К Соловьев - Господа Магильеры
Лейтенант Цильберг следил за тем, чтоб Менно не засиживался на одном месте, то и дело отправляя его слушать «на ногах». Это выматывало еще сильнее. Тело быстро забывало о том, как мучительно сидеть в земляной каморке без движения, уже через несколько часов оно жаловалось на смертельную усталость. Вслед за бурильщиками приходилось тащиться на самые нижние уровни, где вода постоянно стояла по колено, как бы ни работали захлебывающиеся старые насосы. Там всегда было очень душно, воздух был тяжелый, вонючий, от него Менно тупел, делаясь равнодушным и безразличным, как старая домашняя скотина. И работать «на ногах» приходилось куда более напряженно. Там, где тоннель в любой миг мог соприкоснуться с английским туннелям, где за каждым камнем могла ждать контрмина, слушать требовалось напряженно, улавливая малейшую вибрацию почвы. Несколько раз Менно лишался чувств, беззвучно падая лицом в хлюпающую жижу. Его приводили в чувство и тащили дальше. Каждой сапёрной команде были установлены нормы дневного прохода, несоблюдение которых лишало добавочного пищевого рациона.
Иногда его ставили в обслугу бура, но едва ли для того, чтоб дать ему немного отдохнуть. «Сименс» второго отделения был старой, капризной и требовательной машиной, которой то и дело требовалась помощь. Менно чистил ротор, выгребая заклинившую его щебенку, бегал по туннелям с ведрами, чтоб заправить вечно текущую охлаждающую систему, сбиваясь с ног, передавал команды бурильщиков обслуге генератора. Даже находиться рядом с буром во время его работы было нелегким испытанием. От постоянной вибрации, длящейся часами, быстро приходила головная боль, у тех же, кто находился возле бура более суток, из ушей начинала идти кровь.
Иногда в такие моменты Менно даже скучал по своему закутку на посту прослушки. Он все еще боялся темноты, но уже привык доверять ее голосу. Он понял, что темнота, хоть и страшна, но по-настоящему не опасна, как может быть опасен тот же бур, способный размолоть замешкавшегося человека в кашу.
Приятелей Менно так и не завел. Он был бы не прочь их завести, но люди, которые его окружали, отчего-то казались недосягаемы, так, словно их разделяла преграда из сверхпрочной породы, неподвластной даже самому мощному электрическому буру, и, в то же время, прозрачная. Менно во взводе ценили, а его слуху со временем стали доверять больше, чем геофону, но ни уважения, ни признания он не заслужил. Сапёры смотрели на него пренебрежительно, как на сложный и капризный прибор, к тому же и непонятный в своем устройстве. Над ним подшучивали и откровенно смеялись, а он лишь беспомощно улыбался, даже не помышляя защищаться.
Унтер-офицер Шранк был прав – этот человек совершенно не годился для войны и, даже пристроенный на передовую в единственно-полезном качестве, все равно выделялся чужеродным куском, как может выделяться кварцит, оказавшийся в меловой породе.
Но лейтенант Цильберг был иного мнения.
- Служба сделает из вас настоящего солдата, господин штейнмейстер, - удовлетворенно говорил он, наблюдая за тем, как Менно, перепачканный с ног до головы, едва живой, бредет к штабу для очередного доклада, - Эта ваша трусость, несомненно, поддается лечению, как и всякая болезнь. Я думаю, мне удастся ее вылечить.
От постоянной влажности у Менно на ногах не переводился грибок, кожа между пальцами потрескалась и мучительно болела, пропитывая кровью и гноем расползающиеся ботинки. От того, что он постоянно мерз и ютился на тесном посту прослушки, спина у него болела, как у глубокого старика, так, что и выпрямиться во весь рост он почти не мог. От скудного освещения сдало зрение, а отсутствие свежего воздуха привело к астме. Но главная его болезнь не проходила. И это наполняло лейтенанта новой решимостью.
- Трусость есть болезнь духа, - заметил он как-то раз, выслушав сбивчивый и как всегда неумелый доклад, - Германия никогда не будет надежно защищена от своих врагов, пока мы не научимся лечить эту болезнь. Каждый мужчина должен быть способен убить врага своей Отчизны. Вы, вероятно, считаете себя выше прочих, господин штейнмейстер? Не хотите мараться как мы, обычные люди? Я докажу вам, что магильерская кровь не делает вас особенным. А если нет – так пусть нас похоронят в одной могиле!
В июле, когда вместе с воздухом в промерзлые земляные ходы стала проникать летняя духота, взводу улыбнулась удача. Был взят живым английский сапёр, которого контузило близким взрывом. Три дня лейтенант Цильберг допрашивал его и добился своего. Однако отдавать пленника «наверх» он не собирался.
- Крысы не берут в плен, - кратко сказал он, и приказал, - Соберите расстрельную команду!
Никто из унтеров не собирался возражать. Пленных в подземной войне не бывает. Пойманному живым врагу мстили, жестоко и без пощады. За обрушенные траншеи и задохнувшихся товарищей, за постоянное, сводящее с ума, напряжение, за страх. Мстили, при этом не рассчитывая на вражеское сострадание. «Крысы» лейтенанта Цильберга знали, что их самих ждет то же самое, если случится живыми попасть к англичанам.
То, что осталось от английского сапёра, привязали к опорам крепи на верхнем уровне. Окровавленный, в клочьях униформы, он походил на грязную, свисающую на веревках, мешковину. Нельзя было даже определить, в сознании ли он. Менно, конечно, попал в расстрельную команду. Лейтенант лично перед расстрелом раздал патроны, половина из которых по традиции была холостыми. Каждый сапёр брал их вслепую из лейтенантской каски.
- Целься!
Менно едва удерживал винтовку в руках. Она больно била в ключицу, норовя раздробить ее, оттягивала руки, лишала равновесия. Вдобавок ужасно, до рези, слезились глаза, забывшие яркий свет.
- Огонь!
Менно попытался потянуть за спусковой крючок, хоть и знал, что ничего не выйдет. Есть под землей минералы, которые кажутся мягкими, но на самом деле обладают невероятной прочностью, легко выдерживая удары кирки. Его собственный страх был таким же.
Винтовка Менно оказалась единственной молчащей, когда прочие спустили курки, отчего шеренга окуталась облаком грязно-серого порохового дыма. Когда дым неохотно рассеялся, стало видно, что английский сапёр по-прежнему висит, находясь в полубреду. Его не коснулась ни одна пуля. Все винтовки расстрельной команды оказались заряжены холостыми. Кроме винтовки Менно. Он был уверен, что его винтовка заряжена боевым патроном наверняка. Но именно она и смолчала.
- Огонь, рядовой Хупер! – рявкнул лейтенант Цильбер, на миг даже забыв поименовать его «господином штейнмейстером», - Вам требуется особый приказ? Огонь!
Менно боролся со своей винтовкой, как с живым существом. Изо всех сил стискивал ее узкую жесткую спину и пытался совершить короткое движение указательным пальцем.
- Огонь! Огонь! Стреляй, трус! Немедленно стреляй!
Менно сделал еще одно усилие – и лишился чувств. По приказу лейтенанта Цильберга его волоком, в обмоченных штанах, оттащили на пост прослушки и там бросили.
Англичанину он сам выстрелил в переносицу из «вальтера».
* * *
Блиндаж, который занимал лейтенант Цильберг, был невелик, вполовину меньше штабного, и не мог похвастать приличным интерьером. Обычная солдатская койка, правда, сбитая из ошкуренных досок, с застиранным одеялом поверх, маленький стол, стул и небольшая тумба для личных вещей. Лейтенант Цильберг презирал траншейные украшения вроде ваз из снарядных гильз или пресс-папье, которые умельцы отливали из пуль, снабжая кайзеровским орлом из проволоки. Обстановка тут была холодной, безликой, даже не по-офицерски скромной, а по-монашески аскетичной.
Оттого унтер-офицер Шранк ощущал себя здесь неудобно, несмотря на то, что блиндаж находился достаточно высоко и был почти лишен царящей в туннелях сырости. У него, привыкшего ютиться и в голой траншее и в ветхом деревянном бараке, всякий раз возникало неприятное ощущение, когда он оказывался в обиталище лейтенанта. Оно казалось ему голой коробкой, предназначенной для хранения сложной фабричной детали.
- За победу, - коротко сказал Цильберг, чокаясь с Шранком солдатской кружкой.
- За победу, - согласился Шранк.
Коньяк был дрянной, удивительно едкий и отдающий керосиновыми парами. Однако в голове после него гудело, как в генераторе на малых оборотах, отчего на время можно было забыть про одуряющие четырнадцатичасовые дежурства, отсутствие солнечного света и затхлый, как в старом склепе, воздух.
Странное дело, поначалу унтер-офицер Шранк был уверен, что человеческое существо, загнанное под землю, не способно долго прожить без света и воздуха. Он помнил свои первые дни, проведенные здесь. Первые двое суток были терпимы, но затем он едва не сошел с ума. Каменные своды немилосердно давили на череп, стискивая его содержимое, от всепроникающего запаха мокрой земли и глины подкатывала тошнота, а в ушах то и дело раздавались звуки, которые на такой глубине некому было издавать. Говорят, не все могут свыкнуться с такой жизнью. Похоронить себя заживо. Он, унтер-офицер Шранк, смог, и до сих пор удивлялся тому, как легко у него это вышло.
