Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока
Бертран привстал, махнул рукой своим спутникам. Те приблизились.
Аббат строго заговорил с оруженосцем Итье:
– Твой отец дурно поступает, дитя. Я знаю, в вашей семье все обожают Бертрана де Борна, но вот тебе от меня завет: никогда не смей подражать отцу в его противозаконных деяниях!
Итье склонил голову и получил благословение, в чем Бертрану пока что было отказано.
Затем аббат перевел взгляд на лучника Эмерьо.
Эмерьо сказал:
– Я лучник.
Аббат тяжко вздохнул, покачал головой.
Эмерьо добавил:
– Я наемник.
Бертран прикусил губу.
Аббат Амьель спросил:
– Веришь ли ты в Бога, лучник?
– Да, – ответил Эмерьо.
Аббат благословил и его.
А Бертран де Борн сказал:
– Я хотел бы поднести в дар аббатству два сенокосных луга. Как и когда я мог бы это сделать?
– Встань с колен, – велел ему аббат. – Я так понял, эти двое – твои свидетели, которых ты привел, чтобы они подтвердили твое намерение?
Бертран кивнул, поднимаясь.
– Хорошо, – сказал аббат. – А как насчет того, чтобы три дня просидеть на хлебе и воде, Бертран?
Бертран улыбнулся.
* * *Ничего не зная о том, что старший брат получил прощение от аббата, Константин по знакомой дорожке отправился прямехонько к виконту Адемару.
Да только с той поры, как был здесь Константин в первый раз, многое успело перемениться. Адемар, конечно, Константина принял, в дом свой ввел с почетом, на самое лучшее место усадил, отборнейшим вином напоил и, узнав, что тот прибыл без домны Агнес, снабдил самой пухленькой девушкой из прислуги.
Константин, как во сне, позволял Адемару себя обихаживать. Виконт говорил что-то, журчал почти непрерывно; Константин же слов почти не разбирал. Лишь на следующий день, когда пошел уже серьезный разговор, начал понимать младший брат Бертрана, что обстоятельства и впрямь переменились.
Выслушал еще раз виконт Адемар всю горестную повесть от начала до конца. Как замирялись братья в присутствии графа Риго, как расстались почти друзьями, как удалось Бертрану отхватить половину Аутафорта. Разве мог и помыслить тогда Константин, что Бертрану этого покажется мало!
Вошел Бертран в замок как друг и брат; в мыслях же затаил подлое предательство. Введя в дом брабантцев-наемников под видом слуг, устроил под покровом ночи резню и захватил Аутафорт, а самого эн Константина, и домну Агнес, и сына их Гольфье – всех выгнал, точно безродных бродяг.
Мыслимо ли терпеть подобное надругательство…
Виконт Адемар на это сказал, неожиданно утратив всю свою мягкость и домовитость:
– Мыслимо.
Константин на полуслове поперхнулся. А Адемар – пухлые щеки, заплывшие глазки, ротик бантиком – повторил:
– Боюсь, придется вам на этот раз стерпеть обиду, эн Константин, ибо счастье воистину отвернулось от вас. Так ведь у домны Агнес найдутся и другие владения… А об Аутафорте вам лучше всего забыть. Ибо сейчас я не смогу поддержать ваши притязания…
Константин разбушевался, хотя прежде никогда себе такого не позволял да и вообще нравом был – сравнительно с прочими соседями – довольно кроток. Как это – виконт Адемар не сможет поддержать столь справедливые притязания? Да ведь раньше поддерживал! И разве не на стороне Константина правда? Разве не стерпел он, Константин, унижение, когда Бертрану присуждена была половина Аутафорта? Да и что за христианские владыки пошли ныне, если клятвопреступника оправдать согласны, а правому отказывают в помощи? Да вот ведь и граф Риго…
– Граф Риго, мессен, – сказал Адемар (а пухлое лицо его вдруг совершенно отвердело) – вражду со мною возобновил. Добро бы мне самому от графа отбиться. Ходит по моим землям, как по своим, – то урожай умыкнет, то людей к ногтю прижмет, а то и замок разорит. Я собственных подданных едва защитить могу. Так с руки ли мне в Перигор войска посылать?
– Правду говорит мой брат, – молвил опечаленно Константин, – граф Риго – воистину «Да-и-Нет». То враждует он с вами, мессен, то вдруг мирится.
– Настоящего мира между нами никогда не было, – сказал Адемар. – И не будет, Бог свидетель. Ибо слишком многое могу припомнить я графу, а граф – мне.
– Но было же между вами перемирие, когда объединило вас справедливое негодование на моего брата Бертрана, – возразил Константин. – Почему же нынче это невозможно?
– Потому что граф Риго полюбил вашего брата Бертрана сильнее справедливости, – отвечал виконт Адемар. – Есть в вашем брате, мессен, нечто весьма созвучное нраву графа Риго. И потому не ищите у Риго на Бертрана управы.
И завершив неприятную беседу, снова сделался виконт Адемар пухленьким и приятным и захлопотал, чтобы слуги несли дичь, запеченную в ранних яблоках.
* * *– А я вас помню, мессен, – сказал Бертрану лучник Эмерьо. – Еще по прежним временам. Еще тогда, десять лет назад…
Бертран удивился.
– А я тебя что-то не припоминаю, – лениво отозвался он. – Да и что такого случилось десять лет назад? Чего только в моей жизни не было десять лет назад…
Сидели они на стене Аутафорта, в теплых объятиях надвигающегося вечера. Внизу, на каменной скамье, увитой диким виноградом, обложившись мягкими подушками, устроилась девочка Эмелина: золотистые тонкие косы, венок из живых цветов, светлое платье. У ног Эмелины развалился жонглер Юк с лютней. Оба напевали. Бертран прислушался. У них хорошо получалось, ладно и складно. Иногда Эмелина сбивалась, тогда Юк останавливал песню и начинал сначала.
Потом, видать, задумался, стал впустую струны перебирать. Эмелина голову набок склонила, заслушалась, замечталась.
– Эмелина тогда только-только народилась, – сказал наконец Бертран. – А еще что?
– Тогда старый король Генрих нанял в Камбрэ большой отряд, – проговорил Эмерьо. – А командиром у нас был сумасшедший поп Вильгельм. Сперва мы служили королю, но после король насытился войной и выгнал нас вон. Тогда Вильгельм занял один из здешних замков и несколько лет разорял земли виконта Адемара…
Бертран с удивлением посмотрел на Эмерьо:
– Конечно, я помню Вильгельма и его банду. Многие тогда помогали Адемару избавить лимузенские земли от этой язвы.
– И вы в том числе, мессен, – уточнил Эмерьо.
– Как же ты жив остался? – поразился Бертран. – Я думал, мы всех перебили.
Эмерьо тихонько засмеялся.
– Трудно прожить свою жизнь до конца, не так ли, мессен?
– Вот именно, – хмыкнул Бертран.
– Искусство жить, похоже, потруднее моего ремесла, – добавил лучник Эмерьо.
– Похоже, – согласился Бертран. – А что, Эмерьо, овладел ты искусством жить?
– Куда мне, – улыбнулся Эмерьо. – Но во всяком случае, мне думается, я выучился искусству не умирать.
Темный народ эти лучники.
Бертран молвил задумчиво:
– Много лет назад я вытащил стрелу из распятия. Кто-то из тех, кто хотел получить дар стрелять без промаха, совершил святотатство…
– Я слыхал о таком, – кивнул Эмерьо.
– А сам хоть раз делал подобное?
– Нет, – ответил Эмерьо. – Я католик.
– Ты стреляешь с нечеловеческой меткостью, Эмерьо. Даже меня это иной раз пугает. Скажи, разве не дьявол помогает тебе?
– Нет, – твердо сказал Эмерьо. – Он бродит неподалеку, но еще ни разу ему не удалось направить мою руку, потому что я отгонял его. – И дерзко посмотрел Бертрану в глаза. – Ах, мессен, вы так благочестивы, а ведь часто пользовались моим искусством, не спрашивая, кто помогает мне и почему.
– Отвечать-то тебе, – проворчал Бертран, не позволяя себе смутиться.
– Я знаю, что говорю, мессен, – продолжал Эмерьо, – ведь я видел дьявола и разговаривал с ним.
Девочка Эмелина перестала петь и крикнула:
– Спускайтесь к нам, отец! Вы там рассказываете что-то интересное! Я хочу послушать!
– Незачем тебе слушать это, дитя, – сказал Бертран.
Эмелина снова запела. Ей было весело, очень весело этим теплым синим бархатным вечером.
Эмерьо между тем негромко говорил:
– В тот день мы разграбили одну деревеньку в Лимузене… Я спал на сеновале. И вдруг, еще не вполне проснувшись, понял: он лежит подле меня, зарывшись в прелое сено.
– Ты видел его? – быстро спросил Бертран.
– Нет, мессен. Но он был там. Я потянулся было за ножом, а рядом со мной прошептали чуть слышно: «Впусти меня»… По правде сказать, мессен, никогда прежде я так не пугался. Потому лежал зажмурясь и не шевелясь. Я как будто онемел, мессен. А он был так близко! И повторил, уже настойчивее: «Пусти же меня к себе». – «Что тебе нужно?» – спросил я. «Стучу в дверь, да отворят мне, – ответил он. – Я отблагодарю тебя, лучник. У тебя твердая рука и верный глаз, но ты можешь и промахнуться… А со мной ты никогда не промахнешься. Впусти же меня, лучник, я стану тебе надежной опорой». Но пока он говорил, я почти совсем оправился от страха и так ответил дьяволу: «Не стучи в мою душу, ибо место занято». Он зашипел, как змея в густой траве. И спросил: «Кем? Кем оно занято, лучник?» Я сказал: «Пресвятой Девой», хотя это было неправда – я частенько забывал Ей помолиться. Но и неправды оказалось достаточно. Миг – и я почувствовал, что остался на сеновале один. Дьявол ничего не сделал – он просто пропал, сгинул, как не появлялся. Только солома на том месте, откуда он шипел, оказалась потом подпаленной…
