Марик Лернер - Восток
— Прекрасно. Мне, — доверительно сообщил Морозов, — кроме всего прочего, необходимо создать из местных кадров добровольческое подразделение. Лошади необходимы для обоза. Вот пусть и займется.
— А деньги? — подал голос Ян.
Терять ему все равно было нечего. Папа выискался с указаниями. На Западе коней строевых раздают чуть ли не бесплатно, чтобы не возиться при расформировании части, а здесь и так проблемы. Мобилизации все вымели. Страшное дело брошенные без присмотра лошади. Бродят еле живые и смотрят жалобно. Они же не люди, жаловаться не умеют. Сколько их полегло на войне — годами поголовье восстанавливать придется. Лошадиные кладбища в прифронтовой полосе страшнее человеческих.
Мало ему своих забот. Хотя да. В свое время очень удивился приговору. А оно вон как. Попадаются на свете приличные люди. Не просто утверждают приговоры, а разбираются.
— Дирхемы — это важно, — согласился генерал. — У нас ведь ожидается собрание наиболее состоятельных людей? Нет? — изумился. — Озаботьтесь приглашениями. Подергаем наших лучших людей за вымя.
Он повернулся и направился дальше, потеряв интерес и к юнкерам, и к Тульчинскому. Офицеры табуном проследовали сзади, выслушивая указания. За вокзалом их дожидался автомобиль и пролетки.
— Меня снедает нетерпение узнать, что именно совершил наш самый правильный курсант, — ехидно поинтересовался Зибров, дождавшись, пока начальство удалится подальше. — Ничего из сделанного мной на каторгу не тянет. И ведь столь часто приходится выслушивать нотации из уст некоего добродетельного. Этого не бери, того не делай.
— Я сломал челюсть ротному командиру. Вломил прямо при всех. Сглупил. Надо было голову проломить в подворотне.
— За что? — спросил Гусев.
— Потому что из-за этой суки пострадали двое моих парней. Я взводным был. Один погиб, другому кисть руки ампутировали. Не на войне. В мирное время. Дурак-командир хуже любого врага. С теми сразу ясно — враг на то и враг, чтобы подлости от него ждать. А приказы начальства не обсуждаются. Его даже в отставку не выкинули. Перевели куда-то. Если кто-то из вас, — с угрозой в голосе сказал, — болтать начнет… Не нужна мне такая слава. Пошли по взводам! Представление окончилось.
— Ты думаешь, он всерьез? — тихо спросил Гусев уже в стороне. — Ну про подворотню.
— Конечно нет. В спину пальнуть в наше время гораздо проще и легче. Шутю я, шутю, — дурашливо воскликнул Зибров.
Он привычно заорал на юнкеров, решивших, что можно расслабиться. В такие минуты он сам на себя смотрел с иронией. Прекрасно помнил, как ненавидел этих орущих, находящихся с той стороны. В этом и разница. Получив право командовать, он еще в придачу заработал обязанность отвечать за любую глупость, которую они выкинут. А парни хоть и пообтерлись, но все равно остаются мальчишками и неизвестно что могут выкинуть. Тем более когда оружие в руках, а опыта и мозгов не особо много. Не понимают они еще стоимости жизни. Ни своей, ни чужой. Надо постоянно нагружать заданиями, чтобы времени остановиться и подумать не оставалось. От эдаких раздумий последствия, не приведи Аллах, случаются и рождаются самые жуткие выходки. По себе прекрасно известно. А отвечать кому? Да взводному. Вот и выходит — если работы нет, необходимо ее придумать.
Они как-то с Яном это обсудили и пришли к неутешительному выводу. Гонять подчиненных — правильно и полезно. Особенно по части подготовки. Чем чудовищней требования в тылу, тем легче на фронте. Все дело в необходимости не переходить грань между подготовкой, необходимой для выживания в бою, и мелочными издевательствами, идущими от сознания власти. Тут не угадаешь, и все зависит от собственного разумения. Иной замечательный в глазах офицеров сержант демонстрирует под маской требований к дисциплине откровенный садизм и издевательство сильного над слабым. Ну да в боевой обстановке подобные типы долго не протянут. Всегда найдутся желающие стрельнуть в спину. Хороший предохранитель от дураков.
А прав был, сказал сам себе с удовлетворением. Ян хоть и не туз, не больше валета, да хорошие шансы в козырные попасть имеет. А картинки без масти ничего не стоят. И моя десятка пригодится. Без помощников ничего не выйдет. Ему дорога выше, а мне — позади. А что за своих лях готов под трибунал, так пусть Гусь пугается. Только так и жить можно. Вон генерал с адъютантами шляется, а мы не хуже. Младший работает на авторитет старшего, а тот прикрывает и защищает от чужих…
В битком набитом помещении конторы железной дороги в дверях и окнах торчали юнкера, жадно разглядывая происходящее внутри. Когда-нибудь и они станут наравне, и сейчас никто и не подумал гнать, хотя им тут нечего было делать. Два десятка бывших курсантов, собранные со всей округи и выдернутые с постов, пришли сюда прямо с оружием и в том виде, в котором их позвали. Ватники, шинели, стоптанные сапоги. Один за другим протискиваясь между стоящими, проходили вперед, получая новенькие погоны младшего лейтенанта. Пожимали руку Юнакову и, вернувшись назад в зал, тут же начинали, не особо понижая голос, обмениваться впечатлениями. Собрание меньше всего походило на торжественное мероприятие с затаенным дыханием. Еще и куча посторонних заявилась. Добровольцы, несколько железнодорожников.
Назвав последнюю фамилию, майор громко прокашлялся, намекая, что неплохо бы заткнуться, постучал кулаком по столу и в наступившей тишине сказал:
— Извините меня за отсутствие торжественности. Не так все должно было быть. Построение на плацу, вынос знамени, торжественная речь. Это должно было остаться в памяти навсегда. Вы не просто получили заслуженное — вы вступили в товарищество русского офицерства. И это не просто слова. Не так важно, что на вас старое обмундирование и не прозвучала торжественная музыка. Отныне вы — командиры по праву. Нет более почетной профессии, чем быть офицером. Сила армии — в офицерском корпусе. Его прямая обязанность — защищать Отчизну. Если офицер этого не сделает, никто не сделает. Это его святая обязанность, и не суть важно, какие трудности он обязан преодолеть. Пока офицер чувствует себя защитником своего народа, он мужчина. Вот и все, что я хотел сказать.
— Так не пойдет, — сказал наглый голос Зиброва, — если уж нам причитается торжественная речь, пусть Ян исполнит. Как прямой наш командир. Имеем мы право?
— Речь, — довольно заорали несколько голосов. — Просим!
— Вы, парни… простите, господа офицеры, — под довольное ржание выпихнутый вперед, сказал Ян, — сами напросились. Торжественная речь есть полное собрание благоглупостей, — толпа опять заржала, — которые мы много раз слушали. Придется потерпеть. Внимайте.
Он обвел взглядом знакомые лица и посмотрел на торчащих сзади юнкеров.
— Не знаю, что стандартно положено говорить, поскольку сам в первый раз присутствую, но скажу, что думаю. Мы с вами находимся в самом центре бардака…
Новоиспеченные лейтенанты радостно взревели.
— …Но деваться-то нам некуда. Если защита Отечества священна, то офицеры — священнослужители Руси.
— Во дает, — восторженно крикнули сзади.
— Для офицера патриотизм — единственная религия. И честь офицера состоит в готовности отдать жизнь за Русь. А страна ждет, чтобы он выполнил свой долг. И офицер служит не человеку и не армии и не религии или идеологии. Он служит стране. Обманывая начальников или подчиненных, ты наносишь вред армии и государству.
Нарушение присяги — это бесчестье. И поэтому для нас закон: душу — Богу, жизнь — Отечеству, честь — никому!
Зал молчал, разговоры и смех прекратились.
— Офицером делает не диплом и не погоны. Офицер без способностей и авторитета — пустое место. Он должен быть лучшим в подразделении и иметь авторитет. Не должность красит человека, а желание подчиненных подражать ему. Все вы прекрасно знаете, как люди чувствуют командира. Ну как лошадь наездника. Неумелого и трусливого слушаться не будет. Никогда не прыгнет через препятствие. И будет выкладываться полностью, если дашь ей уверенность. Тогда солдат обязательно скажет: «С этим командиром не пропадешь! Он не подведет!» Ты постоянно у всех на виду. И ты — офицер. А значит, начальник всегда и везде. Твои слова — это приказ. Вот и помни, чем оборачиваются приказы. Ведь вам объяснять не требуется? В бой ведут, а не посылают. А уж если придется умереть, так с достоинством, чтобы вспоминали с уважением. А лучше не погибать, — сказал после паузы, — пусть наши враги погибают.
Он закончил, смущенно развел руками и спрыгнул с кафедры. Быстро пошел между расступающимися людьми, пожимая руки и улыбаясь на дружественные похлопывания по плечу. У дверей торчал, старательно махая на манер мельницы и подпрыгивая от нетерпения, один из его юнкеров. Спокойствие закончилось, опять что-то случилось.
