Кинжал Немезиды (СИ) - Чайка Дмитрий

Отступление превратилось в повальное бегство. Как это и бывает, фланг увлек за собой центр, а за ним рухнуло все. Мои гвардейцы, ухмыляясь в усы, потащили из ножен последний изыск оружейной моды. Махайра. Меч, напоминающий своим изгибом серп. Он оставляет такие раны, которые никакой лекарь не зашьет. Раны жуткие, глубокие, прорезающие плоть до костей. Они поскакали добивать бегущую пехоту, а я поехал назад. Больная нога разболелась, просто сил нет. Думал, зажила, ан нет, я разбередил ее снова. Да и не царское это дело, тут все закончат и без меня.

Наш центр выдержал. Измотанные до конца аркадяне, наполовину изрубленные наемники Мувасы и он сам, забрызганный до бровей чужой кровью, с чужим щитом и без шлема, который сорвало ударом. Жуткой звериной силой несло от этого парня, который сегодня дал нам время победить. Вся лучшая пехота Ореста ударила именно сюда, пытаясь разорвать строй и зайти нам в тыл. У них ничего не вышло.

— Ты сегодня получишь достойную награду, — сказал я, и он только оскалил белоснежные зубы.

Совсем скоро по полю пойдут собирать раненых и трофеи, а потом специально обученные люди начнут распределять добычу. Тут она велика. Одного скота не счесть. Коринфяне облизываются, пускают жалостливую слезу, но сделать ничего не могут. Что в бою взято, то свято. Они вернут немного из своего, но теперь им придется начинать жить заново. Тем более что множество овец зарежут на вечерний пир.

Победный пир — это поток хвастовства, взаимных славословий, пустых клятв и лицемерных признаний в любви. Таков формат этого мероприятия, и не мне его менять. К концу вечера все перепьются, насвинячат и заснут в объедках. Это тоже часть священного ритуала, служащая поводом для гордости и источником воспоминаний в старости. Это я тоже менять не собираюсь, но, пока все не перепились, снимая стресс, развернул карту.

— Итак, благородные!

Цари Пелопоннеса вытянули шеи, а аркадяне особенно. Они рисунки на папирусе никогда не видели, и даже не понимали, что это и зачем. Цари востока были малость поцивилизованней. Они всмотрелись в папирус, и их усы зашевелились в предвкушении. А я жестом фокусника провел пальцем по карте и посмотрел на Менелая.

— Ты, отважный Менелай, получаешь Амиклы и Хелос. Все земли от истоков Эврота и до самого его устья теперь твои. От Тайгетского хребта на западе до хребта Парнон на востоке.

— О-ох! — выдохнули все, а Менелай только глазами моргал и мычал что-то невразумительное.

— За твою верность клятве, — торжественно заявил я и подал ему бронзовую пластину, на которой был выбит соответствующий текст. Ярлык. Так это называлось когда-то.

— Там же старого Тиндарея родня правит, — растерянно произнес Менелай. — И моя родня по жене.

— Мне они не родня, — отрезал я. — Они проливали сегодня кровь? Ты их видишь здесь? Нет? И я не вижу. Поэтому им надлежит города и земли передать тебе, а самим удалиться в изгнание.

— А если они не согласятся? — удивленно посмотрел на меня Менелай.

— А они и не согласятся, — усмехнулся я. — И тогда ты и остальные цари пойдете на них войной и накажете. Как сегодня наказали Ореста. Кстати, его нашли?

— Ушел, гаденыш, — покачал головой Эгисф, не скрывавший своего сожаления. — И дружок его Пилад ушел тоже. Они снова в Фокиде скроются.

— А мне что дашь? — жадно спросил Сфенел, царь Аргоса. Они так и правили вдвоем с сыном, отбившим жену у Диомеда. Быстро позабылась боевая дружба, когда появилась возможность отжать долю товарища.

— Кинурию заберешь, — сказал я. — У вас по ней давний спор со Спартой. Теперь этого спора нет. Эта земля принадлежит Аргосу.

— Согласен, — кивнул Сфенел, и Менелай неохотно кивнул вслед за ним. Он тоже претендовал на эту землю, но и так уже получил очень много.

— А я? А мне? — жадно вытянул шею Эгисф.

— Тебе отойдет Эпидавр и земли восточней него, — ткнул я в карту. Вождей этого народа Махаона и Подалирия убили. Там правит какой-то Никомед. Я его даже не знаю, поэтому ты волен поступить с ним, как тебе будет угодно.

— Хорошо, — расплылся в улыбке Эгисф, разглядывая отполированную бронзовую пластину. Впрочем, он все равно не умел читать.

— Но у меня будет одно условие, благородные, — сказал вдруг я, и они насторожились. — После вашей смерти эти земли получат своих царей из мужей вашего рода. Границы должны вернуться к тем, что есть сейчас.

— Но у меня только один сын, — растерялся Менелай.

— А как же Мегапенф? — напомнил я. — Ты же его признал. Мальчишке уже пять, и он растет у меня во дворце. Он дружен с моим сыном.

— Ах, Мегапенф… — с трудом припомнил царь. — Да, конечно… Тогда я отдам Амиклы ему.

— А ты себе что заберешь? — спросил вдруг Эгисф, жадно глядя на карту.

— А я заберу в свой теменос вот это. Все, что западнее Тайгеткого хребта.

И я скромно провел линию с севера на юг полуострова, отчего все коллективно выдохнули. На их глазах Мессения и древний Пилос свое существование как независимое царство прекращали. Как и царства Элиды. Нужны они мне? Да не особенно. Но уж больно много от них суеты и неприятностей. Проще установить там прямую диктатуру, чем раз в год гасить мятеж. И это не Аркадия, изрезанная горами. Вот уж она мне не нужна точно. Пусть живут как хотят. А Мессения и Элида — это все же реки, равнины, пастбища и очень неплохие пашни.

Люди пытались переварить услышанное, но ничего не говорили. В том, что у меня это получится, тут ни у кого сомнений уже не оставалось. Над царским родом висит проклятие божественного судьи, спутника Аида, а армия Пилоса не идет ни в какое сравнение с моей. И даже твердыня акрополя, сложенного из камней, мне теперь не помеха. Все уже знали, как была взята Троя. Мои воины в общем лагере вели себя, как центровые телки, заехавшие на колхозную дискотеку. Говоря понятным языком, вовсю хвастались перед заштатной микенской деревенщиной.

После таких новостей пир пошел как-то вяло. Цари, получив многое, завидовали тому, что получил я. Эгисф и Менелай тупо накидывались, вливая в себя кубок за кубком, а вожди аркадян мысленно кусали себе локти, потому что им я не дал ничего. А за что? Это они мне кругом должны. Впрочем…

— А вы, благородные, чего теряетесь? — спросил я. — Разве басилеи севера не пришли к вам войной? Вы в своем праве. Эгий, Гелика, Пеллена, Эгира… Идите и возьмите свое.

— И то верно, — приободрились они. — Сходим и возьмем…

— А кого править поставишь над Мессенией и Элидой? — спросил вдруг Эгисф. — Тамошние басилеи твоих писцов прогнали, а скот забрали себе.

— А вот его и поставлю! — я ткнул в Мувасу, который с упоением обгрызал баранью лопатку, не обращая внимания на наши разговоры. — Он достойно бился, и он царского рода. Сиятельный Муваса!

Тот, услышав свое имя, оторвался от баранины и вопросительно уставился на меня.

— Благородные вожди интересуются, — медовым голосом спросил я. — Представь, что ты наместник, и правишь царскими землями. У тебя есть закон и есть люди, которые этот закон толкуют. Твоя власть справедлива и угодна богам. Мои писцы точно знают, сколько взять с каждой деревни, и ты не берешь с людей лишнего. Даже ячменного зернышка не берешь, только строго установленную подать. А когда приходит голод, ты с них совсем ничего не берешь и даешь людям зерно из царских запасов. Как ты поступишь с теми, кто вздумает вдруг бунтовать?

— Если вдруг найдутся дураки, которые вздумают бунтовать, государь, — уверенно ответил он, — то я возьму войско и пройду по тем землям огнем и мечом. Я казню старейшин всех восставших родов, потому что они глупы и не смогли уберечь своих людей от гнева царя царей. Потом я казню их детей и их внуков, потому что не может быть у таких дурней достойного потомства. Всех, кто поднимет оружие, я сначала посажу на кол, а потом сдеру с них кожу. Их баб и их выродков продам в рабство. Их скотом я вознагражу своих воинов, а их землями — тех из крестьян, кто останется верен. И так я буду поступать каждый раз, когда кто-то посмеет воспротивиться твоей воле.