Андрей Валентинов - Ола
– Чего-то непонятно, – не выдержал я. – А как же папа римский, ваше сиятельство? Ему вроде как ключи святой Петр завещал!
Вздрогнул я от его смеха.
– Католики побоялис-сь с-сделать пос-следний шаг, Игнас-сио! Нынешний папа торгует индульгенциями и обкладывает податями римс-ских шлюх. Да, может, оно и к лучшему. Получи Рим эту С-силу, мы бы с-сделалис-сь жалкой провинцией в новой Римс-ской империи. Поэтому надо с-спешить, чтобы нас-с не опередили, чтобы С-сила Букв пос-служила Кас-стилии!
Сила Букв – а ведь знакомое что-то!
– Погодите, ваше сиятельство, – не сдавался я. – Ежели иудеи с арабами эту Силу Букв заимели, отчего сейчас они всем миром Божиим не владеют?
– А ты неглуп, Игнас-сио Гевара! – дрогнули красные губы. – Иудеи прос-сто не ус-спели. У них, как и у нас-с, не хватило с-смелос-сти, к тому же их раввины не умнее наших попов. Пока они с-спорили, удалос-сь принять меры – и в Кас-стилии, и во вс-сей Европе. С-самые решительные, те, кто был готов дейс-ствовать, погибли, а ос-стальные до с-сих пор тряс-сут бородами и с-спорят о ко-личес-стве С-сефирот и Оламот, а также о значении буквы «Вав»…
…И это знакомо!
– К тому же иудеи ждут с-своего Мешиаха, а это нам очень на руку. Арабы… Там учение великого ибн-Араби попало к грязным с-суфиям, которые не толковее уличных пляс-сунов. Но вс-се же они с-сумели ос-сновать с-свою с-сильную державу. К с-счас-стью, она далеко, в Перс-сии.
Бедная моя башка! Мало того, что чуть с плеч не скатилась, до сих пор ноет, так еще такую заумь слушать. Да какое мне дело до этой самой Персии? Ковры там, конечно, загляденье…
– Пока – довольно. С-сейчас-с я тебе кое-что покажу. Это поможет тебе правильнее ответить на мои вопрос-сы.
Хлопнул в ладоши, раскрылась дверь, железом обитая. А вот и мавры. Давно не виделись!
Думал – свяжут, а то и в цепи закуют. Обошлось, просто за локти взяли – не повернуться. А коридор длинный, слева и справа факелы трещат, смолой на пол капают, а вот и лестница под ногами побежала.
Глубоко спускаться! Словно и вправду – в ад.
Фу-ты, мыслишки!
Но – привели, перед дверью поставили, сеньор де Кордова связку ключей из-за пояса достал…
Комната – но побольше, вроде как зал целый. Известка белая по стенам, а по известке краской черной – знакомое что-то.
…Уж не в комнате ли ее сиятельства значки я такие видел?
У стенки, той, что справа, – занавес бархату синего, почти как на представлении у хугларов. Свечей черных, слава Господу, нет – факелы горят.
Повертел я шеей (ой, ноет!), огляделся. Дальше-то чего будет?
– Подведите его. Ближе.
Думал, к его сиятельству ближе. Оказалось, к занавесу. Подвели меня мавры, тряхнули слегка, отпустили, а сами-к двери, быстро так, чуть ли не бегом. Не иначе даже головорезам здешним не по себе стало.
А его сиятельство засов на двери задвинул, на каблуках крутнулся – и снова улыбается. Недобро так, со значением.
– Ты, наверно, думаешь, Игнас-сио, почему это я, первый гранд Кас-стилии, перед такой с-сошкой, как ты, рас-спинаюс-сь? С-скоро поймешь, но с-сначала с-скажу о важном – куда более важном, чем твоя никчемная жизнь.
Облизнул я губы – пересохли! Это ему, его сиятельству, моя жизнь никчемной кажется. У меня же на сей счет совсем другое мнение…
– Чтобы помочь… Нет, чтобы с-спас-сти нашу Кас-стилию, чтобы с-сделать ее первой державой мира, нужна С-сила. И я знаю, где ее взять. Мы очис-стим учение Моше де-Лиона и ибн-Араби от ненужной чепухи, ос-ставим главное и единс-ственное – с-связь с-с Творцом, возможнос-сть говорить с-с Ним и прос-сить Его. Многое уже с-сделано, но работы ос-сталос-сь еще на долгие годы. Мне помогают – по доброй воле и… не очень по доброй. Моим учителем был один с-старый иудей, я с-стащил его прямо с-с кос-стра. Звали его Ицхак бен-Иегуда, или Одноглазый Ицхак. Когда он умирал, то вс-се жаловалс-ся, будто душа его не найдет покоя, потому что он из с-страха поде-лилс-ся с-со мною С-сокровенным. Раньше надо было жалеть! Говорят, его призрак до с-сих пор ходит по дому. Не видел, но в комнате, где он жил, и в с-самом деле почему-то пахнет чес-сноком. С-смешно! Что-о-о?!
– А теперь – гляди!
Отдернулся занавес. Отдернулся, задрожал… Дернуло меня – словно петлей-удавкой за шею. Прикрыл я глаза…
– С-смотри, с-смотри!
…Эх, не зря я о голове подумал – которая на шесте торчит.
Кровь на шее – черной коркой,
Желтый срез – кости обрубок.
Вместо тела крюк железный
(Рядом тоже крюк пустует,
Не иначе – ждет кого-то).
На лице – как будто масло,
На пол капает, стекает.
Рот открыт, свисает челюсть,
Меж зубов язык чернеет,
Мертвый взгляд – недвижный, страшный
Из глазниц полуоткрытых.
(Есть примета – даже медью
Не закрыть глаза такому.
Все равно глядеть он будет,
Чтобы высмотреть убийцу.)
Плохо жил Франциско Пенья,
Плохо жил и скверно помер,
Чтобы тут навек остаться —
Головою на стене.
Перекрестился я, «Pater noster» зашептал. Не по-людски это все-таки…
– Узнал? Узнал, с-спрашиваю?
Улыбнулся его сиятельство, белые зубы оскалил. Страшно так, словно и сам без шеи остался – с одной головою отрубленной.
– Узнал, вижу. А пус-стой крюк видел? Догадайс-ся, для кого он?
Да чего уж тут гадать?
– Не захочешь с-служить мне живым, пос-служишь мертвым. Мертвые тоже многое умеют. С-смотри!
Достал его сиятельство из-за пояса перчатки тонкой кожи, потом вновь за пояс полез. Глядь – а в руках пластинка золотая.
– Когда-то таких, как твой дружок, называли «терафим». Терафимы были еще в храме царя С-соломона. Неглуп был, иудей, недаром арабы его повелителем джиннов с-считают. Ты, кажетс-ся, хотел поговорить с-с с-сеньо-ром Пеньей? Ну, поговори!
Куда уж там говорить! Язык не движется – к гортани примерз. Да и с кем говорить? С головою мертвой?
А его сиятельство поближе к крюку подходит, морщится – брезгливо этак, за челюсть отвисшую берется. А вот и пластинка – во рту уже. У головы во рту – под языком черным.
Да ведь и об этом слышать доводилось! «…Положи ему под язык пергаментный свиток, именуемый „шем“, на котором начертано Имя Жизни…» Только не свиток тут – пластинка золотая.
Дрогнули мертвые веки, шевельнулись белые губы…
– С-спрашивай!
Помотал я башкой, отшатнулся, лопатками стену нащупал.
– Тогда с-спрошу я. Тот, кто пришел, ответь! Что нужно Кас-стилии нашей, дабы победила она врагов и вознес-слас-сь выше вс-сех держав в мире?
Шевельнулся черный язык, дрогнул…
– Ола! Ола!
Хоть и страшно мне стало до полного помутнения, но все-таки понял: не его голос, не Адониса-бедолаги. Другой совсем – хриплый, каркающий. Словно вместо сеньора Пеньи иной кто голос подает.
…А ведь нетрудно догадаться – кто!
А его сиятельство на меня поглядел, краешком рта скривился, и снова – к терафиму этому.
– А почему? Почему, отвечай!
– Ола насытит Малахов наказания, и свяжет их, и пошлет в иные края. Ола! Ола!
– А мне чего делать? – заорал я во всю глотку. – Чего делать-то? Не хочу тут! Не хочу помирать!
– Кебаль, – шевельнулись белые губы. – Проси кебаля. Уходи с ним. Уходи…
– Молчи!
Дернул сеньор де Кордова рукой, спрятал за пояс пластинку золотую.
…Отвисла челюсть, язык черный меж губ свесился. А его сиятельство перчатки снял, на пол каменный бросил.
– Вот так, Игнас-сио. Второй крюк – для тебя. Понял?
Чего уж тут не понять?
Хорошо, хоть не связали. И так радостей полно – сыро, камень вокруг, факел догорел, чад в воздухе стоит. Ни окошка, ни щели даже. А подвальчик – с гроб величиной, полтора шага туда, полтора – обратно. И скамейка – для мебели.
Сел я на эту скамейку, башку свою непутевую руками обхватил…
Ведь что плохо? Все плохо! Чего угодно в жизни видел, всякой дряни нахлебался. И голодал, и лупили без жалости, и под петлей стоять приходилось. Обвык как-то. Не то чтобы совсем (с петлей свыкнуться – поди попробуй!), но задубела кожа, не проколешь, не укусишь даже. А тут – и вправду задело, до самых печенок.
А я еще над Доном Саладо, бедным моим рыцарем, посмеивался. Да он первый мудрец по сравнению с этими сиятельствами, будь они неладны! Ведь ясно – спятили оба. И неизвестно, кто хуже – сеньора маркиза или супруг ее булькающий? Впрочем, и это понятно – оба хуже. А с теми, кто спятил, – какой разговор? Отрежут башку и на крюк повесят. Как бишь этот седой, в повязке полосатой, говорил? Неучи, мол, тут правят, но неучи страшные, те, что чего-то узнать сумели.
…А все-таки не убили меня. Жив Начо! А если жив…
Кстати, а почему, собственно, не убили? Слуга ему, его сиятельству, требуется? Ой, нет! Слуге бы он про Кастилию да про иудеев с египтянами не выкладывал. А мне сказал – не побоялся, потому как знает – не выйти рабу божьему Игнасио отсюда.
Но все-таки я им нужен! Да только зачем, понять бы. Или потому, что мы с Доном Саладо вроде как вместе? А он, идальго доблестный, на что булькающему этому сдался? Может, его сиятельство вправду думает землю, что за морем-океаном, отыскать? Так мы ему зачем? Купил бы каракку, нанял шкипера…
