Борис Батыршин - Мартовские колокола
— А позволено мне будет осведомиться — в какой? — спросил Гиляровский. — Вы только, ради бога, не поймите это как попытку оказать на вас какое–то давление, но, согласитесь — раз уж я оказался причастен к некоторым вашим… скажем — затеям, то вполне могу проявить подобный интерес. В конце концов, вы же сами сказали в своё время, что обязаны мне за ту небольшую услугу, не так ли, господин барон?
— И что же, вы решили теперь предъявить вексель к оплате? — полюбопытствовал Корф. Что же, весьма… современно.
— Вовсе нет, вовсе нет. Просто я позволил заметить себе, что наше недолгое сотрудничество оказалось весьма полезным — во всяком случае, для вас. И, если мне не изменяет память, я не давал вам повода упрекнуть меня в излишней… болтливости? Хотя, помнится, не давал вам обещания хранить ту хитровскую историю в тайне.
— Да, это большая жертва… для человека вашей профессии. — отпарировал Корф, но тут же поправился, увидев, как насупился Гиляровский. — Упаси Господь, Владимир Александрович, я это без задней мысли. Наоборот, понимаю, что вам, как серьезному журналисту непросто удержаться от того, чтобы не расследовать такое..хм… необычное происшествие.
— Но, как я понимаю, расследованием вы и ограничились, не так ли? — продолжил за барона Каретников. — И теперь рассчитываете, что мы оценим вашу сдержанность и будем более.. скажет так, откровенны?
— Примерно так.. — ответил журналист. — Вы уж поймите меня, господа: по Москве ходит не так уж и мало загадочных историй, но они, по большей части, относятся к разряду баек о кладе Ваньки—Каина или о библиотеки Ивана Грозного. А тут — самая настоящая загадка в духе, можно сказать, авантюрных романов — и вы требуете от журналиста, чтобы он остался равнодушен к такому материалу? Нет, я понимаю, вы доверились мне — и это, вне всяких сомнений накладывает на меня определённые обязательства, — но надо ведь и честь знать!
— А скажите–ка, дражайший Владимир Александрович, — поинтересовался Каретников. — сами–то вы к какому разряду нас относите? На нигилистов мы, по вашим словам, не похожи, на искателей московских кладов — тоже. Какая же, с позволения сказать, версия у вас родилась на наш счёт?
Гиляровский помялся несколько озадаченно.
— Да я и сам голову ломаю. — признался он. — Будь мы в Петербурге — заподозрил бы какие–то политические, или, спаси Создатель, шпионские игры. А ежели в Варшаве, или, к примеру, в Лемберге — то, возможно, уголовщину очень высокого пошиба. Вы уж простите, барон, на Московских «деловых» вы с вашими друзьями, конечно, не похожи, в вот на взломщиков или мошенников международного уровня — очень даже. Это, знаете ли, публика порой аристократичная до крайности….
— Ну, спасибо. — усмехнулся Корф. — И все же? ощущается в ваших словах эдакое сомнение…
— Разумеется. Если бы я так думал, то к вам бы ни за какие коврижки не пошёл. Нет, у меня мысли господа совсем иного свойства… такого рода, что о них пишут скорее уж авторы приключенческих романов. А если уж совсем откровенно — никаких внятных мыслей у меня нет вовсе. Потому и решился на этот разговор с вами.
Барон помолчал, потом обменялся долгим взглядами с Каретниковым. Тот пожал плечами и чуть заметно покачал головой. Мимика эта не осталась незамеченной — журналист нахмурился и собрался, было, что–то добавить, как Корф его перебил:
— Мы с моими друзьями нисколько не сомневаемся в вашей порядочности, Владимир Александрович. Но поймите и вы нас — мы, прежде всего, не имеем полномочий делиться с вами сведениями подобного рода. Давайте сделаем так: заключим с вами временное соглашение, например…
— …о неразглашении. — добавил Каретников. — Мы все вчетвером, даём вам слово, что ничего незаконного или же безнравственного в нашей деятельности нет. А вы в свою очередь, обещаете не делиться ни с кем своими подозрениями ну, скажем…. — и он обвел взглядом барона, Яшу и Ромку, — на три–четыре месяца. После чего — мы возвращаемся к этому разговору, и тогда, даю вам слово, вы получите исчерпывающие объяснения.
— Подразумевается ли, что я не буду проявлять интереса к вашей деятельности в Москве, господа? — немедленно уточнил Гиляровский.
— Да Бог с вами, проявляйте! — разрешил Каретников. — Я же говорю — мы не собираемся затевать ничего противозаконного. Да вот, пожалуй, наш друг Яков и будет держать вас в курсе наших, как вы изволили выразиться, «затей» — чтобы уж всё было на полном доверии.
Гиляровский развёл руками. — Что ж, господа, раз так — мне остаётся только согласиться. И, надеюсь, вы всё же не дадите мне погибнуть от неутолённого любопытства?
От любопытства — не дадим. — согласился Корф. — Уж что–что, а любопытную жизнь мы вам, господин газетчик, твёрдо обещаем…
— «…и отдайте себе отчёт, Штирлиц, в том, как я вас перевербовал: за пять минут и без всяких фокусов». — пробормотал Каретников. — Нет–нет, господа, не обращайте внимания. Это я так, одну занятную книженцию вспомнил. Кстати, напомните, барон — вам непременно надо её прочесть…
Глава двенадцатая
Не часто случалось Вареньке выслушивать выговоры от дядя. А потому она сидела за столом в довольно мрачном настроении и с независимым видом ковыряла вилку котлетой. Есть не хотелось совершенно; наоборот, хотелось запереться у себя в комнате и разрыдаться от общей несправедливости окружающего мира. И если Варенька до сих пор еще этого не сделала — то лишь из гордости и чувства противоречия. Маленькая Настя, сидевшая рядом с кузиной, понимала, похоже, настроение девочки, и сочувственно на неё поглядывала. Однако молчала — старший Выбегов нечасто вмешивался в воспитание детей, но если уж это происходило — спорить с ним в доме мало кто решался; инженер отличался крутым нравом.
— Удивляюсь твоему легкомыслию, Варвара! — продолжал меж тем дядя. — Ты, вроде, взрослая, серьёзная барышня — а допускаешь такие вот детские выходки!
Ну вот, еще и «Варвара»! — девочка опустила голову, кусая губы, чтобы и вправду не разрыдаться — полным именем дядя называл её лишь по случаю крайнего раздражения. А за что?
— … я понимаю, этот ваш знакомый, Ваня, от которого вы все уже, кажется, голову потеряли — он привык к вольным нравам, у них в Америке вообще ни о каких запретах отродясь не слышали. Но ты — то должна понимать! Всё же мы живём во второй столице империи Российской, и надо брать во внимание, что ваши слова могут услышать здесь самые разные люди. Сама видишь, к чему приводит ваше легкомыслие!
— По моему, ты слишком строг, Дмитрий. — решилась всё же возразить мужу Нина Алексеевна. — Вот, и Марина с Николкой Овчинниковы ничего дурного в этой их пьесе не увидели. Право слово, ты преувеличиваешь! Вон, почитать творения господина Щедрина, или хоть сказки Пушкина…
— Это–то меня и удивляет! — продолжал настаивать инженер. — дети учителя словесности — и такое легкомыслие! Ну ладно, сами не дали себе труда подумать — но могли бы, кажется, у отца совета спросить?
— Николка Василию Петровичу племянник, а не сын. — едва слышно пробормотала Варенька. — И вообще, он хороший, и ничего читать не запрещает…
— А я, значит, плохой и запрещаю? — язвительно осведомился инженер. — Ну, спасибо, Варвара, вот уж не ожидал от тебя такого! И поверь, меня вовсе не радует роль добровольного цензора, которую вы тут все мне, кажется, приписываете — я всего лишь призываю вас к разумной осторожности. В конце концов, это был не домашний вечер, а мероприятие в гимназии, а ты сама знаешь, что народ у вас там… разный.
Варенька вздохнула и пожала плечами. Приходилось согласиться, что дядя был всё–таки прав — народ в их гимназии был и правда «разный». Хотя, относилось это к одному–единственному человеку, преподавателю латинского Суходолову Викентию Селивестровичу, заслуженно носившему среди учениц прозвище «Вика—Глист» — как за невзрачную внешность, так и за свою способность пролезать куда не просят и доставлять всяческие неприятности. Вот и теперь: бог знает, откуда Вика—Глист услышал о пьеске, разыгранной девочками и их гостями на литературном вечере — сам–то он на нём не присутствовал, — но не прошло и недели, как он подал инспектору гимназии докладную записку о «возмутительном и растлевающем характере пьесы, поставленной ученицами 4–го класса гимназии Овчинниковой Мариной и Русаковой Варварой без получения соответствующего разрешения на то гимназического начальства.»
Никаких разрешений на подобные пьески и сценки, представляемые на литературных и театральных вечерах никто отродясь не спрашивал — но, видимо, слишком велико было желание Вики—Глиста уязвить своих давних недругов. Злопамятный латинист не забыл унизительной сцены, которую ему пришлось пережить в кофейне «У Жоржа». И, узнав что в крамольной постановке участвовали двое его обидчиков — Варвара и Иван, да еще и Маринка, давно не любимая латинистом за острый язык и независимый характер, — не стал упускать столь удобный случай.
![Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]](/uploads/posts/books/114000/114000.jpg)