверены в себе. А сыр казался слаще и сытнее.
Лейтенант был молод, едва ли перебрался за третий десяток, но Шранк подумал, что Цильберг и верно похож на старую крысу. Уставшую, поддавшуюся минутной слабости, но все еще сильную и хитрую. Когда-то Шранк слышал, что крысы не умирают от старости. Это не в их природе. Чувствуя приближение смерти, крысы погибают в борьбе – в пасти котов, отвлекая внимание от собратьев, или в челюстях мышеловок. Впрочем, он мало интересовался крысиной жизнью до того, как оказался в сапёрной роте.
- У меня и в самом деле был один вопрос, - сказал Шранк, - Не первостепенной важности. Касательно личного состава.
- Внимательно слушаю вас.
Третьего приглашения не последовало, лейтенант убрал в тумбу бутылку и стаканы.
- Есть один человек в моем отделении…
Цильберг усмехнулся.
- Кажется, догадываюсь. Господин штейнмейстер?
Шранк кивнул, немного смущенный тем, что лейтенант, кажется, ждал этого разговора. И в самом деле, подумалось Шранку, у лейтенанта звериная, необъяснимого свойства, интуиция. Всегда знает, чего ждать, в каком направлении копать фальш-туннель и где организовывать прослушку. С таким человеком сложно разговаривать. Он видит насквозь.
- Осмелюсь заметить, что рядовой Хупер находится в достаточно неважном состоянии. Честно говоря, едва стоит на ногах. Парня элементарно загоняли, как обозную клячу.
- И вы считаете, что я слишком строг к нему.
Шранк поморщился. Звериное чутье, иначе и не скажешь.
- Признаться, так мне показалось. Он дежурит на постах прослушки столько, что скоро сам пустит корни. И он не создан для такой жизни. Знаете, есть такие ребята, которых тяготы лишь закаляют. Их полно в траншеях. Они не похожи на румяных солдат с листовок, они истощены, облачены в тряпье и выглядят как самые настоящие черти, но в каждом из них горит внутренний костер. Хупер не таков. Он слаб, он беспомощен, он, в конце концов, просто глуп. Нынешняя жизнь ломает его. Он не становится крепче, он медленно умирает. И, поскольку он находится в моем отделении…
- Хотите попросить для него снисхождения?
Шранк несколько секунд молчал, покусывал кончик языка. Разговор с лейтенантом всегда непросто ему давался. Иногда Цильберг казался ему дьявольски-проницательным, но в другую минуту – просто циничным самодуром, жесткой и хитрой старой крысой.
