Борис Батыршин - Мартовские колокола
История, конечно, вышла, неприятная, но при ближайшем рассмотрении она гроша ломаного не стоила. Инспектрисса гимназии, дама весьма либеральных взглядов и большая поклонница Некрасова и Щедрина, писульку латиниста, конечно, приняла — однако же частным порядком дала понять излишне ретивому педагогу, что рвение его может быть неправильно понято среди его коллег, тем более, что и повод–то, как ни крути, самый что ни на есть ничтожный. Варю с Мариной немного пожурили — для вида; ненависть же воспитанниц к Вике—Глисту укрепилась еще больше, после того, как его роль во всей этой истории была предана огласке.
Латинист ходил по гимназии как оплёванный — на спине его шинели кто–то написал мелом «унтер Пришибеев»[45], и на беду швейцар, подавая педагогу одеться, не заметил этого украшения. В результате Вика—Глист проследовал через гимназический двор с надписью на спине, да так и вышел на улицу, обнаружив крамолу только дома.
Девочкам же эта история могла бы стоить сниженного балла за поведение — во всяком случае, именно на таком наказании настаивал латинист. Однако ж — обошлось; ни инспектрисса, ни директор гимназии не захотели выносить сор из избы, ограничившись отеческим внушением, тем более, что в гимназии обе девочки пользовались самой что ни на есть доброй репутацией. Дома у Вареньки над курьёзной историей тоже посмеялись бы, и только — Дмитрий Сергеевич и его супруга сами обладали изрядным вкусом к литературе и не могли не оценить пьески, — не случись одного происшествия.
Сегодня вечером (Дмитрия Сергеевича ждали со службы, Нина Алексеевна суетилась, собирая на стол), в дверь позвонили. Визитёры оказались неожиданные — незнакомые молодые люди: два студента в очень старых, полинявших фуражках и барышня — видимо, курсистка. На доном из студентов было треснутое пенсне на чёрном растрёпанном шнурке; он курил папиросу, пуская дым через нос; Курсистка же, в короткой полинялой жакетке, все время прижимала к груди маленькие красные ручки. Подняться наверх они отказались; после короткой беседы Нина Алексеевна (это она встретила нежданных гостей) пригласила Вареньку. — студенты, как оказалось, пришли к ней.
Цель визита и правда была неожиданной. Студенты представились членами литературного общества молодёжи «Шмель» (Бог знает, что означало это название), и, сославшись на то, что слышали уже о пьесе «Сказ о Федоте Стрельце», представленной на гимназическом вечере Варенькой и её друзьями, пришли просить у девочки экземпляр произведения.
— Мы уверены, что вы, будучи передовыми и образованными женщинами, не откажете студенческой молодежи в ее просьбе… — повторила курсистка, обращаясь к Нине Алексеевне. Та улыбнулась и развела руками — «мол, это не мне решать», — и указала посетительнице на Варю.
Смущённая девочка торопливо закивала и опрометью бросилась наверх, за тетрадкой с текстом пьесы. Отдавать было ужас как жалко — но Варе и в голову не пришло отказать просителям. Студенты долго благодарили и наконец ушли довольные, пообещав прислать приглашение на спектакль. После себя они оставили запах дешёвого табака и мокрые следы на лестнице. Фёдор, служивший у Выбеговых и привратником и швейцаром, проводил несолидных гостей неодобрительным бормотанием и поплёлся, охая, за тряпкой — вытирать мокрые следы, оставленные теми на лестнице.
И надо же было случится тому, что инженер Выбегов, возвращаясь со службы, столкнулся с визитёрами у самого порога! Сухо с ними раскланявшись, он вошел в дом — и разумеется, немедленно потребовал объяснений. Они, разумеется, были ему даны в полной мере — и результатом стал вот этот неприятный разговор за обеденным столом. Варенька теперь едва сдерживала то ли слёзы то ли злость, а Нина Алексеевна нервически терзала носовой платок и никак не могла взять в голову, почему совершенно безобидный визит молодых людей вызвал у мужа столь сильное раздражение? Тем более, что часть этого раздражения было обращено и на неё саму; инженера не обрадовал тот факт, что Нина Алексеевна позволила Варе отдать гостям тетрадку со словами «Сказа».
После обеда девочка всё же заперлась в своей комнате и дала волю слезам. А потому не сразу услышала осторожный стук в дверь.
— Варя, вы теперь у себя? — это был Серёжа, старший сын Выбеговых. Состоящий в Первом московском кадетском корпусе, мальчик раз в неделю ночевал дома.
«Скоро придёт Маринка, — вспомнила девочка. — Вроде бы опять ей надо позаниматься по естественной истории». В библиотеке Дмитрия Сергеевича имелся и полный Брэм и роскошные оксфордские издания Дарвина, — однако ж дело было вовсе не в любви к наукам. С некоторых пор Варя стала замечать, что кузен стал оказывать подруге некоторые знаки внимания; впервые она обратила внимание на это во время достопамятных манёвров в Фанагорийских казармах. В тот день и сама Варя чувствовала себя именинницей; а когда Ваня с лицом, перемазанным грязно–зелёными разводами, в сложной боевой сбруе, с ружьём, небрежным жестом закинутым на плечо, вышел навстречу громко аплодирующим зрителям — девочка ощутила даже некоторую гордость, хотя, строго говоря, не имела на это никакого права. Краем глаза она заметила тогда, с какой завистью и восхищением смотрел Серёжа Выбегов на героев дня; во время устроенного после манёвров пикника его было бы за уши не оттянуть от «стрелков» барона Корфа… если бы не появление Марины. С этого момента для кадета перестали существовать и тактические изыски только что закончившейся баталии, и долгие рассуждения штабс–капитана Нессельроде о пользе военного обучения, и хитрая воинская амуниция соратников Ивана. Серёжа не отходил от Марины до самого завершения праздника; он был бы рад проводить барышню и до Гороховской, однако — не рассчитал со временем и вынужден был отправиться обратно в Корпус — опоздание хотя бы на пять минут грозило отпущенному в город кадету нешуточными неприятностями.
И с тех пор еженедельно, вечерами по пятницам, Марина стала под разными предлогами заглядывать к Выбеговым; а если этого не случалось, то на следующий день Серёжа, как благовоспитанный кавалер, сопровождал девочек в прогулке по городу или в посещении какого–нибудь иного, безусловно важного мероприятия.
Вёл себя Серёжа подчёркнуто корректно, не уделяя Марине внимания более, чем это предписывалось приличиями; однако Варю нелегко было обмануть. Она уже не раз собиралась подколоть острую на язык подругу, чтобы расплатиться с нею за все те шпильки, что подпускала ей Марина по поводу Вани; однако добрая и мягкая девочка не решилась всё же затрагивать столь деликатную материю и всё ждала, когда подруга сама пустится в откровения. В том, что это случится, причём в самом скором времени, Варя нисколько не сомневалась.
— Сейчас, Серж, минутку. — отозвалась девочка. — Появляться перед кузеном в зарёванном виде категорически не хотелось. — подождите немного, я сейчас выйду…
Марина не заставила себя ждать — впрочем, Варя ни на секунду не сомневалась, что подруга придет во–время. Вечер они провели, сидя в гостиной; Серёжа рассказывал о новостях в кадетском корпусе, Марина слушала чуть ли не раскрыв рот. Варя только дивилась подруге: обычно языкастая барышня не давала собеседнику сказать пяти слов, не вставив какого–нибудь язвительного комментария.
— Вы знаете, милые дамы, я ведь теперь буду чаще бывать дома. — похвастался Серёжа. — начальник нашей роты дал мне позволение посещать занятия кружка в гимназию вашего, Марина, кузена.
— Вот как? — вежливо осведомилась Варя. — И как часто мы теперь будем видеть вас, дорогой Серж?
— Еще два раза в неделю. — ответил юноша. — Мне разрешат уходить на вечер — и после занятий в клубе я смогу заходить ненадолго домой. Но к десяти всё равно придётся быть в корпусе. А то ещё от дежурных, ежели опоздаешь, слушать приходится: «Ну вот, опять девочки из нумеров плетутся»… думаете приятно?
— А почему же «девочки»? — удивилась кузина. — Разве между кадетами это считается обидное прозвище?
— Это… — Серёжа замялся. — Ну, это, знаете ли, традиция такова — третью роту корпуса непременно «девочками» или «мазочками» называют. Уж и не знаю, отчего эта глупость пошла…
В самом деле — не мог же кадет разъяснять барышням, одна из которых, к тому же, его кузина, истинного происхождения этого прозвища? А виной всему был жёлтый цвет билетиков, по которым кадеты третьей роты отправлялись на увольнение. Именно цвет этот, схожий с цветом паспортов девиц лёгкого поведения и сообщил третьей роте такие обращения…
Впрочем — традиции традициями, а более частые увольнения Серёжи оказались связаны не с тягой к обществу симпатичной Марины, а с интересом его к необычным воинским приёмам, показанным на манёврах Троицко—Сергиевского батальона. Варе припомнилось, что как раз во время прошлой его увольнительной, Марина рассказывала о том, что её кузен вместе с Иваном и кем–то из офицеров, принимавших участие в том примечательном действе, задумали создать при Николкиной гимназии нечто невиданное — кружок атлетики и гимнастики для воспитанников этого учебного заведения. Узнав, что в этом кружке будут, в числе прочего, будут обучать и тому, что было продемонстрировано на манёврах, Сережа (не без помощи Корфа и штабс–капитана Нессельроде) добился от корпусного начальства разрешения посещать «штатский» кружок. Так что Марина, оказывается, принесла молодому человеку записку от кузена — с расписанием занятий. — Скажи, Серж, — спросила Варя. — а зачем вам эти военные игры? Ну, Николка, гимназисты — это я понимаю. Но ты ведь будущий военный, вас и так всему этому учат. Неужели тебе в корпусе не хватает занятий?
![Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]](/uploads/posts/books/114000/114000.jpg)