Герои Аустерлица (СИ) - Ангелов Августин

— Погодите! Не знаете ли вы, куда подевался курьер, которого сюда послали из штаба? К полудню он должен был добраться до Гельфа. Но, до нашего выезда из Ольмюца он так и не возвратился. Да и по дороге сюда мы его не встретили.

Федор не смутился, спокойно ответив:

— Так Габриэль Кретиньян до сих пор здесь, в замке. Он напился вина за обедом и сейчас спит.

— Тогда этого нарушителя воинской дисциплины тоже немедленно разбудите и тащите ко мне! Вот уж ему не поздоровится! — воскликнул очкарик.

Дорохов сделал вид, что ушел выполнять распоряжения чахоточного капитана. Но, Федор не сильно торопился, ожидая, когда последняя лошадь из каравана втянется под арку ворот, а бойцы, стоящие в карауле, закроют ворота и опустят тяжелую железную решетку на въезде. Как только это произошло, ловушка, приготовленная нами, захлопнулась. И вся рота французских обозников оказалась внутри первого замкового двора, окруженная высокими стенами и башнями, на которых стрелки приготовились дать залп, затаившись в ожидании команды.

Когда Дорохов уже достаточно задержался, поднявшись ко мне на наблюдательный пункт, коим служил балкон Охотничьей башни, где мы с поручиком пригнулись, прячась за массивным каменным ограждением и наблюдая за происходящим сквозь бойницы для лучников, командир обозников почувствовал нечто неладное. Вот только, для него было уже поздно метаться, поскольку наша «мышеловка» надежно захлопнулась. И в роли пойманных мышей оказались не только сами фуражиры, но и все их лошади. В крепостном дворе, полностью простреливаемом нашими солдатами с башен и стен, никакого иного выхода для французов не имелось, кроме как сдаться или погибнуть. Тем не менее, чахоточный интендант, поняв, что попался, прокричал команду:

— К оружию! Здесь засада!

С этими словами он выхватил пистолет, пытаясь найти взглядом цель. Но, все наши стрелки затаились в ожидании приказа открыть огонь и не высовывались. Они даже не сверкали штыками, отсоединив их от ружей ради скрытности.

— Пора! — тут же тихонько сказал я поручику прямо в ухо.

Пока французские фуражиры приводили в боевое положение свои ружья, большинство из которых даже не были заряженными в походе, я решил, что настала пора опробовать свое курковое оружие с кремневыми замками. И, взяв по пистолету в каждую руку, я взвел курки, прицелился и сквозь прорезь бойницы разрядил один за другим оба ствола во вражеского капитана, который находился внизу прямо напротив башенного балкона. Расстояние до него было метров тридцать, и оба моих пистолета поразили цель. Одна пуля попала очкарику в правое плечо. И это ранение, конечно, не было смертельным. Враг лишь выронил свой пистолет. Однако, второй мой выстрел оказался более точным и завершил дело, пробив чахоточному капитану голову, отчего он завалился в седле набок и сполз с коня уже мертвым.

Пока я стрелял, Дорохов бесстрашно поднялся из-за ограждения балкона во весь рост и, выхватив саблю из ножен, взмахнул клинком над своей головой, громко крикнув:

— Пли!

И тогда со всех сторон по неприятелю ударили ружья, слившись в единый грохот залпа, который тут же сменился несколькими ответными разрозненными выстрелами, криками раненых и диким ржанием лошадей, в которых тоже угодили пули. В воздухе резко запахло порохом, и все пространство двора заволокло едким пороховым дымом, словно дымовой завесой. Даже если бы на месте фуражиров находились лучшие французские гвардейцы, то они все равно не смогли бы оказать серьезного сопротивления в таком положении, когда даже не видно, куда надо стрелять, а никакой возможности для маневра просто нет. А положение у обозников было по-настоящему безвыходным. К тому же, раненые лошади вставали на дыбы и метались в ограниченном дворовом пространстве, натыкаясь друг на друга и давя людей. Среди французских фуражиров началась паника, и кто-то из них не выдержал первым, закричав пронзительным голосом:

— Не стреляйте! Пощадите нас! Мы сдаемся!

А за первым капитулянтом эти вопли подхватили и остальные, начав бросать свои ружья еще до того, как Дорохов дал команду стрелкам:

— Отставь!

И вторая партия стрелков, которая уже подползла к краю стен с заряженными ружьями на смену первой, готовясь дать второй залп по неприятелю в то время, как первая шеренга отползла назад для перезарядки оружия, залегла за кромкой стены, ожидая дальнейших приказаний. А французы достали из седельных сумок какое-то белье, вроде кальсон, и размахивали им, наглядно демонстрируя этими импровизированными белыми флагами, что сдаются.

— Хм, и зачем нам столько пленных? — пробормотал я.

— Прикажете добить французов, ротмистр? — спросил Дорохов.

Я сказал:

— Не стоит тратить на них заряды.

Поручик понял по-своему, проговорив:

— Тогда дам команду всех заколоть штыками.

Но, я вовремя осадил его порыв, распорядившись:

— Не нужно их убивать. Все-таки они сдались добровольно. И, если мы сейчас устроим резню, то наша с вами офицерская честь точно пострадает. Так что проявите милосердие, поручик. В подземной тюрьме места им всем хватит, тем более, что она почти опустела после того, как моравы вступили в наш отряд добровольцами. Потому прикажите разоружить и отконвоировать пленных. А что с ними дальше делать, мы решим позже. И еще. Сильно раненых лошадей прикажите добить и заготовить конину, а здоровых готовьте к выезду. Ночью выступаем отсюда в другую крепость. Готовьте солдат к маршу. Я же собираюсь переговорить с хозяйкой замка о прочих припасах, которые нам понадобятся. Надеюсь вытребовать у нее муку, готовый хлеб, соль, сыр, масло и прочее съестное. Путь нам предстоит неблизкий.

Переговорив с Дороховым, я вышел из башни на стену и прошел по ней, спустившись уже во внутренний двор рядом с особняком баронессы.

Иржина по-прежнему продолжала заниматься уборкой в доме, командуя своими слугами. Послушавшись меня, она благоразумно эвакуировала всех своих родственниц и служанок из Охотничьей башни еще перед приездом неприятельского фуражного отряда. И теперь благородные дамы, услышав стрельбу, сидели по комнатам, вздрагивая и заперев спальни. Но, сама Иржина сохраняла спокойствие, как и ее слуги, многие из которых прислуживали еще ее покойному супругу. А покойный барон, будучи человеком военным, окружил себя людьми совсем не робкими. Потому звуков выстрелов никто из них не пугался. Впрочем, к моменту, когда я вошел в дом, все уже было кончено, и бойцы Дорохова уводили французских обозников под конвоем в темноту подземелья.

Увидев меня, баронесса отослала слуг, дав им всем какие-то задания, и в просторном холле особняка, уже убранном и снова вполне уютном, мы остались наедине. Мне не хотелось расстраивать красивую женщину. Но, необходимость назрела. И я далее не мог скрывать от нее, что мы ночью покинем Гельф. Вот только, реакцию Иржины я предсказать, разумеется, не мог. А она раскраснелась и, едва услышав о предстоящем расставании, неожиданно воскликнула:

— Но, я полюбила тебя и не хочу терять!

И мне пришлось признаться, что я женат, думая, что это остановит ее. Но, не остановило. Она только рассердилась, воскликнув:

— Все равно поеду с тобой, хоть ты и обманул меня, что не женат!

Ситуация требовала объяснений. Между мной и Иржиной этот разговор, конечно, назрел. И теперь все то, о чем мы с ней не решались заговорить до этого момента, вырвалось наружу. А надо было прояснить слишком многое. Стресс от последних событий, пережитых в Гельфе, и неизбежность моего отъезда стали своеобразными детонаторами откровенности между нами. Когда я попал в плен, мне французы вернули золотую ладанку, но не вернули золотое обручальное кольцо, которое кто-то снял с меня, пока я лежал в беспамятстве. Наверное, это обстоятельство и ввело вдову в заблуждение.

Потому я снова сказал ей честно:

— Да, я женат. Мою жену зовут Лиза…

Иржина находилась на грани истерики, перебив:

— Пойми же, Андрэ, я одинокая женщина, которой сделалось невыносимо скучно быть вдовой, занятой ведением хозяйства. И пусть я поступила опрометчиво, возжелав приключений и влюбившись в тебя, как глупая девчонка! Но, клянусь, я не знала, что ты женат! Ты же ничего не сказал мне об этом и нарочно снял обручальное кольцо! Потому я подумала, что ты одинокий… Когда я посещала дом мельника, где ты лежал раненый без сознания, я спрашивала о тебе и мельника, и твоего денщика, но они не знали, женат ли ты. И я вообще ничего не знала о тебе, Андрэ. И до сих пор знаю слишком мало. Мы даже и не разговаривали толком с тобой. Но, я полюбила тебя. И ты разобьешь мне сердце, если уедешь!