Андрей Посняков - Ладожский ярл
Борич поплотнее закутался в плащ — старый, тонкошерстный, — давно бы пора и новый плащ справить, да нет, не время — зачем излишнее внимание привлекать? Люди злы, завистливы к чужому успеху — а успех у Огнищанина на новом поприще немалый. Ум — он везде ум. Вот и продукты с фуражом для отправляемой к Рюрику дружины кто б, кроме него, рассчитал? Снорри, что ли? Ну, тому только мечом махать. Сам князь мог бы, конечно, — умен изрядно. Да и странный узколицый боярин, что ходит в зеленом плаще, — Ирландец. Вот уж, змей! Побаивался его Борич, и не напрасно. Не раз и не два ловил на себе брошенные искоса взгляды. В такие минуты работал, как никогда, ревностно, так, чтоб не к чему было придраться. Тем не менее чувствовал — не доверяет ему Ирландец, следит. Попытался было Огнищанин выспросить про Ирландца у Найдена — да узнал лишь то, что и без того все знали. Приехал узколицый вместе с Хельги-князем, сам не варяг, из иных заморских земель, оттуда же, кажется, смуглый монах Никифор, что часто захаживал к князю. Земляки, видать. Однако отношения меж Никифором и Ирландцем не очень, прямо сказать — холодны, Борич такие нюансы хорошо научился улавливать еще во время службы у мерянского князя Миронега.
Погруженный в мысли, Огнищанин и не заметил, как подъехал к амбарам. Вот и береза. Борич огляделся — дождь припустил с новой силой, — подъехал поближе, не слезая с коня протянул руку… Надломленная ветка повисла безжизненно. Еще раз оглянувшись, Огнищанин обтер руки и поскакал обратно в город.
Вечером, сменив плащ и натянув на самые глаза круглую, отороченную беличьим мехом шапку, Борич вновь взнуздал каурого. Оглянулся в воротах, погрозил кулаком девке — ужо покажу тебе, подлая! — и, ежась от дождя, неспешно потрусил в корчму Ермила Кобылы.
Девчонка глядела на него со страхом, но, едва хозяин уехал, страх в ее темно-серых глазах сменился ненавистью. Малена — так на самом деле звали девушку, нареченную Огнищанином Естифеей, — уселась под навес у корыта. Взяв в руку широкую заостренную тычку, принялась сечь крошево из старых капустных листьев и молодой жгучей крапивы — свиньям на корм. Дождь все поливал с самого утра, текли по двору коричневые ручьи, и Охряй — кудлатый огромный пес — укрылся в будке. Высовывался иногда виновато, поскуливал да поглядывал на Малену — не забудет ли накормить?
— Не забуду, не забуду, Охряйко, — улыбнулась та, насыпая в деревянную миску вчерашнюю кашу. Поднесла к будке, поставила. — На, Охряюшко, кушай. Уж не взыщи, что мясца нету.
Сама снова убралась под навес, взяла ненавистную тычку… Эх, кабы ей вместо крошева этой бы тычкой да по хозяйской шее! Усмехнувшись своим мыслям, Малена задумалась, механически нанося частые удары. Ну почему другим так везет? Все у них есть — и крепкий род, и богатство, и красота. Вон видела вчера через ограду молодку — шла, улыбаясь, в рубахе узорчатой, на шее — монисто блескучее, коса толщиной в руку. Лицо белое, щеки румянцем горят, увидела за оградой Малену — одарила улыбкой, словно кость бросила — на, мол, тебе, замухрышка… Улыбку ту и посейчас вспоминала девчонка, не замечая, как пополам с дождем стекают по щекам слезы. Не сложилась жизнь, не вышла, да и не было в ней ничего — ни милости богов, ни крепкого рода, ни счастья. Какое уж тут счастье, когда, сколько себя помнила, жила Малена безродною приживалкой в доме артельщика Всеслава Сушины, дальнего своего родича. Сам-то Всеслав неплохо к ней относился, а вот супружница его да сыновья так и норовили обидеть. А кто заступится, коль нет близкого родича? Плохо человеку одному — ни уважения, ни заступы. Одно слово — изгой. Ну, мужик еще как-то сможет пробиться — в дружину молодшую аль в артель какую наняться, а вот дева… Лучше б и не родиться. Шпыняли сироту Малену в доме Всеслава, а когда хозяин занедужил — совсем невмоготу стало. Тычки, шлепки, подзатыльники, сыновья-то Сушины, охальники, до девок жадноваты были. Как вошла в сок Малена — затащили в овин, как раз перед просушкой колосьев. Там же на снопах и снасильничали по очереди. Кажинный день, сказали, так теперь будет, а расскажешь кому — убьем. Да и кто тебе, безродине изгойной, поверит? Не выдержала Малена, в ту же ночь и сбежала, хоть и страшно было. Хотела в леса — да побоялась — чудища там всякие бродят, леший, русалки, уж лучше тут, в Ладоге, к кому в дом прислужницей напроситься. Знала девчонка — можно в богатую усадьбу продаться, в слуги, только вот как это сделать — не представляла. Долго бродила по улицам, почитай три дня, ночевала в кустах да на пристани, шарахаясь от каждого шороха, особливо пугалась дружинников-гридей — знала, в любой момент на правеж ее могут свести, беглянку, да кнутом до смерти, предупреждали о том Сушинины — ты, мол, нам не ровня, челядинка гнусная, черная девка. Ежели сбежишь, засекут, да так, что выть будешь! Вот и боялась Малена. Есть хотелось страшно, попрошайничать стеснялась, да, опять же, гриди повсюду. Увидала как-то рядом с забором курицу, оглянулась — вроде никого нет — кинулась рысью… Тут ее и поймали. Хорошо, новый хозяин Борич выручил, за что, конечно, и благодарна Малена, только… Только уж и сам Борич таким гадом оказался, гаже нету! Приставал по-всякому, какому только сраму не научил — а Малене куда деваться? Снова на улицу — под кнуты? Хотя кнутов она и тут испытала в достатке. Бил, колотил Борич ее часто… правда, не в полную силу, так, чуть-чуть, для острастки. В полную силу бить опасался — жалел собственное имущество. Малена усмехнулась — а ведь никаких прав на нее Борич не имел! Сушина и его родичи — да, другое дело. А Борич, выходит, чужое приветил! Головник, тать… Молотил дождь по крытой дранкою крыше, пузырились коричневые лужи, грязные, как и все, что происходило с Маленой. А может, забраться на высокую кручу — и вниз головой в Волхов?
В заведении Ермила Кобылы к вечеру собралось порядочное число народу. Вернувшиеся с торга купцы-гости сидели за отдельным столом, деловитые, важные, не чета прочим — мелким торгашам-квасникам, странникам да артельному люду, шумно обсуждавшему последние новости — предстоящий уход из города части дружины. Бились об заклад, азартно кидая на пол шапки, спорили: насовсем уйдут гриди или же к осени возвернутся?
— Ну да, возвернутся, как же! — размахивая кружкой, орал здоровенный чернобородый детина с кулаками размером с голову. — Чего им тут делать-то? У Рюрика-князя служить, чай, и выгодней, и почету больше.
— Не, Ратля, не прав ты. У них, поди ж, у всех тут родичи, семьи.
— Это у гридей-то семьи? — Детина глухо захохотал. — Раков в Волхове не смеши, Твердиславе! Вот, скажи лучше, ты, как мастер знатный, к Олегу-князю вхож, всякий знает…
Стекольный мастер Твердислав приосанился, горделиво подкрутив пышные усы — уж, конечно, вхож, правда, не столько к князю, сколько к супружнице его, Сельме, та частенько браслеты да кувшинцы витые заказывает. Твердислав в Ладоге — один такой мастер, ну, почти один.
— Так вот и узнал бы кое-что, — хитро подмигнув окружающим, продолжал Рятля. — Окромя гридей, не сбирают ли к Рюрику охочих людей?
Твердислав помотал головой:
— Нет, не сбирают. Да и гридей-то не всех берут, так, часть.
Проходивший мимо с кружками хозяин корчмы навострил уши. Уход всей дружины лишил бы его изрядной части доходов. Прислушался и скромненько сидевший в уголке Борич — интересно стало, о чем там болтают люди? Уж про отправляемых к Рюрику гридей он-то все знал доподлинно — недаром фураж да кормежку рассчитывал. Мог бы и поспорить, кабы нужда была.
— Все спокойно, дядько, — бочком пробравшись сквозь толпу пирующих, подсел к нему на лавку Ярил Зевота. — Двор проверил — оружных людей нет, можешь смело доставать оболы.
— Заслужи сперва, — оглядываясь, недовольно прошипел Борич. — Оболы ему… Вон, видишь, у дальней стены лавку?
Ярил присмотрелся:
— У очага, что ль? Где квасники?
— Не знаю, квасники они аль пирожники, а только много их там, да и дымно. Сядешь неприметненько, как знак дам, подойдешь, а до той поры — ни-ни! Понял, чадо?
— Как не понять-то, дядько? — подмигнув Боричу, Ярил подошел к длинной, у самого очага, лавке, подсел к торговой мелочи, заговорил с кем-то, вот уже и засмеялся, обернувшись, кивнул — все нормально, мол. Любопытство разобрало парня — кого ж это его наниматель так опасается? Не иначе новую мзду брать собрался, тогда можно с него не один обол срубить и даже не два.
Зорко посматривая по сторонам, прошел мимо корчмарь Ермил Кобыла, приметив нужных людей, приветливо, как родным, улыбался, должникам цедил что-то сквозь зубы, подгонял служек подзатыльниками — чтоб ловчей двигались. Обойдя очаг, цапанул корчемного пацаненка за ухо:
— Дровишки-то повороши, шпынь, вишь, прогорели.
— Уй! — Тот схватился за ухо. — Посейчас сполню, кормилец батюшка.
— Сполню… — проворчал Ермил, отпуская парня. — Оставь тут вас без пригляду…
